Annotation

Имя немецкого писателя из ГДР уже знакомо советским читателям. В 1984 г. издательство «Мысль» выпустило в свет его книгу о Христофоре Колумбе — «Великий скиталец». В своей новой книге «Горизонты Южного моря» автор в живой и увлекательной форме рассказывает об истории открытия европейскими мореплавателями южной части Тихого океана

Рекомендуется широкому кругу читателей.

Ланге Пауль Вернер
Горизонты Южного моря: История морских открытий в Океании

Mar del Sur

Три недели пробиралось воинство конкистадоров сквозь призрачно-зеленую сельву. Их мокрые от пота шеи были искусаны насекомыми, лица обезображены следами ядовитых улиток, камзолы изодраны, шлемы заржавели. Утопавшие по пояс в свежей растительной гнили и вонючих лужах, они нередко становились беззащитной мишенью для стрел исконных хозяев этих районов страны, чье сопротивление они в конце концов подавили с невиданной энергией и жестокостью. Три недели… Наконец в четверг, 27 сентября 1513 года, в десять часов утра покрытые струпьями мародеры добрались до голой вершины плато. Их предводитель, Васко Нуньес де Бальбоа, приказал остановиться.

Он принял на веру рассказы индейцев о море, которое будто бы здесь простирается, и гнал людей через зеленый ад. Он хотел первым увидеть это загадочное море.

Испанский историк-хронист и современник Нуньеса де Бальбоа Гонсало Фернандес де Овьедо так сообщает об этом моменте в своей «Общей и естественной истории Индий»:

«Капитан Васко Нуньес… поднялся на голую вершину горы и… увидел Южное море. Из всех христиан, его сопровождавших, он первым узрел его. Объятый радостью, он повернулся к своим соратникам, воздел руки и обратил взор к небу, восхваляя Иисуса Христа и его всеблагую мать, деву Марию, нашу госпожу. Потом он упал на колени и возблагодарил бога за милость, ему оказанную, что господь избрал его первооткрывателем этого моря.

И он велел всем, кто его сопровождал, пасть ниц, чтобы и они также поблагодарили бога и от всей души молили его, дабы он открыл им тайны и богатства этого моря во славу и процветание христианской веры, во имя обращения в истинную веру индейцев, населяющих те южные области, и во славу и процветание нынешних и будущих суверенов на троне Кастилии.

Охотно и с радостью все выполнили это повеление, а потом капитан приказал свалить большое дерево, сделать из него огромный крест и водрузить на том месте, откуда впервые было увидено Южное море».

Бальбоа вступает во владение Южным морем. Гравюра на дереве. XIX век

Нуньес де Бальбоа назвал открытый им океан Mar del Sur — «Южное море», поскольку для него, пересекшего Панамский перешеек с востока на запад, океан простирался на юге. К тому же такое название соответствовало географической практике того времени, когда Атлантический океан называли «Северным морем». Спустя два дня после описанного эпизода Бальбоа устроил смотр своим людям, и только двадцать шесть показались ему способными преодолеть трудности спуска к берегу.

29 сентября (в день святого Михаила) залив, названный поэтому конкистадорами Сан-Мигель, стал ареной драматического события. Васко Нуньес де Бальбоа в парадном облачении, в левой руке — знамя с изображением богоматери и ее сына и регалий повелителей Кастилии, Леона и Наварры, в правой-обнаженный меч, вошел в воду. От имени коронованных владык Испании он вступил во владение «морем на юге, со всеми его землями, побережьями, гаванями и островами, со всеми его территориями, королевствами и провинциями», берега которых оно омывает.

Документ, составленный нотариусом Андресом де Вальдеррабано, принимавшим участие в экспедиции, свидетельствует о той легкости, с какой испанские завоеватели распорядились землями, ими открытыми. Да и кто мог в то время предполагать, на сколько берегов обрушиваются волны этого моря. Третьим, сразу после священника, всегда принимавшего участие в подобных экспедициях, подписал грамоту о вступлении во владение морем человек, имя которого станет еще более известным, чем имя Васко Нуньеса, — Франсиско Писарро, бывший свинопас и будущий покоритель империи инков.

Писарро будет злодейски убит из-за угла в 1541 году, голова Васко Нуньеса через четыре года после открытия им Южного моря скатится с испанского эшафота. Бывшему владельцу этой головы так и останутся неведомы два факта. Во-первых, истинные размеры его открытия, а во-вторых, то обстоятельство, что он, оказывается, был не первым европейцем, увидевшим Южное море. Если же говорить о «лавровом венке первооткрывателя» (кстати, понятие это было придумано самими европейцами), то в данном случае его с гораздо большим на то правом заслуживает португалец Антониу д’Абреу, который во время плавания к островам Банда в 1512 году достиг западных пределов Тихого океана. Правда, путевые записки д’Абреу долгое время хранились в тайне, и поэтому он не снискал той популярности, какой по сей день пользуется предприятие Нуньеса.

Океан, берегов которого достигли оба, теперь называется Тихим. На том, насколько спорно это название, мы еще остановимся, а сначала приведем сухие данные сегодняшней географии. Площадь Тихого океана составляет сто семьдесят девять миллионов квадратных километров, более трети всей поверхности Земли. Места на окраинах этого гигантского водного ареала, куда попали д’Абреу и Нуньес де Бальбоа, отстоят друг от друга не менее чем на шестнадцать с половиной тысяч километров. Иными словами, если бы оба первооткрывателя одновременно находились в плавании, то в Панаме людей Нуньеса де Бальбоа жарило бы полуденное солнце, тогда как д’Абреу плыл бы в полуночной мгле. Именно этот район — Океания, — ограниченный с севера и юга линиями тропиков, с запада — Австралией и Малайским архипелагом, а с востока — группой островов, лежащих к западу от Американского континента, и является местом действия событий, которые предстоит описать в этой книге. Относящийся сюда же, но значительно более крупный, чем другие тихоокеанские острова, остров Новая Гвинея будет упоминаться лишь эпизодически, а именно, когда это необходимо для понимания последовательности географических открытий в Океании и общей целостности повествования. Наш интерес должен быть в значительно большей степени прикован ко множеству мелких островов, рассыпавшихся, словно жемчужины из бус, по всей южной части Тихого океана.

…Мауи^¹, ловкий Прометей полинезийских мифов, был тем самым героем, который подарил людям родину на Земле, созданной когда-то богом Тангароа: «Мауи держит в руках леску с крючком и опускает ее в глубины мироздания, чтобы поймать большую рыбу. Он вытягивает Землю, это чудо, сотворенное руками Таароа [Тангароа]. Уже он видит почву, уже чувствует непомерную тяжесть Мира. Появляется Земля. Он держит ее в своих руках, эту Землю, затерянную в бесконечности; он выудил ее своим рыболовным крючком. Мауи держит большую рыбу, плывущую в пространстве, которой он может править по собственной воле. Так была создана и так управлялась Земля, но Солнце было далеко, и люди жили безрадостно в глубокой тьме, и плоды Земли не вызревали. Тогда Мауи схватил Солнце на небе и исправил его бег, так что день и ночь сделались одинаковыми по продолжительности. Отныне люди получили и тепло, и свет, и богатство изобильных урожаев».

Согласно другим мифам рыбная ловля проходила менее удачно: леска разорвалась, Земля раскололась, и ее обломки стали островами, «более многочисленными, чем частички пыли, которые несет западный вечер». И действительно, уникальное многообразие океанийского островного мира как бы подтверждает подобную версию. Только в 1832 году путаный мир этих островов по предложению французского исследователя и морского офицера Дюмон-Дюрвиля был разделен, в соответствии с этнографическими и географическими особенностями, на три региона: Микронезию, Полинезию и Меланезию.

Микронезия — «мир малых островов» (Марианских, Каролинских, Маршалловых, островов Гилберта), простирающихся к востоку от Филиппин до линии перемены дат. Большая часть этих островов, разбросанных по площади в десять миллионов квадратных километров, коралловые, и лишь немногие «высокие» острова имеют вулканическое происхождение. До появления европейцев Микронезию населяло около ста пятидесяти тысяч человек.^{^²} Микронезийцы родственны полинезийцам, но им в большей мере присуши монголоидные признаки^³. В восточной части этого региона во внешности островитян более отчетливо проявляется полинезийское влияние, тогда как на юго-западе жители больше похожи на меланезийцев и отличаются более темным цветом кожи. В целом же цвет кожи микронезийцев колеблется от коричневого до желтовато-коричневого, волосы либо прямые, либо слегка волнистые. Микронезийские языки, за исключением некоторых наречий, близких к индонезийскому языку, относятся к океанийской ветви австронезийской языковой семьи.

Трудно обобщить и социальное устройство микронезийского общества, постоянно испытывавшего влияние соседей. Как правило, в нем можно проследить четкое деление па высшую знать (вожди), знать рангом пониже (жрецы и землевладельцы), свободных людей и зависимых. Общественная иерархия между этими «сословиями» могла быть большая или меньшая, а кое-где были даже заметны «демократические» тенденции. И все-таки аристократический принцип превалировал. В семейных отношениях преобладали матриархальные устои. Исключение составляли острова Гилберта, на которых основными социальными единицами были родовые кланы под предводительством вождя^⁴.

То, что на севере этих островов не всегда было именно так, доказывает свидетельство Роберта Льюиса Стивенсона, сделанное

Жительницы Микронезии. Гравюра на дереве. XIX век

в последнем десятилетии прошлого века. Он рассказывает о бывшем «короле» атоллов Макин из группы островов Гилберта. которого звали Накаэпа:

«Это был мужчина невиданной физической силы, царственный, деспотичный, бережливый, который разбирался и в людях и в делах. На своих островах торговал и получал барыши от торговли только он один. Он был и сеятель и купец, и его подданные грудились на нею. не разгибая спины. Kогда, отработав длительный срок, они падали от изнеможения, он устраивал для них праздники. Он заботился о выпивке и закуске, и они пировали вместе. Сумма денет, которую он кланы, часто бывала головокружительной. За одну-единственную пирушку на джин и бренди он выкладывал шестьсот долларов, и тогда узкая полоска суши между лагуной и морем наполнялась шумом и весельем. Нередко подданные, сами едва держась на ногах, носили своего пьяного повелителя на руках по острову, орали и пели, стараясь его перекричать. Но когда Накаэпа приказывал, праздник тотчас прекращался, и Макин снова превращались в острова рабов и трезвенников. Уже на следующее утро все население должно было по-прежнему гнуть спину на улицах и плантациях. Король строго следил за этим, хотя глаза его были налиты кровью. Все цепенели от страха перед Накаэпа. При его правлении не было ни справедливости, ни суда, ни судей, и было только одно-единственное наказание — смерть. Насилие и произвол при свете дня и полуночные убийства были обычными формами карательных мер. В большинстве случаев роль палача брал на себя сам король».

Красочный портрет океанийского деспота, изображенный Стивенсоном, был приведен нами для того, чтобы наглядно продемонстрировать две вещи. С одной стороны, островной мир Южного моря никогда не был местом идиллического существования, а состоял до внедрения туда европейцев с Библией и кружкой для пожертвований из независимых стран со сложной социальной структурой. С другой — остаётся совершенно безнадёжной попытка описать здесь достаточно удовлетворительным образом большое число общественных форм, встречавшихся на этом громадном пространстве. Во главе микронезийских общественных структур стояли те, кто осуществлял свои притязания на власть либо благодаря происхождению, либо за счет обширных земельных владений. Часто одно условие включало и другое. Доминирующая роль земельной собственности легко объяснима для этой области мира, где плодородная, постоянно влажная почва встречается очень редко. Тот, кто имел землю, пригодную для возделывания, получал возможность выращивать плоды хлебного дерева, бананы, ямс, то есть получать продукты питания, которые нельзя было получить на большинстве океанийских островов с их кораллово-известняковой малоплодородной почвой, не задерживающей воду. Там приходилось рассчитывать лишь на плоды кокосовых пальм и панданусов, скромный урожай таро, ловлю рыбы и моллюсков.

Но было бы неверно предположить, что более благоприятные условия на плодородных «высоких» островах привели там к активному развитию торговых связей с другими островами и захвату благодаря таким преимуществам господствующего политического положения. На самом деле в Микронезии имелись лишь зачаточные формы «империи»^⁵. Одна из них, например, объединяла остров Яп и множество соседних островов.

Торговые отношения между островами представляются стороннему наблюдателю более чем скромными, но при этом не следует забывать, что его точка зрения нередко определяется европейскими мерками. Нам довольно трудно понять значение микронезийских «денег», игравших сравнительно малую роль

при обмене товаром, если сравнивать их с европейской денежной системой, забывая о том, что те «деньги» принадлежали обществу, находившемуся на другой ступени развития и построенному по-иному. В качестве таких «денег», бывших лишь частично средством платежа, использовались ожерелья из половинок раковин или каменные «монеты», диаметр которых, когда позже появилась возможность доставлять для их изготовления камень на европейских кораблях, порой достигал четырех метров.^{^⁶} Очевидно, из-за «инфляции». И наконец, загадочные «деньги» островов Палау, имевшие форму бусин или округлых сегментов. Часто высказывалось предположение, что по этим средствам платежа, изготовленным из стекла или материала, напоминающего фарфор, можно установить цепочку торговых связей, протягивающуюся до Восточной Азии или даже до древних среднеземноморских государств. Но новейшими исследованиями установлено, что «деньги» на острова Палау были завезены в готовом виде из Индонезии. Хотя такие «деньги» пускались в ход способом, не всегда понятным для европейцев, они играли заметную роль: ими оплачивалось строительство культовых и общинных сооружений, ими вознаграждали жрецов и знахарей за успехи в их «деятельности», с помощью этих «денег» укреплялись семейные связи. Ими также выплачивались крупные подати, но часто, однако, они раздавались просто так и служили исключительно для престижа. Накопление в европейском понимании этого слова было для микронезийцев чуждо, поскольку для него отсутствовали экономические предпосылки, но то любопытное обстоятельство, что денежный штраф мог искупить проступок, несло в себе зачатки разложения существовавшей социальной структуры.

Жителей Микронезии можно назвать самыми выдающимися мореходами Океании после полинезийцев. Наиболее широко распространенными средствами мореплавания, которыми они пользовались, были лодки красивой формы, имевшие сравнительно небольшой, но прочный балансир, а также треугольный парус^{^⁷}, укрепленный таким образом, что его острие было направлено вниз, а одна из кромок располагалась почти вертикально. Поверхность таких парусов, изготовлявшихся ранее из листьев пандануса, часто достигала большой площади, и они были наилучшим образом приспособлены для скоростных рейсов: при попутном ветре микронезийские лодки могли плыть со скоростью двадцать узлов. Поскольку паруса из циновки невозможно зарифить тем же способом, что полотняные, при штормовой погоде, чтобы уменьшить площадь парусности, приходилось прибегать к помощи фалов. Кроме того, существовала еще одна трудность, свойственная лодкам с балансирами. Балансир, служащий противовесом парусу, наполненному ветром, должен был быть всегда повернут к ветру. Поэтому на лодках с балансиром невозможно сделать поворот оверштаг способом, который обычно практикуется на парусных судах. Проблема решается настолько же просто, насколько и гениально. Лодку кладут в положение галфвинд, то есть бортом к ветру, свободно отпускают парус, травят шкот и поворачивают всю оснастку вокруг мачты так, что корма превращается в нос. Как только парус поднят, галс закреплен, а рулевое весло перенесено на другой конец лодки, можно продолжать плавание.

Корпуса таких лодок имели деревянную обшивку, «пришитую» к килю и шпангоутам; для этого по краям досок проделывали дырочки, через которые пропускали шнур из волокна кокосовых орехов, связывающий доски друг с другом. Подветренную сторону корпуса лодки, напоминающей каноэ, мастера-лодочники делали почти плоской, часть же корпуса, обращенную к балансиру, выпуклой. Эта на первый взгляд странная форма свидетельствует о накопленном и упрочившемся в течение тысячелетий опыте по использованию законов гидродинамики.

Ведь в данном случае, только в другой природной среде, вступают в действие те же силы, что оказывают воздействие на несущую поверхность самолета. Балансир должен погружаться в воду как можно реже, поскольку он всего лишь масса, придающая остойчивость этим легким, узким и потому легко опрокидывающимся лодкам. Уже само по себе косое направление мачты и платформы между фальшбортом к балансирам указывает на желаемое положение при быстром ходе. Ветер приподнимает балансир. и асимметричная форма корпуса, которая до сих пор лишь частично устраняла возникающее по борту лодки со стороны балансира сопротивление, способствует тому, что лодка сохраняет стабильное направление но ветру, поскольку вода быстрее обтекает выпуклую наветренную сторону. Так снос, вызываемый ветром, полностью или частично ликвидируется.

Более подробный рассказ о возможностях кораблестроителей океанийских островов и рассмотрение способов мореходства, которыми

Лодка с балансиром и парусом из циновки. Гравюра на дереве. XIX век

они пользовались, не входят в наши задачи. Мы только хотели показать, что жители Южного моря изучили аэродинамические принципы раньше и глубже, чем мореплаватели, жившие на противоположной стороне Земли, и умели ими пользоваться. Кроме того, знания и навыки, необходимые для строительства «примитивной» лодки с балансиром, вопреки традиционным представлениям значительно превосходили те, что требовались для строительства самого большого и величественного европейского корабля^⁸.

И еще. К удивлению европейских первооткрывателей, жители Микронезии создали на тех пространствах, где они жили, впечатляющие памятники духовной и материальной культуры. Поскольку на коралловых островах нет ни пресной воды, ни руды, ни даже подходящих камней для изготовления каменных топоров, а выращивание необходимых растений возможно только в специально приготовленных, заботливо ухоженных посадочных ямах, духовная и материальная культура островитян основывалась на принципах, представлявшихся пришельцам из континентальных частей света чуждыми, возможно даже «анархическими». Скудная природа коралловых островов обусловливала определенное ограничение численности населения, и там вряд ли имелись возможности для осуществления культурных связей или могли возникнуть политические движения, оказывающие влияние на обширные области.

Значительно более причудлив облик «мира черных островов» — Меланезии, численность населения которых к моменту появления там европейцев составляла около полутора миллионов человек.^{^⁹} Это Новая Гвинея, второй по величине остров Земли, со сверкающими снежными вершинами, достигающими высоты пяти тысяч метров, мангровыми зарослями и пышно разросшимися девственными лесами; архипелаг Бисмарка, богатый пальмовыми рощами; Соломоновы острова, где, как считали когда-то, находилась библейская «золотая страна» Офир; Новая Каледония и Новые Гебриды, покрытые влажными тропическими лесами и унылыми сухими саваннами; и наконец, плодородные острова Фиджи. Кроме того, к Меланезии относится целый ряд более мелких островных групп, вид которых прекрасно согласуется с устоявшимися представлениями о «южных островах». Типичными для Меланезии являются «высокие» острова, некоторые из которых и по сей день увенчаны действующими вулканами.

Название «Меланезия» этот район получил из-за темного цвета кожи его жителей.^¹⁰ Здесь следует заметить, что принятое полтора столетия назад по предложению Дюмон-Дюрвиля деление Океании на три части не всегда согласуется с результатами современных исследований. Это относится и к культурно-исторической характеристике региона, поскольку океанийские аргонавты прошлых времен, конечно же пересекали линии раздела, нанесенные пером Дюрвиля на карты, и к данным описательной и сравнительной этнографии. Именно в меланезийском бассейне нередко предпринимались попытки совместить ставшую традиционной классификацию Дюмон-Дюрвиля с результатами новейших исследований, благодаря чему Новую Гвинею, например, просто исключали из состава меланезийских островов из-за чрезмерного обилия разновидностей внешнего облика ее жителей, но со временем обнаруживались факты, подтверждавшие ранее принятое деление^¹¹.

Мы будем рассматривать Меланезию как определенную общность, хотя ученые могут обнаружить весьма существенные этнические и другие различия между отдельными регионами «мира черных островов». Начнем хотя бы с того, что жителей Меланезии делят обычно как минимум на три группы антропологических типов, а именно на пигмеев (негритосов), папуасов и собственно меланезийцев. Первых отличает светло-коричневый цвет кожи с красноватым оттенком, малый рост и темно-каштановые, очень сильно вьющиеся волосы. Папуасы также имеют курчавые, но более темные и короткие волосы, отличаются в основном высоким ростом. Они похожи на некоторых меланезийцев. Различия между этими двумя группами иногда можно обнаружить по языковым признакам и по некоторым культурным особенностям. Чистые меланезийцы кажутся более изящными, волосы у них в основном курчавые, кожа более темная, надбровные дуги выступают менее выраженно.

Классификация жителей Новой Гвинеи и «настоящих» меланезийцев, разумеется, представляет трудности не только для физической антропологии, но и почти для каждой научной дисциплины, например лингвистики, которая насчитывает на Новой Гвинее семьсот разных языков, нередко совершенно чуждых друг другу. Было установлено, что в Меланезии говорят не менее чем на четверти всех известных языков мира. Уже одно это обстоятельство свидетельствует о том, что приведенное здесь обобщение не вполне совершенно. Однако оно правомерно, когда утверждается, что жители Меланезии отличаются от своих микронезийских и полинезийских соседей более темным цветом кожи и негроидными чертами лица. Предки меланезийцев пришли из различных областей Азии^{^¹²} и заселили островной мир к северо-востоку и востоку от Австралии. Эти переселенческие волны часто были отделены друг от друга значительными промежутками времени. Новые пришельцы смешивались с более ранними переселенцами, приспосабливались к окружающей среде, и постепенно образовалось то многообразие типов населения, над которым сегодня ломают головы этнографы.

Общественный уклад меланезийцев был стихийным, примитивным и почти однородным. Племена делились лишь на слабо связанные друз с другом деревенские общины, как правило не объединенные единой племенной властью вождей. Вместо вождей во главе общин стояли совет старейшин, руководители культового союза или предводитель, власть которого была незначительной и авторитет которого основывался лишь на выдающихся качествах его характера. Общим для всех предводителей было то, что они не обладали абсолютной властью, а их влияние опиралось на понимание и поддержку остальных членов сообщества. В тех редких- случаях, когда вожди оказывали регулирующее воздействие на социальные процессы в племени, их власть определялась лишь их личными качествами. Но даже в этом случае им не позволялось чинить произвол — они могли уповать только на добровольное подчинение.^¹³

Меланезийцы, как и микронезийцы, были смелыми мореплавателями и одаренными навигаторами. Еще на рубеже XIX и XX веков можно было наблюдать, как в конце сентября или начале октября, когда перестаёт дуть юго-восточный пассат, большие караваны парусных посудин, нагруженных глиняными горшками, покидали Порт-Морсби и окрестные деревни. Их путь лежал к устьям рек, впадающих в залив Папуа, где доставленный товар обменивался на саго и древесину-материал для строительства

Меланезиец с острова Новая Британия. Гравюра на дереве, XIX век

балансиров. Большие лодки — лакатои — достигали в длину восемнадцати метров. Их размеры диктовались назначением, но в целом они были весьма характерны именно для меланезийских мастеров-лодочников, которые делали их следующим образом: разделяли пополам наиболее мощный ствол дерева, затем выдалбливали его и к получившемуся таким образом огромному «килю» прикрепляли с помощью кокосовых волокон два ряда обшивки. Затем приделывались форштевень и ахтерштевень, стыки заливались смолой. Такие лодки могли вместить, например, во время военных походов не менее пятидесяти воинов, а в мирное время перевезти более тридцати тонн саго. Кроме того, лодки имели довольно сложную балансирную оснастку, иногда состоявшую из нескольких временных балансиров. При транспортировке крупных грузов лакатои превращались, таким образом, в некое подобие плотов. Между фальшбортом и балансиром устанавливалась платформа, служившая для размещения запасов продовольствия и для других целей. Она была «пришита» к балансиру растительными волокнами. Точно так же «сшивались» корпус и деревянные шесты балансира, прикреплявшиеся, сложным способом, соответствующим большой нагрузке. «Примитивная» лодка обладала вполне совершенными мореходными качествами и служила очень долго.

Лакатои чаще всего имели два паруса значительной величины в форме клешни краба. Треугольник паруса был направлен острием вниз и имел глубокий дугообразный вырез в верхней части. Такие на первый взгляд странные паруса, изготовленные из листьев пандануса, применялись и в других районах Океании, поскольку обладали очень высоким коэффициентом полезного действия. При попутном ветре океанийский треугольный парус такой формы был так же эффективен, как и прямоугольный парус, имеющий равную с ним длину сторон, но значительно большую поверхность. С подобными парусами, поверхность которых чутко реагирует на напор ветра, следовало обращаться очень осторожно, особенно при сильном лобовом ветре. И меланезийцы это предусмотрели. Дугообразный вырез в верхней части позволял быстро снизить приходящуюся на парус нагрузку.

Таким образом, перед нами предстает океанийское судостроение как результат тысячелетнего опыта, упорно тренируемой наблюдательности и незаурядной изобретательности. Истоки развития этого процесса, бесспорно, следует искать в азиатском бассейне. Еще Марко Поло в конце XIII века сообщал о том, что арабы в Ормузе даже после появления железных ремесленных инструментов продолжали крепить обшивку своих судов древнеазиатским способом: «Суда у них… сколочены не железными гвоздями, а сшиты веревками из коры индийских орехов. Кору эту они бьют до тех пор, пока она не сделается тонкою, как конский волос, и тогда вьют из нее веревки и ими сшивают суда; веревки эти прочны и от соленой воды не портятся».

Сообщение Поло о способе, бесспорно впервые примененном в древнем Междуречье при строительстве плотов, обтянутых звериными шкурами, было новым лишь для Европы.

Деревня на сваях в западной части Новой Гвинеи. На заднем плане лодка-лакатои с парусами в форме клешни краба. Иллюстрация XIX века

Еще более древнее свидетельство о «технике сшивания досок» можно видеть на рельефе индийского буддийского святилища Санчи, относящемся ко II веку.

Нельзя не отметить, что строители лодок-лакатои уделяли внимание не только технической стороне дела, но и старались украсить лодки, используя для этого богатые местные традиции: на загнутых внутрь штевнях и на парусах висели гирлянды из пучков разноцветных птичьих перьев, служивших одновременно своеобразными флюгерами. Корпус был украшен цветными изображениями людей и животных. На Соломоновых островах было принято украшать лодки «носовыми» фигурами-например, искусно вырезанными и отделанными перламутровым орнаментом изображениями духов-покровителей.

Фигура на носу судна (дух, охраняющий лодку). Остров Новая Георгия (Соломоновы острова)

Несмотря на то, что меланезийцы вели довольно активную морскую деятельность, в целом они были более «земными», крепче привязанными к своим владениям, чем другие океанийские народности, поскольку их родина была обширнее, плодороднее, а ее географическое положение не вызывало острой потребности в дальних плаваниях. Им не нужно было пускаться на поиски неведомых земель. Поэтому их плавания вдохновлялись не желанием открыть новые горизонты, а были в значительной степени торговыми предприятиями. Они вызывались не только необходимостью натурального обмена предметами обихода, продуктами питания или украшениями, но и очень часто преследовали цель получения прибыли от торговли.

Необходимое для этого обеспечение — деньги — было самым различным. Например, перьевые деньги с островов Санта-Крус, до сих пор изготавливаемые и пускаемые в оборот: мелкие пластинки с наклеенными по краям перышками райских птиц. Такие пластинки соединялись в цепочки, иногда достигавшие длины

десяти метров и более. В качестве денег использовались и нанизанные на веревки пустые круглые раковины моллюсков или скорлупки кокосовых орехов. И наконец, разноцветные деньги с Ауки (Соломоновы острова) из белых, черных или красных ракушек. По сравнению с деньгами островов Палау меланезийские деньги требовали для своего изготовления куда большего усердия: чтобы сделать одну цепочку перьевых денег, нужно было приклеить до шестидесяти тысяч перышек. Поэтому они были истинными средствами платежа. На них покупались товары, ими вносился выкуп за невест, оплачивался труд, их давали взаймы под проценты. Так как каждая семья стремилась накопить побольше перьевых денег и денег из ракушек, а число семей с течением времени увеличивалось, меланезийцам не были знакомы валютные кризисы. Это объясняет, почему меланезийцы и по сей день так привержены к продукции своих «монетных дворов»: когда заканчивается работа по найму на плантациях белых землевладельцев, жители Соломоновых островов сразу по возвращении домой обычно меняют выплаченное им в долларах или английских фунтах жалованье на перьевые деньги или деньги из ракушек. И в результате получается, что островитяне, такие консервативные в отношении своих денежных единиц, оказываются правы — древняя валюта не только стабильно сохраняет свой курс, но даже повышается в цене.

Не зная подобных «валютных проблем», жила народность третьей океанийской области, численность которой перед появлением там европейцев составляла около четырехсот тысяч человек^¹⁴. Названные по предложенной Дюмон-Дюрвилем классификации полинезийцами, они не придавали значения торговле и не знали денег. Такая легкомысленность в сочетании с весьма привлекательной внешностью и пышной природой островов привела к тому, что у многих европейцев, посещавших Полинезию в течение XVIII столетия, сложилось совершенно неверное представление об образе жизни этих людей. Это на первый взгляд беззаботное существование грациозных островитян со светло-коричневой кожей и длинными волнистыми волосами в райских садах, нежно затененных пальмами, казалось, подтверждало на практике идеи французского Просвещения, разработанные Руссо и его последователями. Поэтому нет ничего удивительного в том, что французский мореплаватель Бугенвиль дал поначалу острову Таити название «Новая Кифера»^¹⁵, а Джозеф Банкс, в скором будущем главная фигура британского естествознания, назвал его истинной Аркадией.^{^¹⁶} Вот какие восторженные слова о Таити писал Филибер Коммерсон, возглавлявший научную часть экспедиции Бугенвиля, астроному Лаланду: «Остров показался мне таким, что я сразу назвал его «Утопия», тем самым именем, которое дал Томас Мор своей идеальной республике. Название, мною выбранное, подходит стране, возможно единственной на всей Земле, где люди живут, не зная ни пороков, ни предрассудков, ни забот, ни внутренних раздоров».

Новая Кифера, Аркадия, Утопия… Да, весьма привлекательная внешность, живой ум, врожденное, естественное достоинство и приветливость полинезийцев, конечно же, сами собой вызывали такие сравнения. Однако продолжительное и пристальное наблюдение скоро привело к более трезвым оценкам: «Я уже говорил, что, как нам казалось, жители Таити живут счастливо, достойные зависти. Мы думали, что почти все они равны между собой или по крайней мере пользуются свободой, подчиняясь лишь законам, установленным для общего блага. Я ошибался. Различие в рангах, в общественном положении и жестокое неравенство очень глубоко укоренились на Таити. Короли и вельможи имеют право на жизнь и на смерть своих рабов и слуг. Я даже склонен думать, что жертвами этого варварского права является та часть народа, которую таитяне называют «тата-эй-ну», то есть люди низкого звания; из этой категории отверженных и избираются человеческие жертвы. Мясо и рыба предназначены для стола знатных особ; народ ест лишь фрукты и овощи».

В действительности же отмеченная Бугенвилем социальная дифференциация в восточной части Океании вполне соответствовала утверждению Коммерсона, «не зная внутренних раздоров». Во главе полинезийского общества, разделенного на сословия, стояла аристократия, которая, согласно иерархическим представлениям, вела свое происхождение от богов. Верховные, племенные и поселковые вожди («королевская власть» до прихода европейцев существовала только на островах Тонга) апеллировали к своему происхождению, засвидетельствованному и закрепленному в передаваемой из поколения в поколение генеалогии. Если далекий предок стоял во главе полинезийского пантеона, то

Полинезиец с острова Таити. Рисунок XVIII века

и его потомкам на Земле было уготовано точно такое же положение. «Отпрыски богов» претендовали не только на соответствующее поклонение и на большую часть материальных ценностей, созданных общиной, но и на жертвоприношения в свою честь. В некоторых случаях они выступали в роли землевладельцев и, застрахованные своей собственностью от «безбожных времен», являлись истинными владыками своих безземельных подданных. Социальная дистанция между сословием вождей и вышедшей из него кастой жрецов, с одной стороны, и земледельцами, рыбаками, ремесленниками и прочим людом — с другой, была велика. Ярко выраженная сложная система предписаний и запретов (табу) регулировала случайные и преднамеренные встречи представителей различных сословий. Как и в европейском дворцовом церемониале, ее главной заботой была демонстрация господствующей позиции высшего сословия. Нередко подданный, случайно повстречавший своего божественного господина, мог поплатиться за это жизнью, а любой предмет, к которому прикасались руки правителя, становился табу для плебея.

Особенно неприглядные, унижающие человека черты носили подобные ритуалы на Гавайях, в то время как на архипелаге Тонга «парламент», состоявший из вождей, заботился о том, чтобы действия монарха не выходили за рамки, установленные самим «парламентом», хотя непосредственно королю оказывались поистине божеские почести^¹⁷.

Однако социальные противоречия не проявлялись в открытых стычках между слоями общества, и даже самые проницательные европейцы постоянно заблуждались относительно их существования. Это объяснялось тем, что в полинезийском племенном раннеклассовом обществе в то время еще не было четкого деления на классы, поэтому и не могли возникнуть предпосылки для ярко выраженной эксплуатации. Обрабатываемых земель, которые давали бы хороший урожай, было мало, торговый обмен отсутствовал. Поэтому значительная часть того, что производилось, шла на потребление, устройство пышных представлений и на подарки. Все это пускалось в ход во время частых племенных праздников. Таким способом племенная знать пыталась сгладить слишком очевидные имущественные контрасты и тем самым обеспечить свое дальнейшее существование. Кроме того, знать и народ связывали определенные общие интересы: участие в межплеменных переговорах, открытие и освоение новых островов в тех случаях, когда численность населения на уже заселенном к настоящему времени острове перерастала допустимый уровень.

Наряду с землевладельцами, занимавшими промежуточное положение между знатью и народом, наиболее близкими к господствующему классу были те, кто его обслуживал, — гонцы, «придворные шуты», цирюльники и хранители огня, должности которых могли передаваться по наследству и которые по своему общественному положению были примерно равны строителям домов, мастерам-лодочникам, татуировщикам и резчикам по дереву. Но и им, этим относительно привилегированным представителям общества, путь в сословие власть имущих (к примеру, благодаря женитьбе) был заказан, ибо представители старинной аристократии (например, на Гавайях) выбирали супругов только среди равных себе семей. И совершенно безнадежным было социальное положение земледельцев, а также рыбаков, воинов и гребцов. Ниже них на социальной лестнице стояли только преступники, содержавшиеся как рабы, и пленники, именно те несчастные, среди которых жрецы выбирали объекты для человеческих жертвоприношений.

Но не эти особенности полинезийской общественной структуры поразили первых пришельцев из Европы. Значительно больше ошеломила их этническая общность в пределах морского ареала, простиравшегося почти на пятьдесят миллионов квадратных километров, в этом гигантском треугольнике, вершины которого составляют Гавайские острова, Новая Зеландия и остров Пасхи. Джеймс Кук, сам ставший моряком в восемнадцать лет и поэтому особенно восхищавшийся удивительными мореходными способностями полинезийцев, был поражен тем, что сопровождавший его в первом плавании полинезиец с острова Таити мог совершенно свободно изъясняться с новозеландскими маори и вполне удовлетворительно с малайцами^¹⁸. Во время

Нагрудное украшение, которое носили вожди и жрецы с острова Таити

второго тихоокеанского плавания, уже располагая собственным опытом и знаниями предшественников, Кук, описывая жителей острова Пасхи, пришел к выводу: «По цвету кожи, облику и языку они в известной степени родственны народу островов, лежащих далее к западу, так что не может быть сомнения в том, что происхождение тех и других одинаково; просто удивительно, что один и тот же народ мог распространиться на все острова этого необъятного океана на пространстве от Новой Зеландии до этого острова».

Знаменитый путешественник к тому времени уже был знаком с существовавшими на Таити и архипелаге Тонга местными средствами мореплавания, которые весьма подходили для плавания в тихоокеанских просторах: с полинезийскими двухкорпусными лодками^¹⁹. Такие лодки, чаще всего двадцати метровой, а в некоторых случаях тридцати- или даже сорокаметровой длины, предназначавшиеся для перевозки от пятидесяти до ста пятидесяти человек, были шедевром океанийского судостроительного искусства. Одно только их относительно малое водоизмещение оправдывает это определение. Обшивка на крепком киле и шпангоутах укреплялась уже описанным выше способом, но на каждой доске с внутренней стороны имелось утолщение с проделанными в нем отверстиями, так что стыковой шов с внешней стороны не был виден. Очень большое значение придавалось тому, чтобы доски обшивки были пригнаны одна к другой без зазоров, поэтому внешнюю сторону конопатили только в редких случаях, пользуясь для этого смолой и тапой^²⁰. Носовая и кормовая части корпуса имели сплошную обшивку, в центральной же части оставался открытый проем, обнесенный фальшбортом, через который можно было попасть внутрь корпуса, где во время плавания постоянно находился один из членов команды, в поте лица вычерпывавший просочившуюся воду.

Основу двухкорпусных лодок составляли два одинаковых корпуса, связанных друг с другом на определенном расстоянии шестами или балками, на которые в виде палубы настилалась платформа. Расстояние между корпусами-основами было сугубо личным, заботливо охраняемым секретом каждого «туфунга фоу вака» — так на языке архипелага Тонга называли мастеров-лодочников. Преимущества подобного сооружения состояли не только в возможности поднять значительный груз, в большой поверхности для его размещения и в хорошей остойчивости, словно у плота, но и в использовании гидродинамических законов перекрестного действия.

На первых полинезийских двухкорпусных лодках, предназначенных для дальних плаваний, корпус с подветренной стороны имел, видимо, две вертикальные мачты, на которых крепились треугольные паруса. Позже их место занял алебардообразный парус, напоминающий по форме половину клешни краба и устанавливаемый только на одной мачте. Ко временам Кука именно такие паруса стали характерными для водных пространств вокруг Гавайских островов и острова Таити. В районе архипелага Тонга, напротив, уже предпочитали океанийский треугольный парус, установленный на короткой, наклоненной вперед мачте. Верхняя стеньга имела поначалу раздвоенную верхушку, в дальнейшем через нее стали пропускать фал-изменение, скорее придающее более элегантный вид судну, чем сберегающее силы моряка. Нижнюю шкаторину паруса полинезийские мореплаватели растягивали между форштевнями обоих корпусов, шкот при этом оставался, как правило, не натянутым. Голландские мореплаватели Схаутен, Ле-Мер и Тасман в XVII веке первыми из европейцев увидели лодки, построенные таким образом, которые скользили по морю возле архипелага Тонга, оставляя позади себя вспененные волны. Скорость, которую могли развить эти «тонгиаки», редко бывала меньше восьми узлов. Достоверно известно, что на них осуществлялись плавания к островам и архипелагам, удаленным на тысячи морских миль, и что после подобных предприятий они благополучно возвращались назад. Когда Кук появился у островов Тонга, тамошние моряки как раз переняли очередное усовершенствование в области судостроения, дошедшее до них, как и треугольный парус, из Микронезии, через острова Фиджи: корпус с наветренной стороны делался теперь меньших размеров, и стал применяться тот же принцип поворота. который был описан, когда говорилось о Микронезии.

Полинезийские двухкорпусные лодки. Острова Тонга. 1774

Это, однако, вовсе не значит, что лодки, построенные прежним способом, были неуклюжими и неповоротливыми.

На палубе полинезийской лодки имелось место для очага, располагалась хижина с крышей, скошенной в наветренную сторону, которая предоставляла убежище от солнца и от превратностей погоды, рулевое весло, укрепленное в средней части судна, и, наконец, сосуды и ящики, где хранились необходимые припасы. Набор продуктов в дорогу состоял из большого количества вкусных «консервов», которые брали с собой в плавания, длившиеся неделями. Например, пои — кашеобразное, слегка кислое, очень долго хранящееся любимое кушание полинезийцев, приготавливаемое из муки клубней таро, сушеные бататы и плоды хлебных деревьев, мелко нарезанная сердцевина плодов пандануса и вяленая рыба. Запеченные клубни ямса могли оставаться годными в пишу целый год, а кокосовые орехи, которые везли с собой в огромных количествах, являлись не только очень вкусной едой, но и дополнительным запасом жидкости. Имея все это и прихватив с собой женщин, домашних животных и культурные растения, «плывущие в даль», как часто именовали себя смелые мореходы, штурмовали тихоокеанские горизонты: за несколько столетий они проникли из западнополинезийских центров обитания до Гавайских островов, на остров Пасхи и Новую Зеландию, к побережью Америки и до границы антарктического пакового льда.

В один прекрасный день, ликуя, они обнаруживали либо конус вулкана, которым доселе никто не любовался, либо белое кучевое облако над лагуной кораллового атолла, куда еще не ступала нога человека, либо расплачивались за риск жизнью. Согласно некоторым подсчетам, около четверти миллиона «плывущих в даль» вместо новой родины нашли смерть в волнах.

И с точки зрения многочисленности этих плаваний, и с точки зрения продолжительности периода, который они охватывают, подобный прецедент является единственным в своем роде во всей истории человечества, свидетельствующим об исключительном совершенстве владения островитянами искусством навигации. Океанийские мореплаватели великолепно ориентировались по звездам, движение которых между тропиками кажется на первый взгляд очень однообразным. Они точно знали, какие звезды и когда появляются над горизонтом, и изучили их призрачный путь по небосводу. Они могли в течение ночи обнаружить множество путеводных звезд, стоящих низко над горизонтом, и определить по ним искомое направление. Они могли описать по памяти положение светил на небе в разные времена года, а это при почти всегда безоблачном экваториальном небе было так же ценно, как и умение пользоваться компасом. Днем им указывали дорогу солнце, устойчивый ветер и морская зыбь, малоподвижные кучевые облака, образующиеся над участками суши, а также направление полета птиц.

Чтобы запомнить гидрографические и географические особенности известных морских маршрутов, в некоторых случаях прибегали к помощи так называемых «карт из палочек». Эти творения никоим образом нельзя сравнивать с европейскими морскими картами.

Палочки, расположенные на первый взгляд совершенно хаотично, рассказывали сведущим людям об особенностях плавания между островами, которые в свою очередь были помечены привязанными к палочкам раковинами. Искусное сооружение не было рассчитано на то, чтобы указывать точное расстояние между островами; по всей вероятности, океанийских мореплавателей, пользовавшихся этими картами, данная проблема мало интересовала. Вместо этого они удовлетворялись информацией о том, какие важные для ведения судна события следовало ожидать на определенных отрезках пути. Известно, что островитяне пользовались «картами из палочек» только до начала плавания, поскольку считалось ниже своего достоинства брать подобные вспомогательные средства на борт. Примечательно, правда, что, по имеющимся данным, использовали такие «палочки-выручалочки» только микронезийские мореплаватели.

Что же заставляло полинезийцев, пренебрегавших в отличие от своих западных соседей торговлей и не знавших денег, пускаться в столь продолжительные и полные лишений плавания? Ответ на этот вопрос может быть следующим. Откуда бы они ни пришли когда-то в Тихий океан, но уже на протяжении жизни многих поколений они были в пути, и в течение этого времени мог сложиться своего рода «викингский» образ мышления, появиться непроходящая страсть к дальним странствиям. Сюда можно отнести и ярко выраженное стремление полинезийцев к самоутверждению, свойственное им и по сей день. Да и после проигранных военных походов или вследствие социальных конфликтов всегда оставалась возможность ускользнуть в морские просторы. Кроме того, многие острова Южного моря так малы, что нехватка жизненного пространства нередко вынуждала часть населения, численность которого быстро росла, покидать насиженные места.

Вот как представляет себе плавания «плывущих в даль» их потомок, новозеландский этнограф Те Ранги Хироа (Питер Бак): «Они отправлялись навстречу тайнам безбрежных далей большими караванами, растянувшимися по морю в форме серпа, под надутыми, отбеленными солнцем парусами из циновок, поддерживая связь с соратниками по плаванию с помощью раковин-горнов и факелов».

Не все ученые разделяют мнение о целеустремленном заселении Полинезии. Например, новозеландский историк Эндрю Шарп считает: «Нельзя с уверенностью утверждать, что люди, заселившие Полинезию и Микронезию, не были всего лишь путешественниками, затерявшимися на тернистых дорогах бесконечного Тихого океана». Следовательно, не было планомерных дальних плаваний, человек, подобно большинству представителей местной фауны и флоры, постепенно и случайно заселял отдельные острова. В пользу теории Шарпа говорит то, что полинезийская культура далеко не во всем так однородна, как этого следовало бы ожидать, если бы открытия островов осуществлялись продуманно и сопровождались бы завозом на них домашних животных и культурных растений. Например, полинезийцы уже очень давно приручили трех животных: свинью, собаку и курицу. Но когда в Океании появились европейцы, оказалось, что на Новой Зеландии и островах Кука нет свиней, на островах Тонга и Маркизских — собак, на острове Пасхи — ни тех. ни других. Жители Самоа и островов Кука не выращивали батат, хотя эта культура широко распространена по всей Полинезии. Помимо этого, нет недостатка в многочисленных свидетельствах того, как полинезийские лодки с экипажами попросту уносило течением. Так, в 1777 году таитянский переводчик Кука по имени Оман встретил на острове Атиу (острова Кука) четырех своих земляков, чудом уцелевших после далеко не добровольного плавания, в ходе которого они оставили позади более пятисот морских миль.

Кук тогда заключил, что этот случай «может лучше, чем тысячи теорий… объяснить, как могли заселяться отдаленные области Земли, особенно в Южном море». Еще более поразительным было плавание сбившегося с пути жителя островов Гилберта, который во время второй мировой войны в течение семимесячной одиссеи преодолел путь в тысячу восемьсот морских миль между островами Банаба и Ниниго.

И все же критика Шарпом утверждения о планомерном заселении Полинезии была отклонена, хотя следует признать его правоту в том, что случайные факторы несомненно играли определяющую роль. Неравномерное распространение свиней и собак можно объяснить и другими причинами. Значительно более убедительны аргументы, которые приводит Питер Бак: полинезийские рыбаки, уходя на ловлю рыбы, никогда не брали с собой в море женщин. Если они погибали или были унесены штормом, это не наносило существенного ущерба океанийским поселениям. Кроме того: «Банановые и хлебные деревья (не имеющие семян) выращиваются из ростков. Такие ростки ни в коем случае не могли служить провиантом в дальнем плавании, а потому факт произрастания этих деревьев на таких отдаленных островах, как, например, Гавайи, очень далеко находящихся от полинезийских центров экспансии, свидетельствует о преднамеренной доставке их на эти острова».

Однако куда более жаркие дискуссии развернулись вокруг проблемы, которой и в данной книге посвящена отдельная глава.

Полинезийская загадка

На рубеже I тысячелетия до новой эры полинезийские острова оставались еще полновластными владениями растений, птиц, а также морских черепах, откладывавших яйца на их белых коралловых или черных базальтовых пляжах. Затем появился человек^{^²¹}. На юрких лодках с балансирами, под парусами из циновок последовал он путем, который ему указало восходящее солнце.

Во всяком случае, именно такого мнения придерживаются приверженцы «классической» точки зрения в споре о происхождении полинезийцев. Самым известным их представителем был уже упоминавшийся нами Питер Бак (Те Ранги Хироа), сын маорийки и ирландца, врач, член парламента Новой Зеландии и, наконец, страстный этнограф, остававшийся до самой смерти, а умер он в 1951 году в возрасте семидесяти одного года, директором всемирно известного музея Бишопа в Гонолулу. Его великолепная книга «Мореплаватели солнечного восхода», написанная не только с большой симпатией и пониманием мышления «плывущих в даль», которое нам трудно постичь и передать, но и в образной, поэтичной манере, свойственной маорийцам, очаровала и увлекла почти всех, кто занимался изучением истории освоения Океании. Кроме того, авторитет Бака основывался на достойных удивления знаниях древнеполинезийской культуры, поэтому его книга снискала всяческое одобрение.

В несколько обобщенном виде теория Бака сводится к следующему. Европеоидная народность, изначально населявшая Переднюю Индию, постепенно переселилась на территорию современной Индонезии. Основными занятиями людей этой народности были возделывание таро, ямса, батата, хлебного дерева, кокосовой пальмы, разведение свиней и кур и рыбная ловля, интенсивному развитию которой очень способствовало окружающее острова море. Развитие рыболовства сопровождалось совершенствованием предназначенных для этого морских судов. На смену челнокам пришли лодки с балансиром, а потом и двухкорпусные лодки. Тем временем в Индонезию из материковой Азии проникли и смешались с прежними переселенцами монголоидные народности. И наступил день, когда снова пришлось пуститься в путь. Располагая прекрасными средствами мореплавания, а также выдающимися навигационными знаниями, одна ветвь переселенцев направилась в Индийский океан, на Мадагаскар и в Восточную Африку, другая — в Японию и Океанию. Следовательно, потомками этих мужественных переселенцев стали жители Мадагаскара, айны^²² и полинезийцы, которые достигли своего нынешнего места расселения, миновав микронезийские острова. По мнению Бака, они в V веке новой эры высадились на острове Раиатеа (острова Общества), который долгое время оставался их культурным центром и сегодня еще известен под названием «Гаваики» — прародины всех полинезийцев. В течение последующих столетий они расселились на остальные островные группы.

С момента выхода в свет книги Бака «Мореплаватели солнечного восхода» накопились новые научные данные, требующие частичного пересмотра взглядов новозеландского ученого. Так, например, в ходе археологических раскопок с помощью радиоуглеродного метода были установлены новые даты, которые подвергли сомнению предполагаемые Баком сроки эмиграции и его теорию, что исходным пунктом освоения Полинезии были острова Общества. Большинство антропологов, лингвистов, археологов и этнографов, занятых сегодня решением полинезийской загадки, в общем и целом пришли к единому мнению, что предки полинезийцев приблизительно до 2000 года до новой эры жили на южнокитайском побережье. Там, кстати, были найдены изделия и орудия каменного века, очень похожие на аналогичные находки в Полинезии. Еще одно доказательство южноазиатского происхождения «плывущих в даль» представили лингвисты: полинезийские диалекты относятся к австронезийским языкам, распространение которых ограничено Юго-Восточной Азией. (К этой же языковой семье относятся языки народов, населяющих Филиппины, Индонезию, Меланезию и Микронезию.)

После образования древнекитайского государства, то есть в период между правлениями династий Ся и Шан^{^²³}, набирающая силу имперская экспансия согнала с насиженных мест соседей — «варваров», в том числе и будущих жителей Полинезии. Дальнейший путь переселенцев могут восстановить археологи. Правда, они не берутся точно сказать, прибыли ли те в Индонезию через Малаккский полуостров, попали ли туда через Филиппины или использовали оба направления. Типичные для полинезийцев каменные орудия находили и там и там. Неясным остается и дальнейший путь переселенцев. Пролегал ли их маршрут, как считает часть этнографов, через Молукки, Каролинские и Маршалловы острова на Гавайи, в то время как другая ветвь переселенцев одновременно с первой с Каролинских островов через острова Гилберта достигла архипелага Тонга и островов Общества? Этот путь с наименьшими трудностями можно было бы проделать вдоль северных берегов Новой Гвинеи, через Соломоновы острова, Новые Гебриды, Фиджи, Самоа, Тонга и дальше на восток. В этом случае действительно могло бы возникнуть смешение с меланезийцами, которые к тому времени проникли уже на Новую Каледонию. Даты, установленные в ходе археологических исследований, свидетельствуют о том, что предки «плывущих в даль» появились на Тонга и Самоа около 500 года до новой эры.^²⁴ Но это вовсе не значит, что движение переселенцев представляло собой организованный поход. Скорее всего, это были многочисленные волны миграции, которые разными направлениями и в разное время выплескивались в океанийский островной мир.

Однако вышеописанная теория удовлетворяла далеко не всех специалистов и неспециалистов, интересовавшихся по тем или иным причинам историей заселения Полинезии. Некоторым, в частности, казалось странным, что, согласно этой теории, переселенцы двигались с запада на восток, тогда как наиболее постоянные тропические ветры и течения имеют обратное направление. Неужели праполинезийцы могли плыть против ветра и достичь таким образом даже острова Пасхи? Кроме того, считали другие, их лодки были «хрупкими ореховыми скорлупками», не способными ни захватить с собой груз, необходимый для переселения, ни предоставить место для достаточного количества людей.

Последнее заключение неверно. Полинезийские двухкорпусные лодки обладали высокими мореходными качествами и были крепкими судами. Некоторые из них могли перевозить до трехсот человек со всем необходимым имуществом. Также поверхностным оказывается утверждение о том, что ветры и течения в центральной части Тихого океана препятствуют его освоению с запада на восток. Такое утверждение полностью основано

Морские течения и преобладающие ветры в Тихом океане

на воздействии пассата в южном полушарии зимой и не учитывает те значительные изменения, которые происходят в южном полушарии летом, когда термический экватор перемещается к двенадцатому градусу южной широты и в западной и центральной части Океании создаются совершенно иные условия. И кроме того, дискуссия о навигационной возможности миграций в восточном направлении представляется вообще излишней, поскольку тот, кто подвергает эту теорию сомнению, недооценивает преимуществ формы океанийских парусов и обращает внимание лишь на те ограничивающие мореплавание качества, которые скорее были характерны для европейских кораблей с прямой оснасткой, чем для судов с косыми парусами, предназначенными как нельзя лучше для плавания при любом ветре.

Мысль о том, что полинезийский островной мир мог быть заселен из Америки, впервые публично высказал испанский священник X. М. де Суньига. Она сразу нашла широкий отклик, поэтому сторонники «классической» теории уже сто пятьдесят лет назад начали активно выступать против нее. Чтобы доказать несостоятельность лингвистической основы теории Суньиги, не потребовалось много времени (он считал, что нашел в словаре некоторых американских и филиппинских языков совпадения). Однако на этом дискуссия о предках полинезийцев не была закончена.

В наши дни все те, кто разделяет взгляды Суньиги и продолжает искать доказательства, подтверждающие его идею, группируются вокруг самого маститого его приверженца — Тура Хейердала,

Он родился в 1914 году в Норвегии, изучал зоологию в университете в Осло. В 1936 году он вместе с женой поселился более чем на год на острове Фату-Хива из группы Маркизских островов, проводил там зоологические исследования и жил в полном взаимопонимании с островитянами. Однажды Хейердал узнал от полинезийца Теи Тетуа о легенде, бытовавшей на Маркизских островах. Согласно ей, первые жители этих островов прибыли сюда когда-то под предводительством своего бога-вождя Тики с востока, с земли, лежащей по ту сторону океана. Хейердал был потрясен — не указывали ли массивные каменные изваяния, называемые островитянами «тики», на связь с создателями монументальных скульптур в Америке. Только что начавшаяся карьера Хейердала-зоолога на этом и закончилась. Забросив зоологию, он почти целых десять лет занимался изучением литературы, ища сведения о возможных контактах между Новым Светом и Полинезией, и в конце концов посвятил себя деятельности, которая так прославила его норвежских предков, — он стал чрезвычайно смелым, очень удачливым и весьма настойчивым мореплавателем.

Изучая литературные источники, Хейердал наткнулся на перуанскую легенду, в которой говорилось о том, что задолго до возникновения государства инков повелителем процветающей империи в окрестностях озера Титикака был Кон-Тики. После какой-то проигранной битвы он в окружении немногих приверженцев будто бы бежал на берег Тихого океана и оттуда на плоту уплыл на запад. Хейердал решил, что это должен быть тот самый Тики, про которого ему рассказывали на Маркизских островах. Ученому было известно, что во времена конкистадоров индейцы пользовались бальсовыми плотами, оснащёнными парусами и обладавшими очень хорошими мореходными качествами. Оставалось только доказать, что с помощью таких средств передвижения возможно было достичь полинезийского островного мира. А чтобы доказательство стало неопровержимым, Хейердалу пришлось проявить незаурядный организаторский талант и очень много мужества. Бальсовый плот «Кон-Тики», на котором он и пять его товарищей в апреле 1947 года у берегов Кальяо отдались на волю течения Гумбольдта, был вынесен на сотый день дрейфа к рифу у острова Рароиа из группы островов Туамоту. Таким образом, чисто гипотетические до сего времени дальние плавания от берегов Американского континента перешли в разряд реальных. Спустя шесть лет Хейердал представил вещественные доказательства того, что американские бальсовые плоты бороздили воды Тихого океана: на Галапагосских островах он в ходе археологических раскопок нашел остатки древнеперуанской керамики.

В 1952 году как результат плавания на «Кон-Тики» и дальнейшего сравнительного изучения полинезийской и индейской культур, в ходе которого Хейердал натолкнулся на очевидные, по его мнению, аналогии, вышла в свет его монография «Американские

индейцы в Тихом океане». В ней он отстаивает мнение, что в заселении Полинезии принимали участие не только индейцы из областей сегодняшнего Перу, но и из Британской Колумбии (Канада). Последним это удалось благодаря течению Куросио, которое доставило их с северо-западного побережья Америки на Гавайские острова.

Реакция ученых, занимавшихся теми же проблемами, что и Хейердал, была в основном отрицательной. Они утверждали, что исследователь при оценке этнографических и археологических данных использует только те из них, которые подтверждают его взгляды, и не придает никакого значения тем фактам, которые говорят о связях с Азией. Полинезийские языки, например, однозначно азиатского происхождения. В конце концов подали голос и те, кого миллионные тиражи книги «Кон-Тики» донимали, словно заноза в пятке, и они заявили, что автора больше интересует шерсть, чем сама овца. Была даже попытка объявить авантюристом человека, который с завидной серьезностью отстаивал свою точку зрения и пытался ценой собственной жизни доказать теорию, до сих пор спорную. А результат всех этих баталий был именно таким, какого и следовало ожидать: наступило заметное оживление в соответствующих отраслях американистики и океанистики, нашлись необходимые средства для фрахтовки исследовательского судна и для активизации археологических раскопок.

В результате проведенных исследовательских работ были найдены такие доказательства, которые не опровергнуты и по сей день. Например, оказалось, что в Полинезии совершенно отсутствуют изделия из керамики^{^²⁵}, весьма и весьма характерные для древнеперуанской культуры. И когда Хейердал считает, что американские пришельцы начали готовить пищу в земляных печах и поэтому отказались от гончарного дела, он не учитывает того ритуального значения, какое придавалось в древнем Перу различным керамическим сосудам. Подобные функции, так же как и весьма важный в человеческой жизни процесс приготовления пищи, вряд ли могут измениться ни с того ни с сего. Даже если действительно произошел отказ от изготовления керамических изделий и поворот к приготовлению пищи в земляных печах, то вещественные доказательства тому следует искать не на востоке, а на западе Океании, на линии Тиниан — Палау в Микронезии. На островах Полинезии гончарным изделиям не придавалось ни малейшего значения (в противном случае их можно было легко завезти из соседней Меланезии), значит, ни в один из периодов исторического развития гончарные изделия не предназначались для культовых целей, как это было распространено в древнем Перу. Обработка металлов и ткачество, возделывание маиса и черной фасоли — эти отличающие древних перуанцев достижения культуры в Полинезии отсутствовали, хотя на многих островах имелись металлорудные месторождения, на Гавайях произрастал хлопчатник, а семена других растений легко можно было перевезти из Америки.

Короче говоря, теорию Хейердала о том, что предки полинезийских переселенцев являются носителями культуры Тиауана-ко с берегов озера Титикака, отклоняет сейчас большинство специалистов.

Бесспорно, связи между Америкой и Полинезией существовали: американский хлопчатник, увиденный первыми европейскими путешественниками на Гавайях, батат, родиной которого является Америка и который давным-давно известен полинезийцам и на многих островных диалектах называется американским словом «кумара» (как на языке индейцев кечуа). Семена и хлопка и батата теряют в морской воде всхожесть, семена хлопчатника птицы в пищу не употребляют, значит теми, кто доставил эти культурные растения из одной части света в другую, могли быть только люди. Поэтому осторожный скепсис кажется уместным, когда столкновение мнений сводится лишь к дилемме «восток или запад?», как будто бы обе возможности не могут заключать в себе истину.

Проводимый уже много лет сравнительный анализ состава крови полинезийцев, индейцев, австралийских аборигенов, меланезийцев, микронезийцев, индонезийцев и айнов показал, что с этой точки зрения у полинезийцев куда больше общего с индейцами, чем со всеми другими названными народностями. Хотя это утверждение само по себе недостаточно убедительно для решения полинезийской загадки, однако в настоящее время допускается, что к предкам «плывущих в даль» могли относиться и жители Америки.

Иберийская прелюдия

Прежде всего сузим круг проблемы: географическое открытие в историческом смысле этого слова означает включение какого-либо земельного пространства в сферу общечеловеческой культуры, вовлечение его в глобальный процесс исторического развития. Открытия могли быть случайными или планомерными, могли быть одноразовыми или влекли за собой колонизацию. В этой книге речь пойдет лишь о мореплавателях, проникавших в Океанию по заданию европейских государств. Но у них были, конечно, предшественники: арабы, китайцы, японцы, малайцы, о которых необходимо хотя бы упомянуть. Однако эта глава истории географических открытий еще ждет своего более подробного изучения.

Географическое положение земель, населенных арабами, издревле способствовало тому, что из среды этих народов выдвинулось много купцов и торговых посредников. В трюмах арабских кораблей и на спинах верблюдов двигался поток товаров из стран восходящего солнца в страны заката и из западных государств на Восток. В одном направлении — шелка, драгоценности, специи, слоновая кость, ароматические масла, в другом-серебро, венецианское стекло, меха, янтарь и невольники. В силу обстоятельств уровень кораблестроения и навигационные знания арабов далеко превосходили европейские. Когда весной 1498 года португальцы гордо продемонстрировали астролябию и квадрант арабскому лоцману Ибн Маджиду^{^²⁶}, который должен был вести флот Васко да Гамы от восточного побережья Африки в Индию, они испытали жестокое разочарование. Для мусульманина подобные навигационные средства были уже давным-давно само собой разумеющимися, более того, лоцман вряд ли сумел втолковать своим собеседникам, что основная идея этих инструментов была принесена на Иберийский полуостров^²⁷ несколько столетий назад именно арабами.

Согласно существующим документам уже в IX веке, а возможно и значительно раньше, арабские мореплаватели заходили в южнокитайские гавани. Немногим позже арабский географ и историк Масуди сообщал, что в Восточном море находятся не менее тысячи девятисот обитаемых островов. Если это не сильно преувеличенное указание на индонезийский архипелаг, который, кстати, уже давно и куда более конкретно был описан арабскими географами, то речь может идти о первом упоминании океанийского островного мира. Но, к сожалению, интересы арабских мореплавателей ограничивались рубежами их торговли. Поэтому

Арабский торговый корабль позднего средневековья. (По миниатюре Парижской национальной библиотеки)

чисто исследовательские плавания арабов к западным пределам Океании следует отнести к категории одноразовых. Все попытки так или иначе привести «доказательства длительного средневекового арабского владычества в Южном море» были и остаются сомнительными. На какой экономической базе могло основываться такое владычество? Возможно, алчность арабских купцов и возбуждали сандаловое дерево, перламутр, черепашьи панцири и мясо, но Океания в то время не располагала никакими возможностями для развития с ней торговых отношений.

Такими же смелыми, предприимчивыми и изобретательными мореходами были и китайцы. Приблизительно в III веке новой эры в Китае началось строительство джонок, обладавших высокими мореходными качествами. Позднейшие конструкции джонок относятся к самому удивительному, что когда-либо создавал и чем управлял в море человек. А вот несколько знаменательных дат из истории китайского мореплавания: ко II веку до новой эры относится упоминание о том, что китайские мореходы применяли знания по астрономии, на рубеже эр-первое письменное свидетельство о торговом плавании в Индийский океан, в VIII–IX веках китайцы стали пользоваться компасом, а к 1090 году относится первое упоминание о морском компасе; не позднее XII века китайцы плавали уже с балансирным рулем. Сохранилась лоция, напечатанная в XV веке, с точным указанием метеорологических условий, очертаний побережий, водных глубин, приливов и отливов, способов ориентирования по созвездиям, которая предназначалась для капитанов китайских парусных судов и указывала им наиболее удобные пути в Индокитай, к Малайскому архипелагу, на Филиппинские и Молуккские острова, в Японию, Индию, Ормуз и Аден.

И хотя южная часть Тихого океана, кажется, была для китайских купцов не слишком притягательна, они знали о существовании океанийского островного мира. Марко Поло, гостивший в конце XIII века при дворе хана Хубилая, слышал там об архипелаге Южного моря, состоящем из семи тысяч четырехсот сорока островов.^²⁸

Китайцы могли узнать о них во время своих плаваний через Тихий океан. Многие ученые считают, что такие плавания были вполне реальны, поскольку обнаруживается множество совпадений в ранних культурах Китая и Центральной Америки. В отношении навигационных знаний и техники кораблестроения народы Восточной Азии были более чем на высоте. В XIV веке арабский путешественник Ибн Баттута был пассажиром китайского корабля, на котором плыли шестьсот моряков и четыреста солдат. Громадная палуба, окружённая мощными пушками и украшенная искусственными садами, произвела большое впечатление на путешественника, и он сравнил корабль с плавающим городом. И если джонки хана Хубилая, как утверждал Марко Поло, плавали до Занзибара, то они, безусловно, были способны пересечь и Тихий океан.

Из деловой активности, царящей у китайского побережья, долгое время извлекали выгоду японцы, промышляя пиратством, которое было хорошо организовано и широко распространено. Но, возможно, они проявили себя и на поприще, куда более достойном уважения, и открыли, сами того не желая, Новый Свет или Океанию. От Японских островов к Канаде, Центральной Америке и на Гавайи ведут прямо-таки «классические» маршруты-течения, и есть сообщения о многих-многих десятках случаев, когда лодки, лишенные мачт, появлялись у американского побережья и у Гавайских островов. Вполне вероятно, что когда-нибудь экипажу одной из упомянутых лодок удалось вернуться

Индонезийские морские суда (остров Ява). Рисунок 1600 года

на родину и принести весть об увиденном по ту сторону горизонта.

Достойны упоминания жители Индостанского полуострова, а также кхмеры и малайцы — все без исключения опытные моряки. Малайцы определенно вели торговлю с океанийцами. На своих юрких прау они уже много веков назад появились у северного побережья Австралии для ловли трепангов. В сушеном и соленом виде улов затем продавался китайским торговцам. Вполне уместно также предположение, что малайцы плавали в поисках трепангов, жемчуга, черепашьего панциря и в восточном направлении, где скоро наткнулись на острова Меланезии и Микронезии.

Значит, море, на берегу которого очутился Васко Нуньес де Бальбоа в сентябре 1513 года, уже знало и носило на своих волнах корабли. Слишком долго пребывали европейцы в том периоде времени, который мы называем мрачным средневековьем. Слишком долго владыки на европейских тронах и папском престоле принуждали своих подданных к изоляции, а это означало — к застою. Слишком долго были оклеветаны, преследовались и сжигались на кострах те, кто ратовал за необходимые перемены.

Но вдруг дало плоды то, что до сих пор незаметно, словно грибница, зрело внутри общества. И потянулись сторонники Реформации из одной страны в другую, разъясняя людям, что они не для того созданы, чтобы прозябать всю жизнь в тени готических храмов. И спросили каталонские крестьяне: где был дворянин, когда Адам пахал, а Ева пряла? И задавая этот вопрос, они держали в руках копья. А в это время английское дворянство уничтожало друг друга под знаменами Алой и Белой роз и поливало кровью луга, на которых потом будут пастись стада овец, принадлежащие владельцам текстильных мануфактур. Во Франции Людовик XI усмирял строптивых дворян и приглашал итальянцев, чтобы они создали в стране шелковое производство; а в Париже тем временем чернили литеры первые французские книгопечатники. В Италии появились на свет Колумб, Савонарола и Леонардо, под натиском кондотьеров рушились республики, но Генуя и Венеция продолжали держать в руках мировую торговлю. На Востоке изгнали последнего императора Византийской империи — Константинополь был захвачен турками. Прусское орденское государство, стремясь к реваншу после Грюнвальда, затеяло роковую войну с Польшей. Иоганн Гутенберг напечатал Библию, появился на свет Альбрехт Дюрер. Иван III стал великим князем Московским, народы Балканского полуострова тщетно пытались задержать продвижение турок, обрушившихся на них словно приливная волна, а в это время португальские мародеры лихорадочно собирали сверкающие самоцветы в горах между Танжером и Арсилой.

Все эти события произошли буквально в течение двух десятилетий и ознаменовали собой начало эпохи, получившей название эпохи Возрождения. Эго время стало для европейцев эрой открытий. Они вдруг поняли, что можно очень просто освободиться от анахронизмов, довлевших над ними, пустив красного петуха или повесив на первом же попавшемся суку того, кто цепляется за старое. Они обнаружили, что беззаветная преданность, беспечная веселость и отвага — три качества характера, необходимые для наслаждения жизнью. Они открыли искусства, книгопечатание, Америку и морской путь в Индию.

Но как правители, так и граждане той предприимчивой и жаждущей деятельности Европы были бедны — серебряные рудники опустели, янтарь стал редкостью. Им нужно было золото, чтобы чеканить монеты, ссужать деньги под большие проценты и вкладывать их в развивающееся производство, чтобы и впредь иметь возможность оплачивать благовония для пышных богослужений, приобретать перец к обеденному столу и жемчуг на шею любимым женщинам. Натиск турок заметно мешал торговле с Востоком. Итальянские же купцы устанавливали огромные цены на подобные экзотические вещи, поскольку в то время они были единственными европейцами, которым был открыт доступ к восточным товарам через Египет, куда они продавали венецианские зеркала и христианских рабов.

Итальянцы были не только наставниками европейцев в области мореходства, но именно их деятельность ознаменовала собой начало эпохи Великих географических открытий. Сначала они предпринимали самостоятельные плавания, а затем выступали в качестве финансистов и капитанов на службе у правителей других государств. Например, Португалии, которая на два с половиной столетия раньше Испании освободилась от владычества мавров и стала очень важной перевалочной базой в европейской средневековой торговле. Кроме того, португальцы испокон веков были превосходными рыбаками, а рыба во время поста была основной пищей миллионов христиан. Поэтому нет ничего удивительного в том, что уже в XIII веке генуэзские и венецианские банки и торговые дома открыли свои филиалы в Лиссабоне.

Настолько же умный, насколько и воинственный, португальский король Диниш I (1279–1325) приказал посадить в окрестностях приморского города Порту сосновые рощи, которые должны были обеспечивать корабелов страны деревом и смолой, поскольку мореходством стали теперь заниматься, не только отдавая дань обычаю или ради хлеба насущного, но и из-за возросшего престижа этого рода деятельности. Недоброжелательные соседи-испанцы, постоянно враждовавшие с молодым государством, препятствовали завязыванию долговременных контактов с континентом, а до единственного давнишнего партнера Португалии — Англии, можно было добраться только морем. Диниш I пригласил в страну лучших моряков своего времени. В 1317 году генуэзец Мануэл Пессаньо стал во главе португальского флота и получил задание завербовать еще двадцать иностранных капитанов. Генуэзские корабелы тоже были не прочь переселиться в Португалию, поскольку Диниш I гарантировал им освобождение от налогов и воинской повинности. Деревья, предназначенные для строительства кораблей, можно было бесплатно рубить в королевских лесах, среди дворянства профессия моряка стала особенно почетной. В Лиссабоне под руководством итальянцев был создан первоклассный научный центр по картографии и навигации, а рядом с «королем Тежу» [Лиссабоном] уже стало возможным называть «принцами» некогда захудалые рыбацкие поселки, такие, как, например, Лагуш.

Но на вяленой рыбе, пробке и вине далеко не уедешь. С одной лишь их помощью невозможно было претворить в жизнь честолюбивые замыслы португальских правителей, подогреваемые итальянскими банкирами. Государство, сущность которого определялась феодальными отношениями, не имело достаточных внутренних ресурсов. В начале XV столетия наступил момент, когда пришлось взглянуть правде в глаза: в стране не хватало даже медных денег, пришлось пустить в оборот кожаные, государству каждый день грозило банкротство.

Королю Жуану I (1383–1433)^²⁹ и его супруге, англичанке по происхождению, а также, разумеется, и их советникам принадлежит заслуга в том, что им удалось найти выход из бедственного положения, выход, который станет благодатной почвой для роста могущества всей Европы: непрекращающийся грабеж других народов. Начали с ограбления разбойников. В 1415 году португальцы под знаменами с алым крестом ордена Христа захватили Сеуту-крепость берберских пиратов. Добыча была баснословной: португальское правительство, нанявшее английские, баскские и фландрские корабли и вынужденное договориться об оплате солью за их участие в предприятии, избежало финансового краха.

При захвате Сеуты особенно ярко проявил себя дон Энрики, третий сын королевской супружеской четы, только-только достигший

Битва между португальцами и арабами. Рисунок 1599 года

возраста двадцати одного года. С двумя десятками соратников он начал штурм цитадели, а остальные наемники разбрелись, грабя окрестные улочки. Происходило ли все это действительно так, как описали историки, или по-другому — не столь важно. Случай сам по себе достаточно характерен для оценки исторической роли принца. Кажется, на дона Энрики произвело огромное впечатление то, с какой легкостью были захвачены берберские сокровища и важнейший стратегический пункт у входа в Средиземное море. А поскольку он не только воспитывался в духе крестоносцев, но и был талантливейшим организатором, он решил посвятить свою жизнь организации морских плаваний. Будучи третьим сыном, он вряд ли мог рассчитывать стать правителем Португалии, а тут перед ним открывались возможности внести в историю вклад больший, чем все коронованные особы его окружения. Дон Энрики — в современной историографии он больше известен под именем принца Генриха Мореплавателя (1394–1460) — приказывает, и да устрашатся его воли те из капитанов, которые проявляют вечную медлительность и осмотрительность! Не помогают их горячие уверения, что никто не может плавать южнее мыса «Нан», ибо за ним море кипит, словно котел на большом огне, а солнце выжигает все живое. Но принц Энрики желает знать, откуда берется суданское золото и можно ли привлечь в союзники царя-священника Иоанна, как будто бы христианина, который правит на востоке Северной Африки страной, полной несметных богатств^³⁰. Чтобы это установить, можно предпринять пеший переход через Атласские горы и Сахару, но это очень сложно. Значит, остается только морской путь.

В 1416 году Энрики посылает первые суда к западному побережью Марокко, через два года они появляются перед архипелагом Мадейра, около 1425 года — у Канарских островов, в 1434 году Жил Эаниш огибает мыс Бохадор. Принц основывает в Сагрише обсерваторию и мореходную школу на средства ордена Христа, великим магистром которого он является, организует морские экспедиции вдоль африканского побережья, ставшие делом его чести, оплачивая их оснащение из собственного кармана, и умирает весь в долгах.

К тому времени португальские каравеллы бороздят море чуть ли не у берегов сегодняшней Гвинеи, а идейный преемник принца Энрики Жуан II (1481–1495) доводит его дело до конца. Он основывает в Западной Африке крепость Сан-Жоржи-да-Мина, разрешает торговым домам принять участие в разработке богатств земель, ими открытых, при условии, что они будут продвигаться все дальше и дальше на юг. Наконец ужасы и лишения окупаются, возникают названия — Золотой Берег, Перцовый Берег, Невольничий Берег, и в конце концов, в 1488 году, Бартоломеу Диаш огибает выступ суши, названный им мысом Бурь. Но такое название, видимо, показалось Жуану II слишком прозаическим. Поэтому с тех пор открытый Диашем мыс называют мысом Доброй Надежды^³¹.

Однако целеустремленный король Жуан II за четыре года до этого все-таки совершил ошибку: он отклонил предложение некоего генуэзца, проживавшего в Португалии и именовавшего себя здесь Кристованом Колоном, который утверждал, что может за сравнительно короткий срок добраться до Индии (под Индией тогда подразумевали Восточную Азию), следуя морской дорогой на запад. Деятельный правитель, имевший обыкновение не только вскрывать дипломатическую почту, но и собственноручно казнить своих противников, действовал отнюдь не необдуманно. Как председатель «Математического совета»^{^³²}, им же основанного, он достаточно хорошо разбирался в проблемах космографии и математики, чтобы не заметить слабые стороны аргументации Колумба. Кроме того, только что вернувшийся из плавания Дьогу Кан утверждал, что достиг крайней южной оконечности Африки, то есть морских ворот в Индию.

Колумб переселился в Испанию и получил там, после того как страна освободилась от последнего мавританского владыки, три корабля. На них он открыл в той области мира, где по его расчетам должна была находиться Восточная Азия, острова Центральной Америки. На обратном пути, сбитый с курса штормами, бывший изгнанник снова попал в Лиссабон, и слухи о том, что трюмы его корабля будто бы забиты до потолочных балок слитками золота и мешками с перцем, достигли ушей Жуана II. Королю лишь с большим трудом удалось скрыть свое раздражение. Ведь еще его предшественник Афонсу V сумел добиться в 1479 году подписания договора, согласно которому испанцы удовлетворяются обладанием Канарских островов и не имеют притязаний на африканское побережье. Таким образом, португальцы надеялись, что их поискам морской дороги в Индию никто не помешает, но вот теперь этот авантюрист уже добрался до индийских сокровищ, тогда как португальцы до сих пор не миновали мыс, названный так оптимистично.

Речь идет о большем, нежели о том, кому из коронованных особ принадлежит честь быть более удачливым первооткрывателем. Жуан II не медлит и велит привести в боевую готовность флот, испанцы тоже собирают свои эскадры. Долго остаётся непонятным, будет ли конфликт разрешен пером или мечом. Потребовался авторитет папы и недвусмысленная угроза отлучения от церкви, чтобы противники пришли в себя и в июне 1494 года прекратили вражду и мелочный торг. Согласно Тордесильясскому договору, к Испании отходили все земли к западу от воображаемой линии раздела, проходящей в трехстах семидесяти лигах (около тысячи ста восьмидесяти морских миль) западнее островов Зеленого Мыса, что приблизительно соответствует сорок шестому градусу западной долготы. Все земли, лежащие к востоку от этой линии, относились к сфере влияния Португалии. В те времена никто не мог точно установить, где пролегала линия раздела. Вначале договорились, что астрономы и моряки установят, можно ли вообще проложить эту линию и как это сделать. Прежде всего необходимо было определить ее долготу. Но в то время это было еще невозможно. Оставалось также неясным, где должна проходить граница раздела в противоположном полушарии, поэтому спустя три десятилетия дело дошло до новых разногласий между иберийскими владыками.

Через три года после подписания Тордесильясского договора едва достигший двадцати восьмилетнего возраста Васко да Гама, человек в равной степени талантливый в области дипломатии, военного дела и мореходства, открывает самую блестящую эпоху португальской колониальной истории. Он огибает мыс Доброй Надежды, достигает восточноафриканской гавани Малинди и добирается в мае 1498 года с помощью арабского лоцмана и юго-западного муссона до Каликута на Малабарском берегу. Вскоре да Гама поймет, что арабскую монополию на торговлю с землями, наконец-то достигнутыми, можно подорвать, только пуская в ход зверскую жесткость. Однако в этом отношении он тогда не мог ничего предпринять, так как две трети его команды стали жертвой цинги. Но португальцев уже не остановить: в 1500 году по маршруту да Гамы следует Педру Алвариш Кабрал на тринадцати кораблях и с экипажем в полторы тысячи хорошо вооруженных человек. Во время этого плавания он по воле счастливого случая открывает побережье Бразилии и основывает первые португальские фактории в Индии. Когда правитель Каликута в ответ на это заключает союз с арабами, Кабрал приказывает обстрелять город, и тот полностью сгорает. Итак, в течение всего лишь двух лет Португалия становится колониальной империей, сверкающей золотом и пахнущей гвоздикой. Когда в 1519 году Испания приступила к покорению Мексики, португальцы уже вырвали из арабской сферы влияния основные центры торговли в Восточной Африке, в Персидском заливе, в Западной Индии и на островах Юго-Восточной Азии.

Тем не менее именно Испании принадлежит честь подготовки и осуществления самого смелого исследовательского плавания столетия.

В начале был Магеллан

Португальская провинция Траз-уш-Монтиш, где под защитой крутых гор Серра-ди-Маран произрастает виноград, из которого получается король вин — португальский портвейн, была когда-то известна как родина людей упрямых, стойких, мужественных, но вместе с тем суеверных, угрюмых и осторожных. Самый знаменитый сын этой земли, родившийся в Саброзе около 1480 года, — Фернан ди Магальяйнш — был отпрыском знатного дворянского рода, хотя и не слишком богатого. Его отец дон Педру Руй ди Магальяйнш был приближенным короля Жуана II, который назначил этого поместного дворянина, известного своей бескорыстной преданностью, алькальдом важного в стратегическом отношении портового города Авейру, а Фернану дал место пажа при дворе королевы Леоноры. Наряду с освоением искусства владения шпагой и постижением тонкостей придворного этикета Фернан изучал там, а позже в свите короля Мануэла астрономию и космографию.

В 1495 году умирает Жуан II, и португальский скипетр захватывает Мануэл I (1495–1521). Это было концом карьеры Педру Руй ди Магальяйнша, и очевидно, тогда же произошли события, серьезно осложнившие отношения Фернана ди Магальяйнша со своим сюзереном. Но помимо интриг при дворе короля Мануэла, Фернана ди Магальяйнша, конечно же, глубоко волнуют события, будоражившие в то время всю нацию: борьба Португалии за господство в Индийском океане. То и дело на его берегах местные жители и вездесущие арабы сжигают португальские фактории и уничтожают их гарнизоны. И хотя сопротивление истиных хозяев Малабарского берега подавляется с неслыханной жестокостью, необходимо отметить, что, когда Мануэл I провозглашает Франсишку ди Алмейду первым вице-королем индийской колониальной империи, империя эта является не чем иным, как безмерно далекой полоской побережья, которую португальцы только время от времени посещают и более или менее удачно грабят.

В числе многочисленных добровольцев, хлынувших во флот ди Алмейды, который в марте 1505 года отправлялся в Индию, был и Фернан ди Магальяйнш. Ему было тогда примерно двадцать пять лет, он был очень честолюбив, как многие, имеющие небольшой рост, и горел желанием проявить себя. Скоро он уже участвовал во всех сражениях необъявленной войны против арабов и союзного с ними местного населения на пространстве между Восточной Африкой и Западной Индией. Везде, особенно в сражении у Малакки в 1509 году, он проявлял исключительную отвагу, способность мгновенно принимать обдуманные решения и умение последовательно, настойчиво претворять их в жизнь.

В июне 1512 года Магальяйнш возвращается в Лиссабон. Через год он принимает участие в военных действиях на территории современного Марокко, получает там ранение и на всю жизнь остается хромым. Но куда более болезненной была рана, нанесенная ему кое-кем из боевых товарищей: его обвинили в том, что он продал скот, захваченный в качестве военного трофея, а выручку присвоил. Дело дошло до суда, закончившегося оправданием обвиняемого, однако, уверенный в себе, но не имеющий протекции Магальяйнш, видимо переживший в ходе разбирательства массу унижений, просит об отставке.

Дальнейшее укладывается в двух словах. Ходатайство Магальяйнша об увеличении пенсии король отклоняет. Резкого и честолюбивого ветерана малаккских военных походов бросают на произвол судьбы. Теперь он живет на средства от своего поместья и убивает время, изучая навигацию и космографию. Тогда же он получает весть от Франсишку Серрано, который в декабре 1511 года в качестве капитана принимал участие в экспедиции Антониу д’Абреу к Молуккским островам. Он сообщал, что после многочисленных кораблекрушений обосновался на «Островах пряностей», ведет там созерцательный образ жизни, и описывал своему бывшему боевому соратнику богатства этих островов, называя их земным раем.

Серрано преувеличивал не только богатства индонезийского островного мира, но и его удаленность от существовавших тогда португальских колоний. Это укрепило Магальяйнша в предположении, что Молукки со всеми их баснословными богатствами лежат в той части света, которую папа по разделу отдал Испании. И у него созревает план: в соседней стране доказать, что это действительно так, преуспеть и прославиться еще больше, чем Колумб. Руй Фалейру, астролог и математик, такого же мнения и хочет следовать за Магальяйншем. Фалейру убежден, что изобрел способ определения географической долготы, значит, он подходящий партнер. В 1517 году оба, Фалейру и Магальяйнш, покидают страну, где они родились, но где никому не нужны их способности и возможности.

Фернан де Магеллан, отныне в Испании он именуется именно так, прибывает в Севилью, исходный пункт испанских морских предприятий и место нахождения так называемой «Каса де контратасьон» — учреждения, координирующего и контролирующего всю торговлю с колониями и, кроме того, ведающего оснащением морских экспедиций. Магеллан выбрал то, что надо: каждый шаг, сделанный им на его новой родине, приближает его к успеху. Он поселился в доме Диего Барбозы, также в прошлом португальца, участника индийских походов, ставшего в Испании

управителем арсенала. Диего Барбоза познакомил Магеллана с одним из членов «Каса де контратасьон» по имени Хуан де Аранда, очень осторожным и даже пронырливым дельцом. Аранда наводит справки в Португалии, то и дело требует все больших подробностей о задуманном предприятии и более высокой доли от прибыли, которую оно принесёт. В конце концов Магеллан заявляет: он докажет, что «Острова пряностей» находятся в сфере влияния Испании, он достигнет их, следуя западным путем, то есть не нарушая Тордесильясского договора. Но едва лишь ему задается вопрос, как он собирается преодолеть барьер, каким является Южноамериканский континент, он тут же умолкает. Пролив, ведущий в Южное море, — это его тайна.

В существовании такого пролива тогда никто не сомневался. Когда сообщение Васко Нуньеса де Бальбоа, которое конкистадор весьма кстати подкрепил золотом и необыкновенно красивыми жемчужинами, достигло королевского двора, там снова задумались, каким же все-таки маршрутом можно проникнуть в Южное море. К тому времени уже стало ясно, что Колумб открыл материк до сих пор неизвестный, открыл Новый Свет, а не восточную оконечность Азии, как он думал. Сама собой напрашивалась мысль, что эта часть света по форме похожа на Африканский континент и что ее тоже можно обогнуть где-нибудь на юге.

Хуан Диас де Солис, уже в 1508 году плававший к побережью Центральной Америки в поисках прохода на запад, в 1514 году получил задание обогнуть южную оконечность Нового Света, проследовать вдоль его западного побережья до Панамского перешейка, а затем плыть в направлении «Островов пряностей». Диас де Солис покинул Испанию в 1515 году и достиг в феврале следующего года устья реки Ла-Платы. Вполне понятно, что моряки, увидев широкий поток, впадающий в море, приняли его за пролив. Они решили исследовать здешнюю местность, но на них напали индейцы. Пятьдесят человек, среди которых был и Солис, были убиты, а остальные, упавшие духом, подавленные и без предводителя, вернулись назад в Испанию.

Португальские мореплаватели, видимо, были более удачливы, но их имена нам не известны, так как Мануэл I в 1504 году издал указ о сохранении в строгом секрете всех карт, лоций, заметок, которые могли бы содержать сведения о ходе португальских исследований. Смертная казнь грозила тому, кто, несмотря на это, пытался опубликовать подобный материал. Тем не менее нам известно о плавании итальянца Америго Веспуччи, находившегося тогда на португальской службе. По сообщению Веспуччи, во время плавания, состоявшегося в 1501–1502 годах, он проследовал вдоль южноамериканского побережья до пятьдесят второго градуса южной широты, то есть почти до самого Магелланова пролива. Правда, он ничего не сообщил о впечатляющем устье реки Ла-Платы. Конечно, он мог его и проглядеть, если в том месте удалился от береговой линии.

Едва ли король Мануэл ограничился только одной этой экспедицией. Во всяком случае, такую догадку подтверждает печатный листок, появившийся в 1507 году в Аугсбурге. В нем говорится о португальском корабле, который якобы в течение двух дней плыл в проливе, лежащем на сороковом градусе южной широты. Очевидно, этот пролив и есть западный водный путь в Восточную Азию.

«И когда они попали в климатическую зону и местность, лежащую на сороковом градусе южной широты, они нашли Бразилию на некоем мысе, то есть на выступе или оконечности суши, врезающемся в море. Они поплыли вдоль этого выступа и обогнули его. И, обогнув его, как сообщается, они стали плыть или следовать в северо-западном направлении. Но непогода так разбушевалась, а ветер был так силен, что они не могли больше ни плыть, ни продвигаться вперед… Пилот — это кормчий или лоцман, — который правил тем кораблем, мой хороший знакомый, почти друг. Он самый умелый и знаменитый из всех, какие только есть у португальского короля. Он участвовал уже во многих плаваниях в Индию и рассказал мне теперь, что думает, что этот мыс Бразил — начало земли Бразилии и что оттуда не более шестисот миль до Малакки. И он считает, что путь из Лиссабона в Малакку и обратно принесет королю Португалии в торговле пряностями большую пользу. Они пришли также к выводу, что земли страны Бразилии простираются до самой Малакки…»

Если «почти друг» автора того печатного листка не был лгуном, то весьма вероятно, что речь здесь идет о первом упоминании устья Ла-Платы.

Но Магеллан не нуждался в подобных вдохновляющих источниках. Существовали карта Леонардо да Винчи и глобус немца Иоганна Шёнера 1512 и 1515 годов. На них изображались проливы в Южное море, а на глобусе Шёнера-даже два. Антонио Пигафетта, сопровождавший Магеллана в его плавании, сообщал, что капитан видел пролив на карте Мартина Бехайма. И это возможно. Ведь Бехайм умер в 1507 году в Лиссабоне и вполне мог знать о содержании аугсбургского печатного листка.

Западное полушарие в представлении Иоганна Шённера (1515)

Как показывают цели, поставленные перед экспедицией Солиса, намерения Магеллана и Фалейру не были для Испании чем-то неожиданным. С помощью ловкого Хуана де Аранды оба получают аудиенцию у короля Карла I (1516–1556). В марте 1518 года королевский двор заключает с ними договор, согласно которому к Молуккским островам будет отправлено пять кораблей с экипажем из двухсот тридцати четырех человек. Магеллану и Фалейру гарантируются исключительное право в течение десяти лет использовать морскую дорогу, которую они откроют, и доля прибыли от торговли специями и управления «Островами пряностей». Но все это при условии, что Молукки действительно находятся в полушарии, на которое распространяется власть Испании.

Конечно, подготовка к осуществлению этого честолюбивого предприятия проходит не без недоразумений — об этом уж позаботились плетущие интриги португальские дипломаты и испанские завистники. Кроме того, постоянно не хватает денег, несмотря на значительные вклады, сделанные королевским казначеем и судовладельцем Христофором де Аро и испанским филиалом немецкого банка Фуггера. Наконец Фалейру, и до тех пор поступавший довольно эксцентрично, встает в открытую оппозицию по отношению к Магеллану, когда узнаёт, что в плавании должен будет ему подчиняться. Решили так: Фалейру останется в Испании и позже тоже получит под свое командование корабль. Это была небольшая потеря для экспедиции, поскольку открытый Фалейру способ определения географической долготы — обман и самого себя и других. А вот итальянец Антонио Пигафетта — настоящее приобретение. Он прибыл в Севилью в составе папского посольства и теперь в качестве добровольца решил принять участие в плавании, «горя желанием узнать чудеса океана». Он не только станет летописцем первого кругосветного плавания, но, познакомившись с жизнью увиденных им народов, составит словари чужих языков — первые в эпоху Великих географических открытий.

18 июля 1519 года португальский консул в Севилье писал своим доверителям: «Флот состоит из пяти кораблей водоизмещением около ста десяти, восьмидесяти, восьмидесяти, шестидесяти и шестидесяти тонн; все пять — старые и залатанные. Я их видел, когда их вытащили на берег для починки. Корабли ремонтировались одиннадцать месяцев, а теперь их конопатят на плаву. Я неоднократно бывал на борту и заверяю Вашу милость, что я не рискнул бы плыть на них даже до Канар, ибо дерево их шпангоутов ветхое. Всю артиллерию составляют восемь малокалиберных пушек, и только самый большой корабль, который будет вести Магеллан, вооружен четырьмя очень хорошими железными пушками. Численность команд всех пяти кораблей достигает двухсот тридцати человек».

Письмо консула, умышленно пессимистичное, способствовало укреплению легенды, будто бы Магеллан отправился в путь на кораблях, корпуса которых были изъедены червем-древоточцем. В действительности же только на приведение кораблей в порядок было израсходовано около полутора миллионов мараведи.^{^³³} Это почти столько же, во сколько обошлось полное оснащение флотилии Колумба, отправлявшейся в свое первое плавание. Вооружение также было далеко не так убого, как описывал его консул Алвариш. Кроме упомянутых им пушек, на борт было взято пятьдесят восемь полевых орудий, семь фальконетов, три бомбарды и три тяжелых осадных пушки, а также порох и боеприпасы. В трюмах наряду с провизией было большое количество товаров для обмена на любой вкус, общая стоимость которых, несмотря на всяческую экономию, достигала почти двух миллионов мараведи. Очень трудно представить себе эти данные в пересчете на шкалу современных материальных ценностей. Для сравнения можно лишь заметить, что в те времена хорошее ружье стоило двести, свинья — четыреста, морская карта, нарисованная на коже, — тысячу мараведи; корабль, не слишком изношенный,

Один из кораблей флотилии Магеллана. Рисунок 1523 года

грузоподъемностью сто тонн стоил около четверти миллиона мараведи.

В общей сложности король, Христофор де Аро, Фуггер и другие финансисты выложили около восьми с половиной миллионов I мараведи, чтобы осуществить испанскую атаку на «Острова пряностей». Один только король, которого в том же году избрали императором священной Римской империи и который стал именовать себя Карлом V, вложил в дело шесть с половиной миллионов мараведи. Таким образом, оснащение флотилии Магеллана оказалось одним из самых значительных политических и коммерческих предприятий, претворение в жизнь которого стало в значительной степени возможно благодаря стараниям финансистов. Крупное королевское вложение на первый взгляд противоречит этому утверждению, но мы помним, что оно было обеспечено с помощью банка Фуггера. Что касается якобы безнадежного состояния кораблей «Сан-Антонио», «Тринидада», «Консепсьона», «Виктории» и «Сантьяго», то оно относится к области фантазии, так же как и легенда, будто бы Магеллан вышел в море с пестрой бандой разбойников. Конечно, тогдашние моряки были далеко не цветом общества. И когда многозначительно указывается на то, что среди двухсот шестидесяти пяти членов экипажа, помимо испанцев, были еще португальцы, итальянцы, французы, а также греки, немцы, фламандцы и африканцы, то это говорит скорее за, чем против ситуации, сложившейся в Севилье в 1519 году.

20 сентября 1519 года флотилия покинула Санлукар-де-Баррамеду и через шесть дней достигла Канарских островов. Там пополнили запасы питьевой воды, дров и провизии перед тем, как пуститься в опасный переход к восточному побережью Южноамериканского континента. Несмотря на то что погода в основном благоприятствовала, дальнейшее развитие событий происходило довольно бурно. Еще на острове Тенерифе Магеллан получил предостерегающее письмо от своего тестя, который узнал, что подчиненные Магеллану испанские капитаны приняли единогласное решение убить адмирала, если дело дойдет до конфликта. К тому же Магеллан, как почти все люди, убежденные в правоте своей миссии, нетерпимо относился к инакомыслящим. Он вообще был человеком не очень покладистым, что постоянно уязвляло гордость его испанских спутников. И действительно, ему не удалось избежать мятежа, который разгорелся позже у южноамериканского побережья. Но Магеллан подавил противников с непреклонной жестокостью.

В середине января 1520 года Магеллан подошел к мысу Санта-Мария, который открыл когда-то Хуан де Солис. Здесь должен был находиться, по мнению неудачливого первооткрывателя, пролив в Южное море. Сначала удалось установить то же самое, что уже распознал Солис и зафиксировал в названии Маг de aqua dulce — Рио-де-Солис, как тогда называли Ла-Плату, несет пресную воду. Это обстоятельство не из тех, которые могут подогреть надежды на открытие пролива. И действительно. Более чем трехнедельные поиски закончились разочарованием-вожделенный пролив отсутствовал. Даже если Магеллана и охватывали сомнения, он вида не показывал. Напротив, приказал плыть курсом на юго-запад: где-нибудь дальше к югу должен быть пролив, а если космографы и моряки до сих пор заблуждались, он это установит, используя все возможности до последней. Но его спутники-отнюдь не легендарные аргонавты: в марте 1520 года почти на пятидесятом градусе южной широты ледяное дыхание зимних штормов и недомогания, вызванные неполноценным питанием, вынудили Магеллана встать на зимнюю стоянку. Именно к этому времени окончательно укрепились подозрения испанских недоброжелателей, что Магеллан хочет будто бы всех их принести в жертву, дабы таким образом оправдаться перед португальским королем Мануэлом. В конце концов, они и без того проникли на юг дальше, чем любая другая испанская экспедиция, и теперь самое время им повернуть назад или плыть к Восточной Индии в обход южной оконечности Африки.

Аллегорическое изображение выхода из Магелланова пролива. Слева — птица Рухх и Аполлон, справа — бог ветров, нереиды и патагонец. (Пигафетта сообщал, что патагонцы способом, изображенным на рисунке, устраняли боли в желудке)

Приводимые капитанами аргументы не убедили Магеллана, ибо не только не удалось сделать значительных открытий, которые могли бы оправдать преждевременное возвращение, но и нельзя было нарушить приказ императора Карла, запрещавший искать дорогу к «Островам пряностей» в «португальском» полушарии.

В мае, после того как во время зимней стоянки в бухте Сан-Хулиан адмирал покарал самых знатных предводителей мятежников, на него обрушился еще один удар. Два матроса с корабля «Сантьяго», который под командованием капитана Хуана Серрано был послан на разведку дальше на юг, вернулись в зимний лагерь в изодранной одежде, изможденные и принесли весть о том, что судно потерпело крушение. Правда, команде удалось спастись, но люди оказались на пустынном голом берегу в восьмидесяти милях к югу от бухты Сан-Хулиан и, не имея крыши над головой, страдали от цинги и мороза. К счастью, им удавалось более или менее удачно охотиться на морских львов, да и высланная группа спасателей довольно быстро добралась до потерпевших кораблекрушение. Тем не менее прошло восемь недель, прежде чем оставшиеся в живых после катастрофы, перенеся неописуемые мучения, возвратились в бухту Сан-Хулиан.

Только в августе 1520 года, когда зимние бури стали слабее, а корабли были полностью приведены в порядок, стало возможным вновь взяться за поиски пролива. Но флотилия доплыла только до бухты Санта-Крус-той самой, где четыре месяца назад потерпел крушение «Сантьяго». Бешеные штормы вынудили экспедицию провести в бездействии еще два месяца. Магеллан был тверд в своем намерении продвинуться до семьдесят пятого градуса южной широты. Если к тому времени пролив не будет найден, он поплывет в высоких южных широтах на восток к Молуккам. Однако это не понадобилось. 21 октября, в день святой Урсулы и одиннадцати тысяч дев, принявших с нею мученичество, моряки увидели мыс, который они назвали мысом Дев. Магеллан предполагал, что пролив находится за ним. Он послал на разведку «Сан-Антонио» и «Консепсьон», и оба корабля вновь попали в ужасающий шторм. Но вот наконец перо Пигафетты вывело на пергаменте: «Мы увидели эти два корабля, подходившие к нам на всех парусах, с развевающимися по ветру флагами. Подойдя к нам ближе… они тут же стали стрелять из орудий и шумно приветствовали нас. Тогда все мы возблагодарили бога и деву Марию и направились на дальнейшие поиски».

Свершилось! Как и Колумб, Магеллан покинул свою родину и с такой же потрясающей энергией и убежденностью, хотя и при более благоприятных обстоятельствах, добился организации экспедиции. Как и Колумб, он исходил из ошибочных географических представлений. И тот и другой действовали бы более осмотрительно, если бы «тайны», ими хранимые, им самим были бы известны. Такие мгновения в эпоху Великих географических открытий выглядели как триумф неукротимой воли одиночек, но со временем обнаруживается, что эти мгновения — результат исторического хода событий, о котором тогдашние их участники и не подозревали. И еще одно по ходу попутное, но необходимое замечание: к тому времени, когда у мыса Дев раздались выстрелы из пушек и корабли Магеллана под трепещущими пестрыми вымпелами и флагами двинулись на запад, в экспедиции насчитывалось более десяти человек, чьи радостные крики уже никогда не присоединятся к ликованию остальных.

«Море, такое огромное…»

Примечательно, что в минуту своего наибольшего успеха Магеллан неожиданно проявил склонность к демократизму. По всей вероятности, теперь он считал возможным признать, что его противники тоже имели право на успех, что действовали они не вероломно и коварно, а, наоборот, не смогли удержаться от предостережений. Известно, что, перед тем как войти в пролив, который ныне носит его имя, Магеллан созвал всех капитанов и кормчих. Он желал знать их мнение, следует ли дальше продолжать плавание. Причем свои собственные взгляды он не скрывал. Команды здоровы, провизии припасено на три месяца вперед, настало самое подходящее время выполнить обещание, данное королю. Большинство присутствующих было того же мнения. Одни поддались красноречию адмирала, другие вспомнили день в бухте Сан-Хулиан, когда четвертовали уже мертвого капитана Мендосу, или подумали о капитане Картахене, которого оставили на берегу с небольшим запасом сухарей и вина. Правда, голоса в поддержку адмирала звучали без всякого оптимизма. Кроме того, энтузиазм моряков неприятным образом сдерживал Эстебан Гомиш, один из многих эмигрантов-португальцев, которых объединил вокруг себя Магеллан.^³⁴ Сейчас он был кормчим на «Сан-Антонио». Устами Гомиша говорил холодный рассудок: было бы совершенно неоправданным риском продолжать плавание с такими скудными запасами, ведь предстоит еще пересечь всё Южное море; теперь, когда открыт пролив, нужно с триумфом вернуться назад и организовать еще одно плавание на Молуккские острова с заново оснащенными кораблями и свежими командами. Именно так прокладывали португальцы дорогу в Индию, осмотрительно следуя от мыса к мысу, пока Васко да Гама одним смелым рывком не завершил дело, длившееся десятилетиями. Но для Магеллана, стремящегося к действию, этот вариант неприемлем. Вернуться с пустыми руками, вновь пережить интриги, мелочный торг, никчемные беспредметные дебаты и неуверенность, что при сложившейся ситуации его оправдают и снова доверят командование, когда никакой тайны пролива уже не существует. Никогда! Кроме того, ведь ему не дано знать наперед, что, приняв совет Гомиша, он мог бы спасти жизнь и свою, и еще почти двухсот моряков. И Магеллан заявил, что он поплывет через пролив и через океан, даже если ему придется питаться кожаной обшивкой рей. Затем он послал в лодке герольда, который, следуя от корабля к кораблю, объявил, что смерть грозит всякому, кто только посмеет заговорить о возвращении назад или о скудном рационе.

Устье пролива, обращенное к Атлантике, так и манит моряков войти в лабиринт. Стоит исключительно солнечная погода, бухты просторны и удобны, мели легко распознаются даже издали, берега покрыты скудной растительностью, но радует глаз обильно разросшийся кустарник с листвой, как у мирта. По мере продвижения к западу берега становятся все более обрывистыми, пролив сужается, вокруг делается сумрачно из-за подступающих вплотную гор, вершины которых, покрытые снегом, достигают высоты двух тысяч метров. Проливные дожди чередуются со снежными бурями и неожиданными порывами ураганного ветра. Мрачная местность вокруг и изнуряющая борьба со встречным западным ветром, должно быть, укрепили замысел Эстебана Гомиша, который он, безусловно, давно вынашивал. Когда «Сан-Антонио» обследовал один из рукавов пролива, Гомиш поднял кинжал на капитана Мишкиту, спровоцировал мятеж и дезертировал в Испанию. Для флотилии Магеллана это означало не только потерю шестидесяти членов экипажа, но и вынужденный отказ от большей части провианта. Похищение провизии, так насущно необходимой, тем самым Гомишем, который всего несколько дней назад энергично высказывал озабоченность по поводу скудных запасов экспедиции, было самым большим злодеянием в ходе первого кругосветного плавания.

Пока «Виктория», «Тринидад» и «Консепсьон» стояли на якоре в тщетной надежде, что в один прекрасный день «Сан-Антонио» все же появится, матросы, посланные на разведку, вернулись назад с вестью, что на западе они обнаружили мыс и открытое море. В этот день люди увидели слезы в глазах адмирала. Он назвал мыс El Cabo deseado — мыс Страстного Желания. 23 ноября, после того как звезды подсказали одному из кормчих, сведущих в астрологии, что «Сан-Антонио» находится на пути в Испанию, под пушечный салют были подняты якоря.

По правому борту простирался Южноамериканский континент, по левому — Tierra del Fuego (Земля Огней)^{^³⁵}, где по ночам горели таинственные огни. Корабли плыли мимо них на запад. Нередко с левой стороны до слуха моряков долетал шум могучего прибоя — значит Огненная Земля всего лишь остров. Но, поскольку местность кругом была скудной, а мороз пронизывал до костей, Магеллан воздержался от детального обследования окрестностей. Через тридцать семь, а может быть, даже тридцать шесть дней после того, как корабли вошли в пролив, адмирал и его спутники увидели — так зафиксировал позже королевский секретарь — «море, такое огромное, что человеческий дух вряд ли способен это осмыслить». Это и было открытое Бальбоа Южное море, названное Магелланом Тихим, поскольку он никогда не видел на нем даже небольшой волны. Но Фрэнсис Дрейк напишет о нем впоследствии, что его следовало бы назвать Бешеным, а не Тихим морем.

С облегчением устанавливают моряки, что западное побережье континента, который они только что обогнули, простирается прямо на север и они могут, наконец, покинуть промозглые штормовые широты. 16 декабря Магеллан решил, что поднялся на достаточную широту, чтобы изменить курс на северо-западный. который должен привести его к Молуккским островам. Однако «Острова пряностей» находятся дальше, чем он думал. Проходят день за днем, но ни один клочок земли не нарушает чернильно-синюю монотонность океана. 24 января 1521 года, почти через два месяца после того, как экспедиция покинула пролив, впередсмотрящие обнаружили контуры поросшего лесом острова, названного Магелланом Сан-Пабло — наверное, это был один из островов архипелага Туамоту. Остров оказался необитаемым, и надежды экипажа на освежающую передышку не осуществились. Через одиннадцать дней у острова Акул — видимо, Каролайн, Восток или Флинт из группы островов Лайн — повторилось то же самое: ни людей, ни питьевой воды, ни фруктов. Пара акул, несколько других рыб и немного птичьих яиц-вот все. что перепало здесь истощенным морякам. Магеллан назвал острова Несчастливыми. Это произошло в первые дни февраля. Скоро стало очевидным, что, когда адмирал гордо заявлял, что станет скорее питаться кожаной обшивкой рей, чем повернет назад, речь, оказывается, шла о деликатесах. Пигафетта сообщает:

«Мы питались сухарями, но то были уже не сухари, а сухарная пыль, смешанная с червями. Она сильно воняла крысиной мочой. Мы пили желтую воду, которая гнила уже много дней. Мы ели также воловью кожу, покрывающую грот-рей, чтобы ванты не перетирались; от действия солнца, дождей и ветра она сделалась неимоверно твердой. Мы замачивали ее в морской воде в продолжение четырех-пяти дней, после чего клали на несколько минут на горячие уголья и съедали ее. Мы часто питались древесными опилками. Крысы продавались по полдуката за штуку, но и за такую цену их невозможно было достать.

Однако хуже всех этих бед была вот какая. У некоторых из экипажа верхние и нижние десны распухли до такой степени, что они не в состоянии были принимать какую бы то ни было пищу, вследствие чего и умерли. От этой болезни умерло девятнадцать человек, в том числе и великан [патагонец], а также индеец из страны Верзин [Бразилия]. Из числа тридцати человек экипажа переболело двадцать пять, кто ногами, кто руками, кто испытывал боль в других местах, здоровых оставалось очень мало.

Я глубоко уверен, что путешествие, подобное этому, вряд ли может быть предпринято когда-либо в будущем».

Как считает Пигафетта, Магеллан прилагал все усилия, чтобы облегчить страдания своих спутников, но часто ему не оставалось ничего иного, как следить за сохранностью наследства умерших. Если мы сейчас развернем карту Океании и восстановим путь флотилии Магеллана, то в полной мере убедимся в том, что в Тихом океане над ней тяготел злой рок: в то время как все новые и новые жертвы цинги зашивались в парусину и предавались морю, корабли проплывали совсем недалеко от берегов сотен плодороднейших островов, и ни один из них так и не был замечен. Не ясно, какие цели преследовал адмирал, когда он вместо того, чтобы плыть в западном направлении прямо на Молукки, пересек экватор, следуя северо-западным курсом. Изучение записок Пигафетты тоже не проясняет ситуацию, ибо всегда, когда речь заходит о делах навигационных или географических, его описания очень запутанны. В феврале встречается упоминание о том, что Магеллан следует к мысу Катикара. Имеется в виду мыс Каттигара в «Золотом Херсонесе», то есть на полуострове Малакка, который космографы того времени, находившиеся под влиянием географических представлений Птолемея, располагали на восьмом с половиной градусе южной широты. Мало вероятно, что Магеллан выбрал именно эту цель после того, как он уже пересек экватор. Скорее, он предполагал найти какую-нибудь восточноазиатскую гавань, чтобы там привести в порядок корабли и дать отдых экипажу. Ведь нельзя исключать появления враждебно настроенных португальцев, и надо иметь силы и возможность в случае конфликта дать им отпор. Своим спутникам он объявил, что будто бы имеет сведения о том, что на Молукках невозможно пополнить запасы провизии.

В момент крайнего напряжения и жесточайших лишений, 6 марта 1521 года, флотилия достигла группы островов, один только вид которых должен был произвести на изможденных, покрытых язвами моряков впечатление райской обители: хижины на сваях и лодки на берегу говорили о присутствии людей, возможно даже гостеприимных, рощи кокосовых пальм обещали излечение от мук цинги. Среди жителей островов тоже проснулось любопытство: «Капитан-генерал намеревался было сделать стоянку около большого острова [определенно Гуам из группы Марианских островов], чтобы запастись свежей водой, но он не мог выполнить своего намерения, потому что жители этого острова забирались на корабли и крали там все, что было под руками, мы же не могли защититься от них. Наши решили было уже спустить паруса и высадиться на берег, но туземцы весьма ловко похитили у нас небольшую лодку, прикрепленную к корме флагманского судна».

Не совсем ясно, чем закончилась эта первая встреча европейцев с океанийцами. Хронист Эррера сообщает, что пришлось пустить в ход пушки и убить многих островитян, прежде чем остальные убрались восвояси. Пигафеттани о чем подобном не рассказывает или не хочет рассказывать, а описывает только внешность и обычаи местных жителей. Они достаточно высокого роста, имеют темную кожу, длинные черные волосы, которые кое-кто завязывает узлом на макушке. Одежды они носят ровно столько, сколько требуется в экваториальном климате: маленькие фартучки, плетеные из пальмовых листьев; только женщины обматываются еще и набедренной повязкой. Пигафетта заметил у островитян выкрашенные в красный или черный цвет зубы

Лодка с балансиром с Марианских островов. Рисунок, помещенный в одном из первых изданий записок Пигафетты

и решил, что это делается для красоты. На близких Филиппинах он еще не раз сможет увидеть такое «украшение», вызванное постоянным жеванием листьев бетеля. В наибольший восторг его привели местные лодки с балансиром, их, как он считает, граничащие с чудом скоростные и маневренные качества. Пигафетта с изумлением констатирует, что европейцы, обогнув половину Земли, вновь встретились с латинским парусом. Это обстоятельство произвело на испанцев глубокое впечатление, и за архипелагом наряду с названием Разбойничьи острова долгое время сохранялось название-острова Латинских парусов.

Не будем упрекать европейцев за то, что их интерес не ограничивался только знакомством с этнографическими редкостями. Они требовали питьевую воду, провизию и украденную лодку. Предосудительно однако то, что ни им, ни другим мореплавателям, которые в течение будущих двухсот лет последуют проложенным маршрутом, даже не приходила в голову мысль о возможности совершенно разного отношения к понятию частной собственности в Южном море и в Европе. Напротив, они во всем видели только «бандитскую гнусность» и приняли жестокие меры. 7 марта в предрассветных сумерках Магеллан приказал подплыть к тому месту, где, как ему казалось, находилась украденная лодка, и сошел на берег с отрядом вооруженных людей.

Он высадился на остров не для того, чтобы вести переговоры, и на борту об этом знал каждый: «Перед тем как мы высадились на берег, некоторые из больных нашего экипажа просили нас принести им внутренности мужчины или женщины в том случае, если мы кого-нибудь убьем, дабы они могли немедленно излечиться от своей болезни». Было сожжено около полусотни хижин и множество лодок, убито семь-восемь островитян. Наконец, нападавшие решили, что это достаточная плата за украденную лодку, и покинули остров.

Наконечник копья из человеческой кости. Марианские острова

Через два дня флотилия Магеллана вышла за пределы Микронезии, то есть района, описываемого нами в этой книге. И все-таки надо вкратце рассказать, что же случилось дальше. Спустя неделю после отплытия с Марианских островов адмирал и его спутники совершили еще одно значительное открытие — они достигли Филиппинских островов, доселе не известных в Европе. Во время пребывания на них моряки не только восстановили здоровье, но и пришли к выводу на основании бросавшегося в глаза богатства здешней земли, что наконец-то начнется прибыльная торговля и наступит конец всем неприятностям. Они считали, что больше всего им повезло на острове Себу, где Магеллан заключил кровный союз с местным вождем и даже уговорил его креститься. Приемы и фейерверки, пылкие богослужения и показательные бои — так проходил день за днем. Магеллан вынашивал честолюбивые планы, подготавливая колонизацию архипелага. Он уговорил местного правителя принять присягу на верность императору Карлу, и две тысячи островитян были обращены в христианство. При этом их окропили святой водой, а поселения «закостенелых язычников» сожгли.

До сих пор испанцам оказывали гостеприимство добровольно, теперь они стали добиваться его силой. На соседнем острове Мактан бежавшие вожди объединили вокруг себя непокорных. Пигафетту, всегда восприимчивого к любого рода чудесам, охватили мрачные предчувствия: «Ежедневно около полуночи над городом появляется черная-черная птица величиною с ворону, которая начинает кричать, как только приближается к жилищам. Тогда все собаки поднимают лай, и этот крик и лай не прекращаются в течение четырех-пяти часов. Туземцы никак не могли объяснить нам причину этого».

Магеллан тем временем был озабочен укреплением королевской власти.^³⁶ Он потребовал, чтобы правители окрестных островов покорились радже острова Себу и выплачивали ему дань, иначе они испытают на себе остроту испанских мечей. 27 апреля 1521 года он и еще шестьдесят членов экипажа высадились на островке Мактан, где их уже ожидали две тысячи вооруженных островитян. Войско жителей Себу, выделенное раджой в помощь Магеллану, он решил не использовать, оставив его поблизости: подданные раджи должны были быть безмолвными свидетелями блестящей победы. Речь, с которой он обратился к сопровождавшим его солдатам перед боем, свидетельствует о тщеславии, подтолкнувшем Магеллана к роковым действиям: он напомнил, как Кортес с двумя сотнями воинов разбивал стотысячные войска.

Смерть Магеллана на острове Мактин. Рисунок 1537 года

Спустя некоторое время человек, начавший первое в истории кругосветное плавание и проложивший первую морскую дорогу через Тихий океан, был мертв. Антонио Пигафетта, его верный и искренний почитатель, посвятил ему следующие слова: «Слава о столь благородном капитане не изгладится из памяти в наши дни. В числе других добродетелей он отличался такой стойкостью в величайших превратностях, какой никто никогда не обладал. Он переносил голод лучше, чем все другие, безошибочнее, чем кто бы то ни было в мире, умел он разбираться в навигационных картах. И то, что это так и есть на самом деле, очевидно для всех, ибо никто другой не владел таким даром и такой вдумчивостью при исследовании того, как должно совершать кругосветное плавание, каковое он почти и совершил».

К сожалению, так и осталось невыясненным, когда Пигафетта написал эти строки. Но, судя по последнему замечанию, Магеллан принял решение обогнуть земной шар только в ходе своего выдающегося предприятия. И действительно, ни в одном из документов, написанных до отплытия из Санлукара, ни разу даже не упоминается о подобном намерении. Тем не менее такая идея логически должна была возникнуть у адмирала во время пересечения Тихого океана, поскольку он убедился в том, что, во-первых, Южное море оказалось значительно больше, чем предполагалось, и во-вторых, он встретил при транстихоокеанском переходе устойчивый юго-восточный пассат, который не дал бы кораблям вернуться на родину, поплыви они на восток.

Как и любое знаменательное деяние, оно стало искрой, воспламенившей множество других начинаний и идей, которые все вместе приписываются тому, кто первым взялся за дело. А деяние Магеллана поистине грандиозно. Он окончательно доказал шарообразность Земли, открыл доступ в западном направлении к океану, занимающему треть земной поверхности, и претворил в жизнь мечту Колумба достичь Востока, плывя на запад. Он привел доказательства того, что Южное море, открытое Бальбоа, — это не часть Индийского океана, а отдельный гигантский водный ареал и что Новый Свет представляет собой самостоятельную часть света, а не восточную оконечность Азии, как тогда думали. Экспедиция Магеллана, кроме того, подорвала португальское господство в Юго-Восточной Азии и способствовала созданию новой политической ситуации в мире, она сделала перец и мускатный орех, шелка и фарфор доступными для международного торгового рынка, укрепила господствующее положение Европы, начавшее складываться в период позднего средневековья, окончательно сформировала колониализм, зародившийся на берегах Африки.

Поступки Магеллана, как поступки всех незаурядных людей, мы в состоянии расценивать только применительно к своим собственным меркам. Ошибки, им совершенные, принадлежат его времени. Но одно можно сказать с уверенностью — это была личность, обладавшая силой подчинять своим стремлениям сушу и море, тьму и свет.

Великое приключение со смертью Магеллана не окончилось. Раджа острова Себу, чье войско в конце концов вступило в бой и прикрыло отход испанцев, предал своих новоиспеченных союзников. Сейчас уже невозможно установить, что побудило его к измене, но он пригласил капитанов Барбозу и Серрано на торжественный обед и приказал убить их и сопровождавших их матросов. Поскольку теперь было слишком мало людей, чтобы составить экипажи для всех трех кораблей, «Консепсьон» пришлось сжечь. «Тринидад» и «Виктория» под командованием Гонсало Гомеса де Эспиносы и Хуана Себастьяна де Эль-Кано после семи месяцев пиратства прибыли в ноябре 1521 года на Молуккские острова. Испанцы взяли на борт большой груз пряностей и хотели в декабре отправиться на родину, но «Тринидад» и его команда вынуждены были остаться, так как судно дало течь. Началась страшная и полная лишений одиссея «Виктории» через Индийский океан и вокруг мыса Доброй Надежды, в конце которой в Санлукар 6 сентября 1522 года прибыло только восемнадцать человек, в том числе Пигафетта и Эль-Кано. Из команды «Тринидада» на землю Испании снова ступили спустя пять лет, проведенных в португальских казематах, только Эспиноса и еще двое оставшихся в живых.

По возвращении «Виктории» испанский хронист Антонио Эррера писал: «Впервые корабль, подобно солнцу, обошел вокруг всего земного шара. То была величайшая новость, когда-либо слышанная со дня сотворения человека. Мужественному Магеллану принадлежит заслуга в идее и разработке плана плавания, в стоической последовательности, с какой он его придерживался и добился претворения в жизнь. Однако вся слава его завершения досталась Хуану Себастьяну де Эль-Кано».

Финансисты экспедиции были не в восторге, но все же остались удовлетворены. Когда доставленный «Викторией» груз пряностей был продан с аукциона и из выручки вычтены расходы на организацию экспедиции, чистая прибыль составила почти триста пятьдесят тысяч мараведи-доход, вообще-то говоря, не сказочный, но в конторах Фуггера и де Аро отнюдь не лишний. Куда более выгодное дельце обстряпал император Карл: в 1529 году он отказался от своих притязаний на Молуккские острова, правомерность которых плаванием Магеллана не была доказана, и уступил их Португалии за триста пятьдесят тысяч дукатов. Подчиненным досталась слава: де Эль-Кано (дель Кано) получил великолепный герб, на котором, кроме всего прочего, были изображены две скрещенные палочки корицы, гвоздика и земной шар, опоясанный девизом «Ты первым обошел вокруг меня». В сопровождении двух вооруженных телохранителей, ибо он жил теперь под постоянной угрозой покушений со стороны португальцев. он часто появлялся при дворе и в конторах королевских учреждений, где тщетно добивался выплаты ежегодной пенсии в пятьсот дукатов, обещанной императором. В конце концов в 1525 году он принял участие в экспедиции Гарсии Хофре де Лоайсм, которая на семи кораблях должна была повторить плавание Магеллана к «Островам пряностей», но окончилась провалом. Эль-Кано, бывшему в бухте Сан-Хулиан в числе мятежников, а потом удостоившемуся чести завершить самое смелое начинание в истории человечества, не было суждено совершить второе кругосветное плавание. Он умер в Тихом океане.

В поисках Южной Земли

Еще в IV веке до новой эры греческий историк и философ Феопомп Хиосский считал, что где-то на юге должен находиться большой массив суши, который поддерживает землю в состоянии равновесия. Это предположение выглядело очень убедительно, основывалось на присущем человеку чувстве симметрии и господствовало в течение двух тысячелетий. В первом и втором столетиях нашей эры, когда Южная Земля приобрела уже мифическую известность, Помпоний Мела и Клавдий Птолемей придали ей вполне определенные очертания. Одному она виделась континентом в Южном полушарии, окруженным со всех сторон морями, другому — гигантским пространством суши, соединенным с Африкой и целиком охватывающим весь Индийский океан. Римские купцы, уже во времена Птолемея плававшие с помощью муссона из Красного моря в Индию и к Малайскому архипелагу, могли бы прояснить заблуждения Птолемея. Однако интересы античных торговцев-мореходов заканчивались на воображаемой линии, соединявшей африканские «Лунные горы»^{^³⁷} с индонезийским архипелагом и таким образом ограничивавшей горизонт тогдашней географии.

В последующие века сильные мира сего, во всяком случае в Европе, не поощряли человеческое стремление к познанию неведомого. Они объявили вне закона ясное, логическое мышление-эту удивительную одухотворяющую силу, которая дала возможность гениальным представителям античности предугадать шарообразную форму Земли и почти точно рассчитать ее размеры. Они низвели философию до служанки теологии. В период обособленности Европы, возникшей частично по собственной воле, частично из-за набегов последователей Магомета, мысль о Южном континенте продолжала жить лишь на Востоке. Только после крестовых походов она вернулась туда, где родилась. А когда Диаш обогнул мыс Доброй Надежды и своим плаванием доказал, что Индийский океан — не внутреннее море, одни космографы вспомнили о Помпонии Меле, другие вынуждены были отодвинуть северные берега континента, названного Terra australis, дальше к югу.

На знаменитом глобусе Мартина Бехайма, сделанном в 1492 году, Южной Земли не было еще и в помине. На том пространстве, где позже было открыто Mar del Sur, Бехайм изобразил различные индонезийские острова, которые он все вместе слишком сместил к югу и снабдил кратким комментарием: «Здесь все ходят обнаженными». Неясную ссылку Марко Поло на океанический архипелаг он понял совершенно неправильно. Между Японией и побережьем Китая он усыпал море мелкими островами самых произвольных очертаний и сообщил в пояснительной надписи: «Марко Поло пишет в третьей книге, в главе сорок второй, что от мореходов он достоверно знает о существовании в Индийском море более двенадцати тысяч семисот^³⁸ обитаемых островов, на одних из которых таятся во множестве драгоценные камни, жемчуг и золото, на других обнаружишь в изобилии всяческие специи, и народ там такой необычный, что об этом пришлось бы слишком долго писать». Далее дуга островов на его глобусе следует в юго-восточном направлении до самого тропика Козерога и сопровождается замечаниями о сиренах и других чудесах моря, о драгоценных каменьях, которые так и брызжут из-под земли, и о вызывающих ужас магнитных островах^³⁹. Но еще большие последствия имело заблуждение, разделяемое не только Бехаймом. Марко Поло сообщал еще и о стране Локак с ее необычайно богатой растительностью, огромными запасами золота и гигантскими слонами; видимо, он имел в виду полуостров Малакку. Толкователи Марко Поло с течением времени стали искать эту чудо-страну все дальше и дальше к югу. И создатель глобуса — он называет эту страну Лоах — поместил ее ниже линии экватора.

Карта мира Оранса Фине (1531). Справа- Terra australis

На глобусе Иоганна Шёнера 1515 года мы видим уже значительно более усовершенствованную картину мира по сравнению с представлениями Бехайма. Появились Америка и вест-индские острова, но по-прежнему осталось много космографических фантазий, где желаемое выдавалось за действительное. Так, например, были изображены центральноамериканский пролив в Южное море, огромная крючкообразная Южная Земля с надписью Brasilie Regio, а также другие части Terra australis. Португальский картограф Лопу Омен изобразил в Южной Атлантике Mundus novus, а залив Ла-Плата нарисовал вместе с проливом, ведущим в Южное море.

Terra australis на английской копии карты Абрахама Ортелия (1570)

Когда участники плавания Магеллана вернулись на родину и сообщили о Земле Огней, лежащей к югу от пролива, космографы восприняли это известие как подтверждение античных представлений, не придав значения сообщению моряков о том, что они слышали слева по борту отдаленный шум прибоя. Так легендарный Южный континент стал географическим фактом, по крайней мере на картах Франсиско Монаха (1529) и Оронса Фине (1531). Хотя Герард Меркатор в 1538 году и повторил изображение Фине, но позже, в 1569 году, он подарил миру первую карту поверхности Земли с надежной сеткой координат, где Южный континент вырос до гигантских размеров и теперь его границы подступили почти к Новой Гвинее. Надпись Lucach regnum говорит о предположении Меркатора, что именно там находится сказочная страна Локак. Другие, те, кто были не столько географами, сколько художниками, принялись тем временем «заселять» Южную Землю. В частности, Гийом Ле Тестю приблизительно в середине XVI века в своей великолепной «Универсальной космографии» изобразил Terre Austral в виде пышного парка с буйной растительностью, причудливыми реками и благородной дичью, по которому медленно прогуливаются экзотически одетые люди.

Вера в существование побережий, где драгоценные камни и жемчуг валяются под ногами, словно гравий, снова и снова гнала испанских моряков в просторы Тихого океана. Уже через четыре года после того, как Пигафетта заявил, что никто и никогда больше не отважится на подобное плавание, Гарсиа Хофре де Лоайса повел свои корабли курсом, проложенным флотилией Магеллана. Один из его капитанов по имени Франсиско де Осес продвинулся до пятьдесят пятого градуса и уверял, будто видел там «край земли». Тем не менее испанцы неправильно оценили или вовсе не придали значения этому первому открытию мыса Горн. Они по-прежнему выбирали дорогу в Тихий океан через Магелланов пролив, которая отнимала много времени и была очень опасна. А открытие юго-восточной оконечности Огненной Земли так и осталось единственным полезным результатом всей экспедиции Лоайсы, поскольку один корабль пропал еще в Атлантике, а два не сумели пройти пролив и повернули назад в Испанию. Из четырех каравелл, в конце концов преодолевших пролив, одна бесследно исчезла, другая оторвалась от флотилии и после долгих блужданий добралась до мексиканского побережья, третья потерпела крушение у Филиппин. Умер Лоайса, потом Эль-Кано, принявший после него командование, а затем и преемник Эль-Кано Алонсо Торибьо де Саласар. Только Мартину Иньигесу де Каркисано удалось привести флагманский корабль на Молуккские острова. В последний день 1526 года^{^⁴⁰} корабль с гордым названием «Санта-Мария-де-ла-Виктория» бросил якорь у острова Тидоре. Треть команды так и не увидела цели своего плавания. На этом, однако, страдания оставшихся в живых еще не кончились. С соседнего острова Тернате появились португальцы и обстреляли гавань, плантации и поселения, еще раньше ими же разоренные. Иньигес де Каркисано был отравлен. Другие люди Лоайсы остались живы после этого кровавого эпизода, характерного для эпохи колониальных завоеваний, только благодаря распрям в стане португальцев, где прежний и вновь прибывший предводители поочередно арестовывали один другого и заковывали в цепи.

Жоржи ди Минезиш, один из двух португальских наместников, боровшихся за власть на Тернате, был в 1526 году на обратном пути из Малакки снесен к северному побережью Новой Гвинеи и стал, сам того не желая, первооткрывателем второго по величине острова Земли. И хотя Минезиш находился там до мая 1527 года, он не сообщил об острове ничего существенного, кроме того, что эта страна населена темнокожими людьми с курчавыми волосами, которых малайцы называют папуа. Правда, необходимо сказать, что Минезиш и не мог подробно ознакомиться с жизнью района, названного им «Страна Папуа», так как он и его спутники располагались лагерем на маленьком островке возле новогвинейского побережья. Прошло опять-таки почти два десятилетия, пока испанец Иньиго Ортис де Ретес во время безуспешной попытки попасть из западной части Тихого океана в Мексику не натолкнулся на открытие Минезиша. Именно он и дал острову название Новая Гвинея из-за его темнокожих жителей и влажных тропических лесов.

Танцевальная маска с берегов залива Папуа. Остров Новая Гвинея

Исследование Океании поначалу, за редким исключением, к которому относится, например, открытие в 1525 году западной части Каролинских островов Дьогу ди Рошей и Гомишем ди Сикейрой, было чисто испанским делом. Это объяснялось тем, что снабжать филиппинские поселения из американских колоний было не только проще, но прежде всего безопаснее, ибо таким образом можно было обойти пространства, входившие в зону влияния Португалии. Но вместе с тем устойчивые восточные ветры, господствующие в областях между Северным и Южным тропиками, которые давали возможность каравеллам и галеонам очень быстро доплывать из Акапулько до Манилы, становились препятствием на обратном пути. Скоро в этом убедился Альваро де Сааведра, сопровождавший Бальбоа во время его перехода к Южному морю и, пожалуй, первым высказавший идею о строительстве канала на Панамском перешейке. В 1527 году Сааведра получил от Эрнана Кортеса задание плыть с галеонами «Флорида», «Сантьяго» и «Эспириту Санто» к Молуккским островам, чтобы оттуда доставить в Мексику людей, сведущих в разведении пряностей, и рассаду. Кроме того, он должен был узнать, что же сталось с кораблями, которые вел Лоайса. Во время плавания через Тихий океан исчезли «Сантьяго» и «Эспириту Санто», их никто и никогда больше не видел, по крайней мере никто из европейцев. Но гавайская легенда того времени повествует о странном корабле, потерпевшем крушение у острова Кауаи. Еще на рубеже XIX–XX веков некоторые гавайские вожди хвастались, что ведут свой род от двух человек, оставшихся в живых после той катастрофы.

«Флорида» же попала к берегам северных Маршалловых островов, потом на Филиппинские острова и уж затем на Тидоре. Там Сааведра узнал о трагедии экспедиции Лоайсы, запасся

Тихий океан на карте Дьогу Рибейру (1529). Пустынное морское пространство от Северного до Южного тропика картограф заполнил рисунками ветров, различными описаниями, изображением навигационного квадранта и зодиакального круга

пряностями и в июне 1528 года попытался проложить маршрут от северных берегов Новой Гвинеи на восток. Однако это ему не удалось, поскольку он не мог преодолеть встречные ветры, но поиски маршрута привели к открытию множества островов в восточной части Каролинского архипелага. В мае 1529 года Сааведра предпринял еще одну попытку, тоже неудачную. Во время этого плавания его постигла судьба предшественников — он умер в море. Корабль с экипажем вернулся на Тидоре, раджа которого, пока они плавали, успел присягнуть на верность Португалии, и морякам пришлось искать пристанище на острове Хальмахера.

Еще более плачевно обернулись дела у Фернандо Грихальвы, одного из покорителей Юкатана, и у его людей, посланных Кортесом через десять лет после Сааведры в Тихий океан. На этот раз было приказано изучить экваториальный район моря между Южной Америкой и Молукками, а также найти и исследовать «лежащие на западе острова, про которые говорят, что золота там в избытке». Вместо «золотых островов» Грихальва обнаружил, вероятно, архипелаг Гилберта и был убит взбунтовавшимися матросами. Из команды только семь человек избежали бича мореплавателей — цинги. Они потерпели крушение вблизи Новой Гвинеи, где им выпала сомнительная честь стать первыми белыми рабами в Меланезии. К счастью, об их участи узнал Антониу Галван, как раз ставший португальским наместником на Молукках (личность в ту колониальную эпоху примечательная из-за своего старомодного великодушия), и выкупил их.

К тому времени император Карл за триста пятьдесят тысяч дукатов отказался от притязаний на «Острова пряностей». Как сообщают хронисты, в начале 1534 года в Европу вернулись только семнадцать человек-единственные оставшиеся в живых из всего населения испанской колонии на Молуккских островах.

Теперь у Испании остались одни Филиппины. В 1542 году туда был послан из Мексики Руй Лопес де Вильялобос с пятью кораблями, чтобы основать поселение. Во время плавания, которое, как мы уже догадываемся, Вильялобос не пережил, видимо, были открыты острова в западной части Каролинского архипелага, в том числе острова Фаис и Яп. После отдыха на Лусоне один из капитанов, уже упомянутый Иньиго Ортис де Ретес, попытался в 1545 году пройти вдоль новогвинейского побережья в западном направлении. Известен так же Хуан Гаэтано, кормчий экспедиции Вильялобоса, который в 1555 году, возможно, открыл Гавайи, но считается, что тому нет весомых доказательств.

Принимая во внимание обеспокоенность испанцев тем, что ни один из посланных в Тихий океан кораблей не вернулся назад, остается только удивляться их настойчивости.

И она была вознаграждена. В 1564–1565 годах Мигель Лопес де Легаспи пересек зловещий океан и основал испанскую колонию на Филиппинах.

Так стали называть Магелланов архипелаг Сан-Ласаро после того, как на испанский трон взошел сын императора Карла Филипп II (1556–1598). С Легаспи плыло много монахов, чтобы в точном соответствии с полученными инструкциями «водрузить знамя святой веры даже в самой отдаленной местности на этих островах и освободить островитян от тиранической хватки сатаны, властвовавшего многие века над ними». Чем закончилась борьба с хвостатым, сказать трудно; предприятие же Легаспи — его можно назвать морской конкистой — было, бесспорно, успешным. Были колонизированы Себу и Манила — сначала преимущественно под знаменем Христа и Святого распятия, а потом и с помощью арбалета и меча.

Одним из священников, плывших с Легаспи, был монах и мореплаватель Андрес де Урданета. В 1565 году он на обратном пути в Мексику вывел корабль «Сан-Педро», которым командовал Фелипе де Сальседо (Легаспи остался на Филиппинах), к сороковому градусу северной широты, в область устойчивых западных ветров. Они вынесли корабль к калифорнийскому побережью, а затем пассат помог добраться до Мексики. За три месяца до Урданеты в Мексику приплыл на своем крохотном «Сан-Лукаре» Алонсо де Арельяно. Он прошел от Филиппин тот же самый путь, что и Урданета, и, таким образом, ему принадлежит честь открытия маршрута, которым пользовались в течение столетий. Но тогдашние летописцы отдали предпочтение священнику Урданете, а не властному и вздорному Арельяно, хотя его недостатки были далеко не редкостью среди героического сброда того времени. Как бы там ни было, дорога была открыта. И понесли пассаты «серебряные галионы» с их сверкающим

Маршруты испанских мореплавателей в Микронезии (XVI век) (по Я. М. Слету)

грузом в Манилу, а назад они возвращались с полными трюмами пряностей Молуккских островов, тюками шелка, индийскими драгоценностями, китайским фарфором. Тем не менее плавание из Акапулько на Филиппины длилось все еще от двух до трех месяцев, обратно — от четырех до семи месяцев, и всех, кто сопровождал эти богатства, ждали в пути муки, лишения, смерть.

Отличное знание морских путей в Южное море, соблазн, вызванный легендой о Южном континенте, и образ мышления конкистадоров, это невиданное смешение аскетизма и способности к дикому распутству, к самой черной подлости и высокому благородству, к зверствам и религиозному пылу — результат восьмисотлетней войны, которая велась на Иберийском полуострове против арабского владычества, — все это, вместе взятое, скоро слилось в одном непреодолимом искушении — жажде наживы. Ибо не угасает (хотя Мексика и Перу уже разграблены) символ веры той эпохи, выраженный словами Колумба: «Золото проникает всюду. Оно порождает сокровища, и тот, кто владеет им, волен делать в этом мире все, что только пожелает. Золото может даже падшие души приводить в рай».

Человек, способный проложить путь подобным искушениям и стремлениям, столь же противоречивый, как и его время, быстро нашелся. Это был Педро Сармьенто де Гамбоа. В восемнадцать лет он стал солдатом, в двадцать пять отправился в Америку, сначала в Мексику и Гватемалу, потом в Перу. Там он посвятил свои выдающиеся способности изучению истории государства инков. Результаты его усилий великолепно демонстрирует памятная записка Филиппу II, составленная спустя некоторое время, в которой он, с одной стороны, стремился доказать, что притязания инков на господство неправомочны и уже поэтому лишение их власти является богоугодным делом, с другой — приводил местные легенды, в которых речь шла о золоте, при одном упоминании о котором разыгрывалась фантазия Сармьенто. Особенно глубокое впечатление произвело на конкистадора, интересовавшегося, между прочим, еще и астрономическими и географическими проблемами, сказание о морском плавании Инки Тупака Юпанки, который будто бы однажды отправился в плавание в западном направлении, открыл в океане два острова и вернулся назад с богатой добычей: сотнями темнокожих рабов, золотом, серебром, бронзовым троном и шкурой зверя, похожего на лошадь.

Но, поскольку испанцы узнавали о подобных плаваниях, будто бы когда-то имевших место, зачастую пуская в ход орудия пыток, например тиски для пальцев, не стоило придавать слишком большого значения сведениям, полученным таким способом. И все-таки ученые считают, что в легенде о Юпанки есть рациональное зерно. Видимо, речь шла о плавании на Галапагосские острова, а уж для Сармьенто де Гамбоа эта легенда стала, бесспорно, откровением. Он пришел к выводу, что упомянутые острова являются частью Южного континента, который от Огненной Земли поднимается к пятнадцатому градусу южной широты и удален от Перу на шестьсот лиг (испанская лига того времени приблизительно соответствовала 3,2 морским милям).^{^⁴¹} Сегодня каждый может открыть атлас и установить ошибочность представлений Сармьенто. На названной широте корабль, следующий из Кальяо, должен пройти расстояние, вдвое больше указанного, прежде чем появится первый остров Южного моря. Сармьенто, который поддерживал самые дружеские отношения с вице-королем Лимы, легко удалось собрать вокруг себя сторонников плавания на запад. Но вдруг при таинственных обстоятельствах убивают вице-короля, и его преемник просит инквизицию о содействии в расследовании обстоятельств преступления. Проходит не слишком много времени, и Сармьенто, в некоторых отношениях личность действительно сомнительная, попадает в лапы инквизиции. Его обвиняют в том, что он пользуется магическими чернилами — ни одна женщина не может устоять перед любовным посланием, написанным такими чернилами, — и что у него есть два магических кольца. Хотя не было приведено никаких доказательств, одного-единственного смехотворного подозрения оказалось достаточно для объявления приговора: Сармьенто должен совершенно голый присутствовать на мессе в кафедральном соборе в Лиме, а затем навсегда покинуть Новый Свет. Прошение, посланное папе, спасло его от изгнания, но первую часть наказания ему пришлось снести. Его отношениям со светской администрацией вся эта история, кажется, не принесла вреда, поскольку в 1567 году вице-король Гарсиа де Кастро одобрил намерение Сармьенто «открыть некие острова и континент, находящийся к западу от Перу».

19 ноября 1567 года два корабля, «Лос Рейес» и «Тодос Сантос», покинули гавань Кальяо. Ими командовал не Сармьенто де Гамбоа, а Альваро Менданья де Нейра, племянник вице-короля.

Маршруты парусных судов между Акапулько и Манилой. Внизу — курс Менданьи к Соломоновым островам (карта Лопеca де Bеласко около 1580 года)

Такое назначение, конечно, говорит о предвзятости по отношению к Сармьенто, который был на десять лет старше Менданьи, но для океанийцев, «открытых» в скором времени, это было счастьем, так как Менданья был хотя и не слишком решительным, но честным и порядочным командиром, старавшимся относиться к островитянам по-человечески. Сармьенто же, в отличие от него, были свойственны неприятные черты характера, проявившиеся в его поведении как во время этого плавания, так и в дальнейшем. Главным кормчим был назначен Эрнан Гальего, опытный моряк, который уже десять лет плавал у тихоокеанского побережья Америки. Он выполнял свои обязанности с исключительной осмотрительностью и уверенностью и обладал всеми теми качествами, которых не хватало Менданье, не слишком опытному в морских делах. Для Сармьенто, инициатора поисков Южной Земли, оба этих члена экипажа были, конечно, лишь постоянным источником всепоглощающей злобы. На борту находилось еще сто пятьдесят человек, среди них семьдесят солдат и четверо монахов францисканского ордена (ведь «открытые» народы тут же должны были быть обращены в христианство). Остальные — индейцы и африканские рабы.

В течение трех недель корабли плыли при благоприятном ветре на юго-запад; единственное достойное упоминания событие — столкновение с китом или акулой, но оно обошлось благополучно. Когда почти достигли шестнадцатого градуса южной широты и не обнаружили ни одного признака близкой земли, кроме птичьих стай, летящих как на север, так и на юг, Менданья последовал совету Гальего и велел взять северо-западный курс. Сармьенто яростно протестовал, и действительно, если бы к его требованиям прислушались, экспедиция в скором времени достигла бы островов Общества. Но об этом он естественно и сам не знал. В начале января на шестом градусе южной широты команда начала роптать. Гальего заверил, что еще до конца месяца они увидят землю, и его выступление на поприще оракула навигации увенчалось успехом: 15 января, незадолго до заката увидели контуры атолла, поросшего кокосовыми пальмами. Вероятно, это был Нукуфетау, а может быть, Нанумеа или Ниутао из архипелага Эллис.^{^⁴²} У борта появились семь лодок, в них сидели обнаженные и темнокожие люди, на берегу зажглись костры. Но ветер и течение не дали испанцам сойти на берег, и земля, названная ими островом Иисуса, исчезла за горизонтом. Только 7 февраля моряки увидели гористый остров, на берегах которого густо росли пальмы. Это было первое крупное открытие за время плавания — остров Санта-Исабель в центре группы Соломоновых островов, принятый Гальего и другими за берег Южного континента.

«И мы водрузили флаг, чтобы на каравелле альмиранте [ «Тодос Сантос»], шедшей в полумиле за каравеллой капитаной [флагманский корабль «Лос Рейес»]^{^⁴³}, узнали новость, и каждый воспринял ее с большой радостью и благодарностью за милость, оказанную нам господом богом, за заступничество всеблагой богоматери, которым мы все воздали хвалу и обратились с молитвами и запели «Тебя, бога, хвалим».

Небеса не остались в долгу: на следующий день, когда искали пролив между коралловыми рифами к северу от острова Санта-Исабель, моряки увидели средь бела дня яркую звезду. Все решили, что она ниспослана царем небесным и нужно следовать ее указаниям. Это была Венера, которую на тех широтах нередко можно было отчетливо видеть в течение двух часов после восхода солнца и такое же время перед наступлением вечерних сумерек. Гальего тоже считал звезду хорошим предзнаменованием, но он чаще обращал свой взор в глубины моря, чем на небо, собственноручно забрасывал лот и вскоре смело ввел корабли через пояс рифов в бухту Звезды, где 9 февраля 1568 года они бросили якоря.

Двумя днями раньше испанцы увидели жителей этих мест: чернокожие люди с вьющимися волосами, вооруженные луками и стрелами, приблизились к кораблям в лодках, похожих по форме на полумесяц. Менданья велел сбросить им стеклянные бусы и цветные колпаки, и довольно скоро первые из них уже поднялись на борт и попробовали предложенный обед. Вся пища вызвала одобрение, кроме вина, которое они, едва пригубив, тут же выплевывали, корча гримасы. Потом они и вовсе осмелели; очень скоро можно было видеть их, с удовольствием лазающих по переплетениям такелажа или пытающихся повторять испанские слова; некоторые старались завладеть какими-нибудь предметами и сбросить их в лодки ожидающим соплеменникам. Видимо, непросто было Менданье и монахам удержать команду от необдуманных действий. Правда, то обстоятельство, что многие из прибывших после непродолжительных усилий могли довольно отчетливо произнести отрывок из молитвы «Отче наш», способствовало вначале определенному снисхождению.

Уже во второй половине дня 9 февраля на пляже бухты Звезды

Дух моря. Остров Сан-Кристобаль из группы Соломоновых островов

возвели деревянный крест, и после торжественной церемонии испанцы вступили во владение окружающей местностью. Затем Гальего дал работу плотникам. Из готовых запасных частей, взятых с собой, и из деревьев, поваленных на берегу, была построена бригантина-маленький двухмачтовый парусник, с помощью которого решили исследовать побережье. Кроме того, группа под командованием Педро де Ортеги, квартирмейстера^⁴⁴и временного капитана корабля «Тодос Сантос», обследовала округу. Менданья поручил ему сделать заключение о пригодности внутренних районов открытой страны к последующей колонизации. Ортега и шестьдесят его спутников совершили невероятное. Подвергаясь то и дело атакам местных жителей, которые в конце концов расценили проникновение испанцев в глубь страны как враждебные действия, они пересекли дремучие леса, казавшиеся непроходимыми, и взобрались на горный хребет в центре страны. Там их ждало жестокое разочарование. То, что они принимали за горы Terra australis, оказалось всего лишь островом. На обратном пути они постоянно попадали в засады, но защищаться могли только вслепую, разряжая аркебузы в сторону джунглей и поджигая поселения, чтобы таким способом попытаться задержать преследователей.

И островитяне и испанцы действовали именно так, как предписывала им их историческая роль. Одни не могли допустить, чтобы безнаказанно нарушались исконные границы племенных поселений, другие, только нарушая эти границы, могли получить необходимые им сведения. И тем не менее экспедиция Менданьи представляет собой редкий пример того, что и конкистадоров можно заставить ценить жизнь местных жителей, если их предводителями являются такие сознающие свою ответственность люди, какими были Менданья и Эрнандо Энрикес. Так, они сочли необходимым сразу же после высадки на берег принять решение о том, как следует в будущем обходиться с островитянами. Вождь поселка в бухте Звезды Билебенара не доставил обещанные продукты питания, а запасы на борту были недостаточны, так как флотилия была снабжена провизией, исходя из протяженности плавания в шестьсот лиг. Менданья обсудил создавшееся положение с офицерами, но право окончательного решения предоставил одному из священников. Тот считал, что надо попытаться наладить обменную торговлю в глубинных районах страны. Если же это не удастся, тогда каждый может взять столько провизии, сколько ему нужно для утоления голода, при этом по возможности без применения силы. К оружию можно прибегать только в том случае, если необходимо защитить собственную жизнь.

Ортега придерживался этой инструкции, хотя его потери были большими, чем у противной стороны: два испанца были ранены стрелами и один из них умер, в то время как из жителей Соломоновых островов погиб только один человек. Правда, квартирмейстер становился непреклонным, когда встречался

Житель Соломоновых островов. На лице шрамы-украшения. Гравюра на дереве, XIX век

с проявлениями язычества: «Он выдержал много столкновений с индейцами, в ходе которых сжег много храмов, где молящиеся поклонялись змеям, жабам и другим гадам».

Через несколько дней Менданья увидел нечто еще более отвратительное: островитяне принесли ему клубни ямса и части тела ребенка. Он велел сжечь труп в присутствии того, кто его передал, «чтобы они поняли, что мы не едим человеческого мяса». И хотя Гальего пишет, что жители Соломоновых островов будто бы потупились от стыда, вряд ли они поняли, почему испанцы с таким негодованием отвергли предложенный им трофей охоты за головами. Менданья не дал своим подчиненным выразить отвращение с помощью аркебуз, и это делает ему честь.

Между тем строительство бригантины было закончено. Судно могло поднять на борт тридцать человек со всем для них необходимым. Его исключительная польза наглядно проявилась во время исследования близлежащих островов, например во время ночных плаваний, когда расположение остроконечных коралловых рифов можно было определить лишь благодаря флуоресценции, вызванной наличием в воде мелких организмов. Более

Воин с Соломоновых островов. Гравюра на дереве. XIX век

громоздкий корабль очень скоро наскочил бы на мель. В ходе последующих плаваний под руководством Ортеги и Гальего были обследованы южные и центральные Соломоновы острова: Гуадалканал, Сан-Кристобаль, Малаита, Флорида, Улава и остров Трех Сестер. Почти на всех из них над сверкающей поверхностью моря более чем на тысячу метров поднимались конусообразные вершины гор, покрытые прохладными лиственными лесами. Берега заросли манграми, имевшими корни-ходули, иногда встречались рощи кокосовых пальм, верхушки которых напоминали веера. Вода у берега была темно-голубой, и лишь на расстоянии нескольких сотен метров от пляжа прибойная волна и бирюзовый цвет воды выделяли линию прибрежных рифов. Ветер выносил в море запахи цветов, дым костров, слышались кри-езнакомых птиц. Правда, эта райская местность то и дело становилась ареной кровопролитных стычек с ее темнокожими, ко сложенными и гордыми обитателями. Мужчины были совершенно голые, и только на шее и руках у них были надеты браслеты из листьев, служившие украшениями, а на лицах, тоже для красоты, были нанесены искусственные шрамы, и, конечно, они всегда имели при себе оружие: стрелы и луки, копья, палицы, украшенные искусной резьбой. Нередко они встречали испанцев, высаживавшихся на берег, градом стрел и камней: женщины и дети обычно тоже принимали участие в такой обороне, и часто на берегу оставались один-два трупа.

Педро Сармьенто де Гамбоа тем временем тоже не оставался без дела. Еще до Ортеги он вместе с отрядом из двадцати четырех человек предпринял попытку подняться на горный хребет острова Санта-Исабель, но, столкнувшись с ожесточенным сопротивлением, вынужден был укрыться на песчаной отмели посреди реки. Там преследуемые провели бессонную ночь под проливным дождем в постоянном страхе подвергнуться новым нападениям и в конце концов совершенно обессиленные вернулись в бухту Звезды. Сармьенто показалось, что во время этого похода он обнаружил признаки месторождения золота. Наверное, его сообщение пробудило всяческие фантазии в воспаленных умах и способствовало тому, что острова впоследствии получили название Соломоновых. Во всяком случае, во время плавания никто еще не употреблял этого названия. На островах, открытых Менданьей и его спутниками, современники расположили золотую страну Офир, откуда библейский царь Соломон получал свои сокровища: «И отправились они в Офир, и взяли оттуда золота четыреста двадцать талантов, и привезли царю Соломону»^⁴⁵.

В конце первой недели мая оба корабля и бригантина поплыли к Гуадалканалу. Здесь испанцы нашли хорошее место для якорной стоянки и вступили во владение окружающей местностью, согласно уже заведенному порядку. Островитяне не остались к этому равнодушны: в воздухе засвистели стрелы, воздвигнутый деревянный крест кто-то утащил. Два мертвых островитянина, в том числе вождь, — вот результат первой встречи в бухте, благочестиво названной Гальего Пуэрто-де-ла-Крус. Но все-таки, как записал Гальего вскоре после столкновения, крест островитяне возвратили. Они даже разрешили испанцам набрать Соломоновы острова плодов с кокосовых пальм, принадлежавших убитому вождю, а остальные деревья пометили связками листьев, показав таким образом, что это их собственность. 19 мая Менданья разрешил примерно трем десяткам солдат отправиться на поиски золота.

Деревянный идол с нагрудным украшением из перламутра.

Вероятно, они обнаружили золото в наносном песке реки, находившейся неподалеку, неоднократно пытались намыть вожделенный металл, но им все время мешали воинственные местные жители и сильное течение. Единственное, что удалось раздобыть, это несколько кур, но поскольку дневной рацион испанцев к тому времени был урезан до полуфунта корабельных сухарей и такого же количества вяленого мяса, то и такой добычи было достаточно, чтобы вселить веру, что «они нашли лучшую землю».

Но это было ошибкой. В течение последующих дней командиры и другие участники экспедиции склоняют Менданью разграбить одно из многочисленных поселений неподалеку, чтобы запастись свежими продуктами питания. После того как все попытки мирным путем сторговать провизию оказались напрасными, Менданья больше не может удерживать своих людей. Настал звездный час Сармьенто. Уже во время первого нападения ему и его спутникам удалось награбить много таро, ямса, кур и свиней. Но в их отсутствие островитяне обезоружили оставленных охранять лодку матросов и только принялись выяснять строение их бедер, как подоспевшие мародеры выручили своих товарищей из крайне неприятного положения. В другой раз темнокожие воины оказались более удачливыми. Они захватили десятерых матросов, посланных за пресной водой, и убили девятерых из них. Десятого, тяжело раненного, удалось отбить. То, что последовало затем, можно назвать самой настоящей колониальной войной. Попытка испанцев оправдаться тем, что они якобы хотели отомстить за растерзанных товарищей, выглядит наивно, ведь они первыми причинили островитянам несравненно больше страданий.

Тем временем команда бригантины, не зная о кровавом происшествии, тоже натворила столько зла, что одно оно должно было бы привести население острова в негодование. И это несмотря на то, что Эрнандо Энрикес, руководивший судном, приказал стрелять только в том случае, если появится опасность для жизни. Он даже велел везде, где брались кокосовые орехи или другие фрукты, оставлять товары, предназначенные для обмена, но и он не смог предотвратить кровопролития. То же самое повторилось на острове Малаита, где морякам опять показалось, что они нашли золото: «На этом острове мы видели военные палицы размером с апельсин из металла, похожего, кажется, на золото». Но это был всего лишь пирит, который тоже мог явиться поводом для возникновения легенды о стране Офир в Южном море. Тем временем среди испанцев начала свирепствовать тропическая лихорадка, которая предохранила и их и островитян от поисков тех мест на острове, откуда бралось предполагаемое золото. В конце первой недели июня бригантина вернулась на Гуадалканал.

Там под предводительством Сармьенто были сожжены сотни хижин и опустошены все земли вокруг; дальнейшее пребывание на этом острове было бессмысленно. Но вот 6 июня к кораблям приблизилась лодка, в которой сидели люди и держали свинью, а на берегу в это время собралась толпа народа. Что это — предложение мира или обманный маневр? Испанцы решили загадку по-своему. Они расстреляли людей в лодке, четвертовали трупы и оставили их на том месте, где были убиты матросы, посланные за пресной водой. 13 июня Менданья приказал плыть к острову Сан-Кристобаль. Корабли нужно было проконопатить, и он надеялся, что там это можно будет сделать, не опасаясь нападения. Поскольку корабли плыли против юго-восточного пассата, на преодоление небольшого расстояния пришлось затратить целых семь дней. Позади остался Гуадалканал, один из немногих

островов Тихого океана, где позже действительно было обнаружено золото, но для этого потребовались технические возможности другого столетия.

На Сан-Кристобале повторилась та же самая история: миролюбивый прием, но провизию никто не приносит, в конце концов обращение к помощи аркебуз, арбалетов и факелов. Бригантина отправилась на поиски подходящего места стоянки, где можно привести в порядок корабли. Ее экипаж попал в засаду и возвратился с четырьмя ранеными на борту. Корабли пришлось конопатить кое-как — почти все были по горло сыты выпавшими на их долю приключениями. Менданья собрал около полусотни подчиненных и спросил их, что делать дальше: колонизировать острова, продолжать поиски Южной Земли или возвращаться назад. Сам он хотел доплыть до Южного тропика, Сармьенто и некоторые страстные искатели золота-остаться, Гальего, Ортега и большинство собравшихся потребовали возвращения в Перу. Они доказывали, что такелаж истлел, провизии заведомо недостаточно, свинца для отливки пуль мало. Менданья решился на компромисс: корабли поплывут к южноамериканскому побережью и всегда, когда будет позволять ветер, будут следовать юго-восточным курсом. Это был опрометчивый план, с которым совершенно справедливо не соглашался Гальего и другие кормчие, утверждавшие, что нужно плыть на север к традиционному маршруту манильских галлонов.

11 августа 1568 года на «Лос Рейес» и «Тодос Сантос» были подняты якоря, и это означало, что Соломоновы острова на два века исчезли из поля зрения европейцев. Согласно данным Гальего, острова расположены к западу от Кальяо на расстоянии тысячи семисот лиг, то есть около девяноста градусов по долготе, что на тридцать градусов меньше истинного положения. Ошибка достаточная, чтобы долгое время вводить в заблуждение картографов и мореплавателей. Карты XVI столетия отводили Соломоновым островам место, почти соответствовавшее их истинному положению, недалеко от восточной оконечности Новой Гвинеи; затем они появлялись то здесь, то там, отстояли то на шестьдесят, то на девяносто градусов по долготе от перуанского

Маршруты испанских мореплавателей в Тихом океане (XVI–XVII века)

побережья; в некоторых случаях их вовсе не изображали на картах. От ошибок, подобных допущенной Гальего, никто не был застрахован до тех пор, пока географическую долготу не умели определять вообще или могли определять только приблизительно. Гигантская протяженность Тихого океана в то время неимоверно преуменьшалась. История его исследования была поначалу историей блужданий, катастрофических ошибок и случайно открытых островов, открывавшихся вторично тоже случайно.

В 1769 году Луи Антуан де Бугенвиль, который во время своего кругосветного плавания любовался Соломоновыми островами, писал: «Самое замечательное по сравнению со всеми предшествующими [было путешествие] Альваро де Мендосы [здесь Бугенвиль ошибается] и Менданьи. Выйдя из Перу в 1567 году, они открыли знаменитые острова, которые вследствие своих богатств были названы Соломоновыми; однако, если даже предположить, что все рассказы о богатстве этих островов не являются вымыслом, все равно их местонахождение осталось неизвестным и все последующие поиски их оказались тщетными. Предполагают, что они находятся к югу от экватора между восьмой и двенадцатой параллелями [на самом деле между пятой и десятой]. Об острове Сан-Исабель и земле Гуадалканал, о которых тоже упоминали эти мореплаватели, известно очень мало».

Бугенвиль не мог тогда знать, что открытые им в 1768 году острова Шуазёль, Бугенвиль и Бука составляют северную группу Соломоновых островов. И Филипп Картерет, почти за год до него тоже открывший этот архипелаг, не догадывался, что один из увиденных им островов, был остров Малаита, упомянутый Менданьей.

Когда Менданья и его товарищи в августе 1568 года отправились в обратный путь, они везли с собой восьмерых жителей Соломоновых островов и первые известия об образе жизни меланезийских народов. Они могли сообщить об охоте за головами и каннибализме, а также об удивительных достижениях в области ремесел и искусств: о весельных лодках красивой формы, украшенных прекрасной резьбой и инкрустированных перламутром, в которых могли разместиться до сорока человек; о строениях, стены и крыши которых были сделаны из искусно сплетенных листьев пандануса, а столбы покрыты резьбой: о музыкальных инструментах из раковин; об украшениях из кабаньих зубов, перьев какаду и кусочков ракушек; об искусно и старательно изготовленных с помощью каменных топоров скульптурах и диковинных деньгах из ракушек. Но, как вскоре выяснилось, властей в Перу совершенно не интересовали этнографические детали. В те времена, когда одежде придавалось огромное значение, весть об островитянах, которые ходят почти обнаженными, могла вызвать только разочарование.

Но пока моряки еще очень далеко от Кальяо, и их ожидают бедствия куда более тяжкие, нежели отсутствие интереса или недовольство их нанимателей. После того как они три недели кряду испытывали немилость юго-восточного пассата, все кормчие 4 сентября единогласно выступили против курса, выбранного Менданьей. Если они не хотят бесславно умереть от голода и жажды, то нужно плыть на север или на юг, в районы, где царят западные ветры. Несмотря на то, что Менданья придерживается хотя и ошибочного, но твердого мнения, что ветер переменится в результате некоего предстоящего астрономического чуда, он все-таки уступает. И наверное, не потому, что признает правильными слова Гальего «пока сухопутный человек приводит аргументы, моряк ведет корабль», а потому, что заметил: команда выполняет его приказания с большой неохотой.

Через два дня корабли пересекли экватор. 17 сентября испанцы увидели множество атоллов из группы Маршалловых островов. Они сошли на берег, обнаружили селение, жители которого предусмотрительно скрылись, но поживились только петухом да нашли «резец, сделанный из гвоздя, говорящий о том, что здесь побывали чьи-то торговые корабли. Они [матросы] не нашли пресной воды, но увидели несколько кокосовых пальм с надрезанными стволами-указание на то, как они [островитяне] добывают воду. Местные индейцы пьют чичу [южноамериканский напиток из перебродившей кукурузной кашицы], приготовленную из чего-то, похожего на ананас, и поэтому там тучи мух». Не считая забавного зоологического экскурса Гальего, в целом его сообщение очень интересно. Например, железный предмет мог попасть с экспедицией Грихальвы на острова Гилберта, а оттуда различными торговыми путями — сюда. Заключение, что воду получают, надрезая стволы кокосовых пальм, правильно. Этот способ применяют и по сей день. Правда, чича — это пальмовое вино.

Мореплаватели не смогли найти в округе подходящей якорной стоянки и продолжили путешествие. Через пятнадцать дней они снова увидели атолл и провели возле него ночь в надежде, что он окажется обитаемым, ибо у них уже ощущалась нехватка питьевой воды. В предрассветных сумерках перед моряками предстала обескураживающая картина: возвышающиеся на несколько футов голые коралловые известняки, слегка поросшие сухим кустарником, где жили только крикливые морские птицы. Остров Сан-Франсиско (Уэйк) остался позади. Пройдет еще почти двести тридцать лет, прежде чем здесь снова появится корабль.

В середине октября кормчие решили, что они находятся в семидесяти-восьмидесяти лигах от калифорнийского побережья. Роковое заблуждение! Даже десятикратно увеличенное расстояние только-только соответствовало бы истине. 16 октября «Тодос Сантос» унесло штормом, и его больше не видели. Менданья решил, что это дело рук Сармьенто, который захотел сам выбрать путь назад. Ураган, обрушившийся через день, заставил забыть о всех предыдущих бедах. Корабль дал течь, через отверстие в трюмы хлынула вода, и в течение более чем полутора часов «Лос Рейес» был близок к крушению. Лодку и кормовую надстройку смыло за борт; когда Гальего попытался повернуть корабль по ветру, парус разорвало «на две тысячи кусков». Тем временем на палубе можно было видеть такую сцену: промокшие насквозь, измученные люди взирают на одного из монахов, который, перекрывая рев разгулявшегося шторма, призывает их

«Зловещий океан» в представлении мореплавателей многих столетий: с ужасными чудовищами, «клейкими морями» и «магнитными горами». Изображенные корабли — испанские галионы XVI века

покаяться в грехах, дабы уйти из жизни христианами. Кое-кто, однако, не хочет умирать ни обычным, ни христианским манером. Они срубают грот-мачту, ставят дополнительный парус и спасают корабль.

Непогода держалась три дня, только потом ветер и море утихли. Гальего считал, что их снесло на пятьдесят лиг и теперь они находятся на расстоянии ста двадцати лиг от мыса Фортуны на калифорнийском берегу. Но, как нарочно, именно Менданья, неспециалист в навигации, оказался ближе всех к истине, когда говорил, что расстояние равно шестистам лигам. В начале ноября главнокомандующий мог предоставить каждому члену экипажа в день только «пол-литра тухлой воды, полфунта сухарей, превратившихся в крошево, и немного черной фасоли и растительного масла; почти все люди ослепли от слабости, ибо уже ничего не было съестного». Не было сил даже на то, чтобы поднять мятеж. Только в плавании на Филиппины, как перешептывались многие, в том числе, наверное, большинство кормчих, заключено спасение.

Те, кто до сих пор считал Менданью уступчивым предводителем, глубоко заблуждались. Он смело предстал перед командой, заверил людей, что к такому бедственному положению привели ошибки кормчих и что повернуть в обратном направлении означало бы смерть. Ему удалось успокоить матросов, хотя один из них от жажды сошел с ума и почти каждый день кто-нибудь умирал. Десны у всех совершенно распухли и закрыли зубы, гнойные нарывы покрывали тела. И как бы отталкивающе ни выглядели сегодня некоторые поступки тех людей, которые без сожаления могли истязать себе подобных, их способность выдерживать невообразимые мучения вынуждает нас отдать им должное.

Наступило 12 декабря, и появились первые признаки близкого берега: на корабль стали садиться птицы, матросы заметили в море ветку дерева. Они выловили ее, вырезали из нее маленькие крестики и теперь постоянно держали их в руках, моля бога о спасении. Через неделю Гальего увидел землю. «И нашлись такие, совершенно отчаявшиеся, кто говорил, что этого не может быть». Это было побережье Южной Калифорнии.

Испанцы вошли в мексиканскую гавань Колиму, где их вначале приняли за английских пиратов. Через два дня на рейде Колимы появился галеон, выглядевший ничуть не менее странно и тоже без мачт — «Тодос Сантос». Это Сармьенто привел назад свою команду. «Всевышнему было угодно свести нас всех в этой гавани. Только богу ведомо, как мы были рады снова увидеть друг друга. Мы знали, что господь сотворил чудо, спася нас от стольких бурь, а на альмиранте [ «Тодос Сантос»] оставался только кувшин воды». Но одному из прибывших было не до ликования: Менданья велел арестовать Сармьенто. Однако и самому Менданье было уготовано далеко не триумфальное возвращение. Письмо некоего чиновника из Новой Испании королю Филиппу II свидетельствует о том, что плавание Менданьи было расценено чуть ли не как бесполезное: «8 февраля в гавань Сантьяго недалеко от Колимы… вошли два потерпевших крушение корабля, на борту которых уже не было провизии и которые когда-то покинули гавань Лимы в Перу в поисках Соломоновых островов [это название здесь впервые употреблено в официальном документе] и Новой Гвинеи… Насколько я могу судить по сообщению, мне врученному, открытия не имеют большого значения, хотя они [руководители экспедиции] говорят, что имеют сведения о более благодатных землях. Ибо в ходе этого исследовательского плавания не были найдены ни пряности, ни золото, ни серебро, ни какие-либо иные товары, а все встреченные народы-это обнаженные варвары… Выгода, которую можно было бы извлечь из открытия островов, заключается в том, чтобы обратить в рабство людей или заложить гавань с поместьями в ее окрестностях, откуда будет поступать провизия, чтобы затем открыть континент, о котором говорят, что там есть золото и серебро и люди носят одежду. Если подобная экспедиция состоится, ее следует отправить из Новой Испании [Мексика], что более удобно, поскольку экспедиции, отправившейся из Перу, на обратном пути с описанных островов постоянно препятствует ветер… Из людей, покинувших тогда гавань Лимы, не вернулись тридцать один-тридцать два человека, так как они умерли от болезни или были убиты индейцами с описанных островов».

26 июля 1569 года (так пишет Гальего, другие источники называют 11 сентября) в Кальяо закончилось первое тихоокеанское исследовательское плавание под командованием Альваро Менданьи де Нейры. Очень скоро в близлежащей церкви было зажжено около полусотни свечей, которые на короткий миг напомнили о тех людях, чьи останки теперь истлевали на Соломоновых островах, на дне Южного моря или на кладбище в Сантьяго. Рождались первые легенды. В портовых тавернах Кальяо и Пайты ходили слухи, что корабли Менданьи привезли с острова Гуадалканал сокровища на сумму сорок тысяч золотых песо, что жители Соломоновых островов украшают свои хижины гирляндами из золотых слитков. Но властям положение дел было известно лучше. Еще в центральноамериканской гавани Каринто, по дороге в Перу, Менданья вынужден был заложить свое имущество и занять у Гальего тысячу четыреста песо, чтобы отремонтировать и оснастить корабли для дальнейшего плавания. У него самого не было ни одной золотой монеты, которой он мог бы расплатиться.

Именно в этой гавани исчез Педро Сармъенто де Гамбоа, чтобы появиться вновь в Перу в ноябре 1569 года, когда дядю Менданьи сменил новый вице-король дон Франсиско де Толедо. Сармьенто удалось опорочить своего бывшего главнокомандующего и сделаться необходимым вице-королю. Франсиско де Толедо, стремившийся подчинить инков испанскому господству и жестоко преследовавший сопротивлявшихся, нашел в нем добровольного помощника-палача. В 1572 году Сармьенто арестовал последнего Инку-Тупака Амару, бежавшего в горы. Он был казнен на рыночной площади Куско, бывшей столицы страны, и вместе с ним на два столетия угасло организованное сопротивление перуанских индейцев.

Дальнейшая карьера Сармьенто по-прежнему была балансированием по краю пропасти. Только-только он получил задание написать для короля Филиппа историю государства инков, как его опять схватили ищейки инквизиции. Его вновь обвинили в том, что он хранит магические предметы (по всей вероятности, это были навигационные инструменты). Его упрятали в подземелье, и он снова был приговорен к высылке из страны. Но вице-король освободил мнимого еретика и послал его в 1579 году — англичанин Фрэнсис Дрейк как раз в это время опустошал испанские владения на тихоокеанском побережье — в Магелланов пролив, где он должен был перекрыть пирату обратную дорогу в Англию. Однако все усилия Сармьенто оказались напрасными, поскольку Дрейк избрал другой путь — пересек Тихий океан. Но Сармьенто вернулся не с пустыми руками: во время пребывания в проливе он изготовил великолепную карту Магелланова пролива. Поэтому нет ничего удивительного в том, что именно его уполномочили руководить укреплением и колонизацией этой местности, куда в 1581 году отправились корабли с переселенцами под командованием Диего Флореса де Вальдеса. Предприятие Флореса оказалось крайне неудачным. Страшная судьба ожидала группу переселенцев, состоявшую из четырехсот мужчин и тридцати женщин, которых Сармьенто окольным путем через Перу привел в Магелланов пролив. Британец Томас Кавендиш^⁴⁶, ставший в 1587 году их спасителем, нашел их «в большом числе умирающими, как собаки в своих конурах», в месте, которое он назвал гаванью «Голодной Смерти». В воздухе стояла вонь от разлагавшихся трупов, а те, кто были еще живы, питались листьями и кореньями. За год до этого Сармьенто был схвачен на море английскими каперами и доставлен в Англию. Отпущенный там на свободу, он попал по пути в Испанию в руки гугенотов и только в 1589 году за большой выкуп обрел наконец снова свободу. Вполне возможно, что умерший в Маниле в 1608 году Педро Сармьенто был именно он. Сегодня вторая по величине вершина Огненной Земли носит его имя.

Неизвестно, как сложилась дальнейшая судьба Эрнана Гальего, навигаторского гения плавания к Соломоновым островам. Если он тот самый знаменитый кормчий Эрнан Гальего Ламеро, который сопровождал Сармьенто во время его первого плавания в Магелланов пролив, то он должен был дожить до очень преклонных лет и умереть богатым человеком. Но не исключено и то, что он мог оказаться одним из двух мореплавателей по имени Эрнан Гальего, которые в 1570 году потерпели крушение у западного побережья Южной Америки. Один из них тогда утонул…

Последнее плавание Альваро де Менданьи

Приключения, которые пережил Менданья, отправившись по заданию дяди в Тихий океан, отныне стали его страстью. Он настаивает на колонизации Соломоновых островов, утверждая, что острова — это только преддверие Южного континента. И если вначале он не находит понимания, виною тому три обстоятельства. Во-первых, его открытия не очень-то впечатляют, поскольку во время плавания не было обнаружено ничего притягательного, во-вторых, морские силы Испании сковывают английские пираты и, наконец, губернатор Гарсиа де Кастро, освобожденный от обязанностей вице-короля, больше не может быть полезным своему племяннику. По-видимому, оба они в конце 1569 года покинули Перу. В Испании де Кастро повысили в чине, и он стал членом Совета по делам Индий.^{^⁴⁷}

Вероятно, не будет ошибочным предположить, что на этом посту он действенно способствовал претворению в жизнь намерения Менданьи. Однако его ходатайство увенчалось успехом только в апреле 1574 года. Филипп II поручил Менданье доставить на Соломоновы острова пятьсот мужчин, из которых пятьдесят были с семьями, приказал заложить там три города и подкрепил свое поручение десятью тысячами дукатов. Этой удивительной активности способствовало то обстоятельство, что стало известно о намерении англичан основать в Тихом океане свои поселения. В качестве компенсации за усилия и финансовое участие в предприятии Менданье было предоставлено право наместничества в колонии и право чеканки монет; он получил полномочия за отдельную плату поставлять поселенцам рабочую силу, используя местных жителей, а также получил титул маркиза.

Пока все шло, согласно его желаниям. Будущий управитель Соломоновых островов покинул Испанию и в январе 1577 года прибыл в Панаму. Но действительность оказалась более суровой. Под каким-то случайным предлогом Менданью арестовали, несколько дней он провел в тюрьме, а потом долгие недели под домашним арестом. Когда он наконец попал в Перу, вице-король де Толедо в течение десяти лет расстраивал любые его планы. И лишь в 1590 году, когда вице-королем Перу стал маркиз Каньете, вновь возродилось стремление к поискам Южной Земли и соломонова золота.

Весной 1595 года четыре корабля под командованием Менданьи покинули Перу. Это были: флагманский корабль «Сан-Херонимо», в обиходе именуемый просто «капитана», «Санта-Исабель» (альмиранта) и более мелкие суда — «Санта-Каталина» и «Сан-Фелипе». На борту находились триста семьдесят восемь человек — моряки, солдаты, поселенцы с женами и детьми (двести восемьдесят человек были «способны держать в руках оружие») и трое священников. Альваро Менданья, получивший титул аде-лантадо (так исстари называли в Испании покорителей и правителей отдаленных пограничных провинций), взял с собой жену донью Изабеллу де Баррето и трех ее братьев. (Очень печальное обстоятельство, ибо предприятие, и без того не сулящее ничего хорошего, будет позже поставлено на грань провала из-за корыстной жажды власти и глупости доньи Изабеллы.) Менданья, возраст которого приближался к пятидесяти, кажется, потерял былую уверенность и решительность, отличавшие его во время первого плавания. А они как раз были крайне необходимы, поскольку среди членов экипажа, как и в любом колониальном походе того времени, были идальго-практически неуправляемые, строптивые авантюристы, отправившиеся в плавание с единственным стремлением урвать побольше золота и яростно противившиеся любой дисциплине. Самой экспансивной личностью среди них был Педро Мерино Манрике, который с самого начала сеял смуту, пока на далеком острове Санта-Крус ему не пришлось молить о том, чтобы ему дали время для исповеди.

Первой мишенью атак Манрике стал Педро Фернандес де Кирос, главный кормчий экспедиции, который еще у перуанского побережья хотел даже покинуть флагманский корабль. С большим трудом удалось Менданье его удержать, ведь Фернандес де Кирос-это было нечто большее, чем Гальего первого плавания Менданьи. Как сообщает о нем хронист, настроенный не слишком доброжелательно, вырос Кирос в Руа-Нова, районе Лиссабона, пользовавшемся тогда дурной славой. Но это говорит скорее в пользу Кироса, чем против него, ибо ему, уже в ранней юности познавшему тяготы профессии моряка, удалось все же подняться по социальной лестнице. Во всяком случае, в 1589 году он женился на дочери Кеведо де Миранды, уважаемого лиценциата. После 1590 года вместе с семьей он поселился в Перу и приобрел там репутацию отличного кормчего. Мы еще много будем говорить

Татуированный воин с Маркизских островов. Рисунок начала XIX века

об этом незаурядном человеке, наделенном талантами мореплавателя и поэта, математика и наблюдателя. Взять хотя бы его путевые заметки о плавании, живо и образно отражающие все происшедшее, которые он, по всей вероятности, диктовал своему секретарю спустя много лет после описанных событий. Разговорчивый по натуре Кирос оказывал на окружающих умиротворяющее влияние и, хотя подчас бывал болтливым, неизменно пользовался авторитетом, а вскоре на деле проявил выдающуюся отвагу.

Погода благоприятствовала выходу в Тихий океан, на борту все были полны радостных надежд. «Во время плавания было отпраздновано пятнадцать свадеб. Не проходило и дня, чтобы кто-нибудь не пожелал вступить в брак. Казалось, что все будет проходить под знаком счастья, обнадеживающих ожиданий, многих неожиданностей и на страх туземцам».

Менданья считал, что Соломоновы острова находятся на расстоянии тысячи четырехсот пятидесяти лиг от Кальяо, но, когда осталось преодолеть еще тысячу морских миль, неожиданно увидели сушу. Это было 28 июля 1595 года.^{^⁴⁸} «В пять часов пополудни в десяти лигах от нас был увиден остров… Аделантадо назвал его Магдалена, потому что это случилось вечером того дня [день святой Магдалены]. Он подумал, что это и есть та земля, которую он ищет». Но то были не предполагаемые «Золотые», а Маркизские острова. Остров Магдалена Менданьи теперь называется Фату-Хива, а остальные открытые им острова — Сан-Педро, Доминика и Санта-Кристина, которые он назвал Маркизскими в память о маркизе Каньете, отмечены сегодня на картах как Мотане, Хива-Оа и Тауата.

Сначала испанцы не заметили местных жителей, но затем к ним приблизились в семидесяти лодках с балансирами, сидя в них, держась за края, а то и просто вплавь «в общей сложности четыреста туземцев, почти белокожих, с привлекательной внешностью, прекрасно сложенных, здоровых, с сильными конечностями и длинными пальцами на руках… крепкая и здоровая раса… Все они были обнаженными, ни одна часть тела не была прикрыта; их лица и тела покрывали нанесенные синей краской изображения рыб и другие узоры. Волосы их походили на волосы женщин: очень длинные и распущенные, некоторые их заплетали… Они имеют все основания воздать хвалу создателю». Целую страницу посвятил впечатлительный Кирос внешнему облику островитян. Герман Мелвилл^⁴⁹ подтвердил его мнение в своих книгах спустя два с половиной столетия.

События разворачивались, как обычно: жители Маркизских островов передали испанцам овощи, еду, завернутую в листья, воду в бамбуковых стволах; человек сорок поднялись на борт, удивленно ощупывали одежду прибывших и их самих. Затем их интерес обратился к другим вещам, и они стали присваивать их себе с такой же непосредственностью, с какой предлагали свое имущество. Менданья дал холостой выстрел из пушки, и беззаботные гости кинулись к своим лодкам. Все, кроме одного, который получил удар шпагой. Сидящие в лодках начали угрожающе размахивать веслами и копьями, глухо затрубили сделанные из раковин горны, на корабли обрушился град камней. Под руководством бородатого старца островитяне прикрепили к «Сан-Херонимо» канат и стали пытаться на веслах подтащить корабль к берегу… К счастью, у многих канониров отсырел порох, и все обошлось, по испанским понятиям, сравнительно благополучно: старику пуля попала в голову, было еще семь или восемь убитых и много раненых.

Менданья быстро заметил, что этот остров не похож на его Соломоновы острова. Нет коралловых рифов, почти черные скалы, встающие перед островом прямо из моря и окруженные стремительно обрушивающимся на них прибоем, имеют мало общего с поросшими буйной растительностью горами островов Санта-Исабель или Гуадалканал. Только ущелья в глубине острова да еще лесистые долины и темно-зеленые луга с наветрен-ной стороны напоминали прежние открытия Менданьи. Да и внешний вид людей со светло-коричневой кожей, стройными фигурами и приятными чертами лица говорил, что он попал в район обитания до сих пор неизвестной расы. Самое поразительное в их облике — искусная татуировка. (Действительно, позже нечто подобное обнаружилось только на Новой Зеландии.) Тело каждого мужчины было испещрено тонкими сине-черными линиями, как бы заменяющими одежду и украшения. В некоторых случаях искусство татуировщиков не пощадило даже десен, век, ушей и губ. Женщины удовлетворялись чаще всего лишь несколькими искусными линиями, проведенными горизонтально к уголкам губ, что европейским первооткрывателям будущих столетий покажется особенно прелестным, так как это придавало лицу слегка обиженное выражение. Странны и удивительны были здесь предметы материальной культуры: сделанные с большим мастерством лодки на тридцать-сорок гребцов, искусно украшенное оружие и орудия труда, украшения из перьев, зубов зверей и черепашьего панциря. Остальное, должно быть, осталось неизвестно испанцам: монументальные скульптуры Тики из вулканического камня, священные рощи и каменные террасы, охота за головами, каннибальские пиршества-обо всем этом можно подробнее узнать из «Тайпи» Мелвилла и сообщений современных археологов.

Ритуальное святилище и скульптурные изображения Тики на острове Яуку-Хива (Маркизские острова). Рисунок начала XIX века

По сравнению с книгой Мелвилла записки о плавании Менданьи — это чтение, вызывающее неприятное чувство. На второй день пребывания у островов Манрике с двадцатью солдатами отправился на остров Санта-Кристина, чтобы подыскать подходящее место для якорной стоянки и найти питьевую воду. Когда его по пути к берегу окружили любопытные островитяне в лодках, он открыл огонь, найдя при этом цель, показавшуюся ему наиболее притягательной: мужчину, пытавшегося прикрыть руками своего ребенка.

«Первый кормчий [Кирос] сказал ему, что он сожалеет, что тот не выстрелил в воздух. Но солдат ответил, что вынужден был так поступить, дабы не утратить славу хорошего стрелка. Чем это ему поможет, возразил первый кормчий, если он, будучи прославленным стрелком, попадет в ад?»

Ходуля с Маркизских островов. (Бег на ходулях был одним из видов упражнений в церемониальных военных играх)

Менданья после происшествия хотел немедленно продолжить плавание к Соломоновым островам, но потом решил остаться, чтобы взять на борт свежую провизию. Он сошел на берег, торжественно вступил во владение островами и посеял около близлежащего поселка кукурузу. Были водружены три креста — не во имя ли спасения душ тех трех островитян, чьи трупы Манрике приказал повесить на реях «Сан-Херонимо»? Хотя островитяне были довольно далеки от идей гуманизма, тем не менее их должна была ужаснуть извращенная тяга испанцев к убийству, основанная на сомнительном принципе дозволенности резать язычников, словно скот. Когда испанцы 5 августа снялись с якоря, символы христианской веры, оставленные на берегу, оказались обагренными кровью почти двухсот жителей Маркизских островов. Все сложилось именно так, как предсказывал Кирос: «под знаком счастья, обнадеживающих ожиданий, многих неожиданностей и на страх туземцам». Несовершенство навигационных приборов и недостаток географических знаний в ту эпоху предохранили островитян еще на полтора столетия от подобных кровавых визитов.

В дальнейшем маршрут плавания проходил вдоль десятого градуса южной широты, у небольших атоллов делались остановки: «В воскресенье, 20 августа, сумерки застали нас у четырех маленьких и низких островов с песчаными пляжами, поросшими пальмами и другими деревьями». Менданья сначала хотел сойти на берег, но потом уступил «просьбам викария». Не хочет ли тот предотвратить ненужные страдания, ожидающие островитян? Дальнейшие действия викария подтвердили это. Остров Сан-Бернардо (Пукапука?), ибо 20 августа день именно этого святого, остался позади, на него не высаживались. То же самое произошло у скудного заброшенного острова Солитария (Ниулакита?). Затем дни слились в сплошном однообразии. Голубая пустыня от горизонта до горизонта, неопределенность, голод, возмущение. В надежде скоро доплыть до Соломоновых островов продукты расходовали неэкономно, поэтому теперь не хватало воды и дров. На «Санта-Исабель» матросы ободрали деревянную обшивку надстроек, чтобы из остатков муки испечь лепешки. Кироса упрекали в том, что он потерял всякую ориентировку. Все те, кто имели когда-то власть и почести, спрятались теперь за спины матросов, солдат, поселенцев, возложив на них основные тяготы пути. Однако опасения испанцев, хотя и основанные на печальном опыте, приобретенном в Перу, на сей раз совершенно напрасны — Менданья знает, что до Соломоновых островов рукой подать, но, по сообщению Кироса, его очень удручают выдвинутые против него обвинения.

7 сентября все кругом заволокло туманом, и в течение следующей ночи связь между кораблями поддерживалась только факельными сигналами. И все-таки, когда наступил рассвет, обнаружилось, что исчезла «Санта-Исабель». Каравеллу так больше и не увидели. Перед людьми на трех оставшихся кораблях предстала величественная картина: вулкан, достигающий почти семисотметровой высоты, окутанный густо-черной пеленой дыма и «встающий, словно сахарная голова, прямо из моря». До высоты двухсот метров потоки лавы уничтожили на склонах всю растительность, а ниже до самого берега простирались темные влажные леса.

Когда флотилия приблизилась к берегу, от него отделилось с полсотни маленьких лодок с балансирами. Сидящие в них люди были «чернокожими, кое-кто имел темно-коричневый цвет кожи, волосы у них были вьющиеся, у многих белого, красного и других цветов-конечно, крашеные… Зубы у них тоже выкрашены в красный цвет. Тела были кое-где прикрыты тканью и сплошь разрисованы линиями более темными, чем кожа… на шее у них висели бусы из косточек и рыбьих зубов; много-много пластинок из перламутра, больших и маленьких, украшали различные части тела». Вьющиеся выкрашенные волосы, зубы, изменившие цвет от жевания бетеля, линии, которые, скорее всего, были шрамами, а не рисунками, перламутровые пластинки — все это Менданья уже видел тридцать лет назад. Он был уверен, что находится совсем близко к цели, стал выкрикивать островитянам слова на диалекте Соломоновых островов и был очень разочарован, когда выяснилось, что его не понимают. (Испанцы были на юго-востоке Меланезии, всего в двухстах пятидесяти милях от Соломоновых островов.) И это не единственное недоразумение. Люди в лодках схватили луки и, хотя они попадали только в паруса и борта, испанцы не упустили возможности пустить в ход свое куда более эффективное оружие: «Кое-кто был убит, многие ранены, и все, полные страха, обратились в бегство».

В поисках «Санта-Исабель» «Санта-Каталина» поплыла вокруг острова, но альмиранту не нашли. Менданья решил основать на этом острове поселение и построить церковь. Если он думал, что работа успокоит возбужденные умы, то он глубоко ошибался. Его спутников могло утешить только золото, а его здесь не было и в помине. Страсти накалялись, как пламя в жерле вулкана, который буквально через несколько дней начал извергаться, — эффектная декорация к событиям, происходившим в лагере испанцев. Там появился Малопе, миролюбивый вождь одной из окрестных деревень. Произошло знакомство с Менданьсй. сопровождавшееся взаимными заверениями в дружбе. Но, как оказалось, союз этот ничего не значил, так как искатели приключений предпочитали «радости резни»^⁵⁰. По пути к водоему

Украшение из полированной ракушки с нанесенным на ней рисунком. Острова Санта-Крус

люди с «Санта-Каталины» попали в засаду, и трое из них были ранены. Менданья прибегнул к уже проверенным услугам Манрике и приказал ему с тридцатью солдатами учинить резню в деревне Малопе, разорить ее и поджечь. Манрике выполнил задание с обычной для него жестокостью. Но жертвами оказались ни в чем не повинные люди: на испанцев напали представители соседнего племени, от чьих набегов страдали также и люди Малопе. Но Манрике продолжал мародерствовать.

А на берегу острова, названного Менданьей Санта-Крус, где только что было начато строительство поселения, тоже происходили неприятные вещи. Тенистые леса у Байя де Грасьоса, ласковой бухты, где, по сообщению Кироса, бродят незлобивые островитяне с красными цветами в волосах, заботливо возделывающие культурные посадки и готовые помочь в строительстве хижин, ни в коей мере не могли охладить головы Манрике и его приспешников. Они требовали, чтобы Менданья доставил их наконец на обещанные острова, ибо земля, на которую они поначалу с таким энтузиазмом высадились, перестала их интересовать. Люди разделились на две группы. Одни объединились на кораблях вокруг аделантадо, другие — на берегу вокруг Манрике. Кирос, проявив подлинное мужество, сошел на берег для переговоров с недовольными и попытался напомнить им, что все великие начинания рождались в муках и никто не должен думать, что алмазы и изумруды только того и дожидаются, чтобы их подняли. Напрасный труд! Теперь люди Манрике пожелали плыть в Манилу, ибо там по крайней мере найдется место для христиан.

Викарий отслужил мессу в только что возведенной капелле, но проповедь, как и слова первого кормчего, не имела результата. По возвращении на флагманский корабль он сообщил Менданье, что упрямцы только и ждут удобной минуты, чтобы всех их убить. Но следующей жертвой оказались не европейцы, а Малопе. Зачем убили вождя, несколько дней назад защитившего Кироса и других испанцев от мести местных воинов, не поддается объяснению. Менданья, болевший в это время малярией, хотел задержать банду убийц, но не успел. Тогда он вместе с братьями жены и несколькими членами команды захватил Манрике врасплох. Один удар кинжалом пришелся тому в лицо, другой — в спину. «О, дайте мне время для исповеди!» — взмолился умирающий, но исповедаться ему не разрешили. Дон Педро Мерино Манрике ушел в царство теней без покаяния и отпущения грехов. Та же участь постигла его лучшего друга и еще одного человека, принимавшего участие в убийстве Малопе. Истинного убийцу поймали позже. На него пока лишь надели колодки, так как Кирос и викарий были заняты, взывая один к разуму, другой к богу, усмирением тех, кто, мечтая о мести и размахивая королевскими штандартами и обнаженными мечами с криками «Да здравствует король! Смерть предателям!», рыскали в поисках жертв. Кирос, проявляя изощренную хитрость, передал островитянам головы убитых испанцев в качестве искупления за смерть вождя. Убийца Малопе умер через несколько дней, как говорят, от отчаяния.

Не надо ставить островитянам в вину то, что они не удовлетворились ни смертью убийцы, ни головой друга Манрике, которую им передали. Они неоднократно нападали на лагерь, но справедливость избрала другое оружие: испанские ряды начала косить малярия. Сотрясаемый приступами лихорадки Менданья своей последней волей объявил донью Изабеллу губернаторшей колонии, а шурина дона Лоренцо Баррето-адмиралом. Тем временем стали множиться дурные предзнаменования. В ночь на 17 октября луна взошла частично затемненная, а 18 октября 1595 года, шепча молитвы, «аделантадо покинул земную жизнь, на чем и закончилось дело, к которому он так страстно и так долго стремился». В тот же день Альваро Менданью де Нейру понесли к могиле со всеми почестями, какие только можно было оказать.

Восемь дворян несли гроб, обернутый черной материей, глухие удары барабанов, покрытых траурным крепом, определяли ритм шагов, солдаты взяли оружие на караул. Упрямый мечтатель о Южном континенте, чьи дела редко совпадали с его идеалами, навеки предстал перед судом историков и лишь на время был предан меланезийской земле.

Дальнейшая история поселения на Санта-Крус — это хроника смертей (почти пятьдесят колонистов никогда уже больше не покинули остров) и постоянная угроза со стороны островитян. Правда, их атаки становились все реже и реже с тех пор, как деревни в округе были разорены, но испанцы лишили себя тем самым возможности пополнять запасы провизии. Викарий самоотверженно занялся лечением больных, но вряд ли он мог облегчить их страдания. Распространяемые в лагере слухи, что лихорадка — это кара божья за все свершенные мерзости, возникли, конечно, не без его участия. Очень скоро он стал настаивать на том, что необходимо покинуть остров, но затем тоже заболел. 2 ноября умер дон Лоренцо Баррето, через пять дней — викарий. Теперь и Кирос, раньше предлагавший остаться, был согласен с отплытием. И снова те, кто еще могли носить оружие, напали на деревни, чтобы запастись продуктами питания. Однажды их повел сам Кирос и приказал разгонять островитян только холостыми выстрелами. Пустая затея для той толпы, которой он командовал. Погибли люди, были сожжены посевы, разорены дома. Как-то мародеры убили сто двадцать свиней только для того, чтобы взять с собой несколько штук. 18 ноября 1595 года существование испанской колонии на острове Санта-Крус прекратилось. В трюме «Сан-Херонимо» находился извлеченный из земли гроб с телом Альваро Менданьи де Нейры. Он сопровождал уход испанцев из Меланезии.

Деревня на одном из островов Санта-Крус. Литография XIX века

Теперь цель плавания — Манила. Там корабли приведут в порядок, наберут новые команды, чтобы снова отправиться на поиски Соломоновых островов. Кирос очень удручен жалким состоянием судов, большой урон которым нанесли черви-древоточцы, эти термиты моря; точно так же непрочны паруса и тысячи раз плетеные-иереплетеные канаты. Все это, вместе взятое, не дало осуществиться его желанию исследовать такую близкую Новую Гвинею. Более того: «Норма продуктов, выдаваемых в день, составляла полфунта муки, из которой замешивали на морской воде тесто и выпекали в горячей золе [хлеб]; пол-квартилло [1/2 литра] воды, где было полно тараканов, из-за чего вода становилась противной и зловонной. Тяжелые страдания, разобщенность чувств и стремлений не способствовали возникновению атмосферы товарищества. Достаточно упомянуть жуткие гнойные язвы и нарывы, появившиеся на ногах — круюм только скорбь, стоны, голод, немощность, смерть… Не проходило и дня, чтобы за борт не выбрасывались один-два трупа; бывали дни, когда их число достигало трех-четырех. Дошло до того, что нам стало невероятно трудно поднимать мертвых с палубы».

Карта Юго-Восточной Азии Антонио Эрреры, опубликованная в 1602 году. Изображены Молуккские острова, Новая Гвинея, Соломоновы острова и острова Микронезии

В ночь на 11 декабря исчез из поля зрения «Сан Фелипе», через неделю — «Санта-Каталина». Она, как и «Санта-Исабель», навеки исчезла, если, конечно, не принимать во внимание той истории, что позже передавалась из уст в уста в тавернах Манилы и Акапулько, — о кем-то встреченных кораблях, блуждающих в беспредельном море с разорванными парусами, на палубах которых валяются сморщенные мумии — все, что осталось от экипажей. Однако «Сан-Фелипе» нашел дорогу на Филиппины.

Поведение доньи Изабеллы еще более усугубляло страдания на корабле. Она распорядилась снабжать своих cnyi без ограничения из общего котла, хотя имела собственные припасы, а в каморке недалеко от ее каюты откармливались теленок и две свиньи. Умирающим она отказывала в последнем глотке воды, но на глазах у всех приказывала стирать в питьевой воде свои платья. Именно она воспротивилась тому, чтобы команды сопровождающих судов были доставлены на «Сан-Херонимо», как предлагал Кирос. Просто удивительно, что никто из членов экипажа, людей, для которых и море по колено, не поднял руку на самовлюбленную госпожу. Этим она была обязана в первую очередь главному кормчему, его лояльной по отношению к ней позиции. И все-таки однажды даже такой преданный человек, как он, заметил ей, что в сложившейся ситуации власть на корабле ни в коем случае не должна пошатнуться. Знаменательной вехой в карьере Кироса-дипломата, ставшего им не по доброй воле, явился день, когда ему удалось уговорить донью Изабеллу пожертвовать ради подданных по крайней мере теленком. Что касается способностей Кироса-навигатора, то они, вне всякого сомнения. были выдающимися. 21 декабря испанцы увидели остров, видимо, из группы Каролинских, но на него невозможно было высадиться из-за цепи рифов, окаймлявших берег. Через несколько дней достигли Марианских островов. Здесь выяснилось, что тросы настолько истлели, что даже невозможно спустить на воду лодку для поисков якорной стоянки. Плавание пришлось продолжать до тех пор, пока 12 января на горизонте не показались Филиппинские острова. Дальше «Сан-Херонимо» повел местный лоцман. Не доходя нескольких миль до Манилы, они встретили лодку с четырьмя соотечественниками. Люди на борту приветствовали их так, словно то были не четыре человека, а «четыре тысячи ангелов». «Ангелам» же спасенные показались посланцами из преисподней, когда они увидели их, столпившихся на палубе, покрытых нарывами и исхудавших, словно живые скелеты, а между ними — двух хрюкающих свинок. «Почему вы не убили свиней?» — спросили они в крайнем удивлении. «Свиньи принадлежат губернаторше» — таков был ответ. Испанцы воскликнули: «Черт побери! Разве сейчас время быть вежливыми по отношению к свиньям?»

Донья Изабелла проявила щедрость. Было приготовлено не только свиное жаркое, но нашлось даже вино. Поздно, да к тому же и во вред обессилевшим людям. Не менее чем пятидесяти из тех, кто покинул Санта-Крус, все равно никакое, даже самое вкусное угощение уже ничем не могло помочь; еще десять человек умерли по прибытии в Манилу. Там, 11 февраля 1596 года, «все воздали хвалу богу за то, что он их пощадил». Однако благодарностей в адрес Кироса мы не слышим. Наоборот, он даже попал в затруднительное положение, ибо еще в конце плавания донья Изабелла и ее братья, охваченные страхом и ненавистью, подумывали, не лучше ли будет его убить. Во всяком случае, она забросала королевские учреждения жалобами о нанесенных ей оскорблениях, а затем… снова вышла замуж — впредь защищать ее от всяческих бед будет влиятельный дон Фернандо де Кастро.

Фернандес де Кирос закончил свой отчет рассуждениями о том, почему не были найдены Соломоновы острова и где их следует искать в будущем. По мнению Кироса, экспедиция Менданьи не была успешной по трем причинам: во-первых, цель ее находилась дальше от Перу, чем было принято считать, во-вторых, из-за «личных интересов» были даны неправильные данные о географической широте Соломоновых островов и, наконец, в-третьих, несовершенство или нехватка необходимых навигационных инструментов для расчета пройденного расстояния помешали в свое время Гальего верно определить местоположение этих островов. Затем Кирос пришел к заключению, что Санта-Крус, Соломоновы острова и Новая Гвинея расположены недалеко друг от друга, и составил карту мира, наиболее верно отражающую их истинное положение. То же самое в 1587 году предполагал, не принимая в расчет архипелаг Санта-Крус, картограф Абрахам Ортелий, а также Антонио Эррера, опубликовавший в труде «Описание Западных Индий», вышедшем в Мадриде в 1601 году, свою карту. Оба лишь усовершенствовали гипотезу Лопеса де Веласко, высказанную им в 1580 году. Теперь Веласко не только учел острова Санта-Крус, но и дополнил Кироса, высказав идею о том, что все эти острова находятся непосредственно перед Южной Землей и являются густонаселенными, плодородными окраинами богатого золотом континента, где миллионы душ ждут избавления через крещение. Навязчивая идея о том, что он призван открыть для западных стран Южную Землю, тешит тщеславие не одного только Веласко. Для Кироса поиски Южной Земли становятся манией, заставляющей его совершать поступки, которые стороннему наблюдателю могут показаться очень странными. В действительности же его будущее плавание станет последним великим морским плаванием Испании в Тихом океане, о котором Джон Биглхоул скажет, что оно выявило «тайну всех ее успехов и всех ее неудач».

К океанийскому Иерусалиму

В декабре 1597 года на борту отремонтированного и оснащенного новым такелажем «Сан-Херонимо» Кирос прибыл в Акапулько, а оттуда проследовал в Перу. В Лиме он представил свои планы на утверждение вице-королю дону Луису де Веласко. «Если бы он дал мне корабль водоизмещением в семьдесят тонн и сорок матросов, тогда я бы вновь отправился в путь, чтобы найти те земли [Соломоновы острова] и многие другие, о существовании которых я предполагаю».

Веласко мог бы и сам удовлетворить такие скромные запросы бывшего кормчего, но, принимая во внимание цель плавания, он отослал просителя ко двору в Мадрид. В феврале 1600 года Кирос прибыл в Испанию, где, ничего не добившись, решился на обходной, но сулящий успех маневр. Он распродал все свое скромное имущество, а на вырученные деньги добрался до Италии и, сойдя с корабля, пешком, в одежде паломника отправился в Рим.

Очевидно, Кирос понял что ни его убежденность, ни уверенность в успехе не найдут отклика при дворе, что прошли те времена, когда красноречивый Колумб смог убедить коронованных особ в правильности своего намерения достичь Азии морским путем, каким еще никто до него не плавал. Кроме того, генуэзец сулил сказочные богатства в странах Востока, Кирос же мог сослаться лишь на то, что жители Южной Земли нуждаются в миссионерах и жаждут быть обращенными в христианство. Вполне логично, что Кирос рассчитывал на благосклонное отношение папы римского к намерению обратить в христианство язычников. а имея поддержку папы, он мог быть уверен, что уже никто в Мадриде не сможет отмахнуться от него и от его предложения.^{^⁵¹} Аудиенцию перед троном из слоновой кости помог ему получить герцог Сеса, испанский посланник в Ватикане.

28 августа папа Климент VIII принял искателя Южной Земли. «Его святейшество выслушал меня очень внимательно, ознакомился со всеми бумагами, которые я ему передал, и одобрил мое усердие. Он призвал продолжить похвальное начинание и объявил многие милости и льготы на все время подготовки к плаванию».

Слова Климента запали в душу верующего Кироса, а в сознание закралась мысль, что поиски неизвестной Южной Земли-это и есть его миссия на Земле. Покидая Рим, он увез с собой, кроме рекомендательных писем, еще и освященные папой четки и щепочку от креста Христова — светские и религиозные символы, которые будут определять весь его дальнейший жизненный путь.

Весной 1602 года Кирос возвратился в Мадрид. Несмотря на святейшую протекцию, встретили его там не слишком восторженно. Объяснили, что Испания уже и так имеет больше колоний, чем может по-настоящему освоить и заселить, так зачем же открывать неведомый континент, если выгоду при этом извлекут другие? Однако аргументы Кироса о необходимости обращения в христианство страждущих по нему жителей континента опровергнуть было трудно; его решимость, выраженная в заранее заготовленных красноречивых меморандумах, была непоколебимой. В июне его принял король Филипп III и обещал доброжелательно изучить все проекты. Однако, несмотря на это, Кирос не прекратил активную деятельность. Он забрасывает двор докладными записками, ведет переговоры с духовником короля, министрами, влиятельными грандами. В апреле 1603 года он наконец получил копию приказа Филиппа III вице-королю Перу, в котором говорилось, что Педро Фернандесу де Киросу следует предоставить два корабля с командами и всем необходимым, чтобы тот открыл «континент или архипелаг, лежащий между Магеллановым проливом и Новой Гвинеей», в существовании которого убеждены многие маститые ученые.

Искатель Южной Земли без промедления отправился в Перу, но даже многочисленные святые реликвии, которые он вез с собой, не смогли спасти его от кораблекрушения возле Кюрасао. Восемь месяцев томительного бездействия прошли в ожидании попутного корабля. Именно в это время он узнал о смерти своего брата и взял на попечение трех его сирот, живших в Каракасе. Один из них, Лукас, сопровождал Кироса в плавании к Южной Земле, а позже стал уважаемым в Лиме картографом^⁵².

Дальнейший путь Кироса был не менее тернистым. В марте 1605 года он добрался наконец до Лимы, весь в долгах, без единой монеты в кармане, и вынужден был заночевать в какой-то гончарной мастерской. Снова началась упорная борьба. Вице-король Перу, придумывая различные отговорки, пытался уклониться от возложенных на него обязанностей. Дон Фернандо де Кастро, супруг жившей в Перу вдовы Менданьи, опасался, что Кирос поплывет к Соломоновым островам, которые он рассматривал как свое личное владение. Но Кирос уже приобрел богатый опыт в придворных интригах и научился находить тех, кто готов оказать ему содействие.

И вот наконец свершилось. «В день святого Фомы, в среду, 21 декабря, в три часа дня» Кирос вывел в Южное море три корабля. Сам он командовал кораблем «Сан-Педро-и-Сан-Пабло», другой корабль, «Сан-Педро», вел Луис Вазе де Торрес, а маленьким суденышком «Три волхва» командовал второй кормчий Педро Берналь Серменьо. На борту было почти триста человек: среди них десять монахов; два ставленника вице-короля — такие интриганы, как главный кормчий Хуан Очоа де Бильбоа и старший офицер флотилии Диего де Прадо-и-Товар; казначей Хуан де Итурбе; деятельные и опытные помощники Кироса Торрес и кормчий де Леса и, наконец, романтичный, преданный Киросу секретарь Луис де Бельмонте Бермудес, который, вероятно под диктовку начальника, вел во время плавания путевой дневник. Возможно, конечно, что Бермудес, восторженно относившийся к Киросу, кое-что представил не совсем так, как было на самом деле (например, свидетельство Прадо очень отличается от записей Бермудеса), но у нас есть определенные основания предпочитать именно его описания.

Корабли, влекомые пассатом, взяли курс на запад. Целых три недели Кирос практически не мог выполнять свои обязанности, так как его свалила тяжелая болезнь с длительными приступами головной боли и судорогами. Едва поправившись, он составил для Торреса обширную инструкцию на все время плавания — невероятное сочетание деловых указаний с чуждыми практической жизни идеализированными наставлениями. Например, он приказал уничтожить все игральные карты. Отныне игра в карты и кости строго запрещалась. Вместо этого матросы должны были чаще и с большим рвением молиться, ибо от этого, по мнению Кироса, зависел успех плавания. Беспощадно карались также ругань и богохульство. Совершившего проступок первый раз не наказывали, если же это повторялось, богохульника заковывали в кандалы. На случай, если корабли потеряют друг друга в океане, было условлено встретиться у острова Санта-Крус [Ндени], находящегося на широте десяти градусов и на расстоянии тысячи восьмисот пятидесяти лиг от Кальяо. (Старое заблуждение — остров Санта-Крус находится почти на девятьсот морских миль дальше к западу.) Кирос настойчиво наставлял капитана «Сан-Педро», как нужно обходиться с чужими народами. Следует прилагать все усилия к сохранению мира, выполнять взятые на себя обязательства и не претендовать на имущество местных жителей, к оружию можно прибегать только в случае крайней необходимости. Кирос взывал также к осмотрительности. На борт кораблей может подняться одновременно только небольшое число островитян, никто не имеет права сходить на берег без оружия, никому нельзя есть фрукты, которые им будут предлагать, ибо местные жители очень коварны. На всех открытых землях необходимо высевать кукурузу, фасоль, лук, хлопчатник; там, где представится возможность, высаживать на берег кроликов, коз, свиней, поскольку будущим мореплавателям они могут пригодиться. И конечно же, Торрес был уполномочен постоянно следить за тем, есть ли у местных жителей золото, серебро, жемчуг и пряности. Этот совет был определенно совершенно излишним, как и указание, что днем Торрес должен ориентироваться по Солнцу, а ночью постоянно наблюдать Южный Крест.

22 января корабли достигли широты двадцать шестого градуса, однако крутые волны, идущие с юга, не оставляли никаких надежд на то, что в той стороне находится континент. Команда начала роптать, и Кирос приказал повернуть на северо-запад. Вскоре появились признаки близкой земли: стаи птиц, растения, плывущие в воде. Через четыре дня после смены курса открыли первый остров — плоский, песчаный, необитаемый атолл, лежащий юго-восточнее архипелага Туамоту, видимо, остров Дюси. 29 числа увидели более возвышенный остров с обрывистыми берегами, рощами и равнинами, с каменистым пляжем. Испанцы решили бросить якорь, но грунт оказался неподходящим. Трое матросов в лодке высадились на берег, но обнаружили только незрелые фрукты да стаи птиц — единственных обитателей острова Сан-Хуан-Батиста (Хендерсон). Следуя на северо-запад, проплыли мимо Марутеа, группы островов Актеон и Ненгоненго. Поскольку нигде не представлялось возможности добраться до питьевой воды, Кирос приказал соорудить печь и постоянно держать на ней «медный инструмент», вырабатывающий в день от полутора до трех кружек пресной воды. Аппарат для дистилляции воды был очень кстати, так как вместо пятнадцати кружек, как было раньше, капитан мог теперь выдавать членам команды лишь по три-четыре кружки питьевой воды в день. Только 10 февраля впередсмотрящий, ликуя, возвестил, что он видит землю, столбики дыма среди пальм, людей на берегу, при виде которых «все возликовали, словно то были ангелы».

Это, по всей вероятности, был остров Анаа, находящийся всего на две сотни морских миль восточнее Таити. Люди на берегу были вооружены палицами и копьями, что, как известно, совсем не свойственно ангелам, но их жесты говорили о дружеском расположении. Два наиболее смелых матроса в конце концов решились поплыть к берегу и были встречены объятиями и поцелуями. За ними последовали другие: «У одного из матросов была очень белая кожа, и, когда туземцы его увидели, они стали с выражением крайнего удивления ощупывать его спину, грудь и руки… Тот, кто, кажется, был их вождем, передал одному из наших людей в качестве символа дружбы пальмовую ветвь».

Понятно, что испанцы стали лихорадочно искать место для якорной стоянки и были весьма удручены тем, что не смогли найти ее даже на следующий день. Они снова высадились в лодках на берег, но на этот раз в латах, с аркебузами, алебардами и лопатами, так как на пляже острова Анаа должна была состояться торжественная церемония. Для Бельмонте Бермудеса высадка на берег чуть было не стала роковой: закованный в доспехи, он потерял равновесие, упал в воду и его еле-еле удалось спасти, В пальмовой роще, подступавшей к самому берегу, испанцы нашли языческое святилище с жертвенником в центре. «Можно допустить, что то было место погребения или место, откуда дьявол обращался к несчастным туземцам и сбивал их с истинного пути». Было принято решение положить конец проискам князя Тьмы, для чего был возведен большой деревянный крест, который одновременно служил знаком вступления во владение островом.

Несмотря на обнадеживающие успехи на религиозном поприще — семьдесят испуганных островитян заставили встать на колени перед крестом, — пребывание на острове принесло разочарование. Питьевую воду так нигде и не нашли, а в вырытых ямах накапливалось совсем мало мутной жидкости. Испанцы возвратились на борт всего лишь с кокосовыми орехами и двумя пленниками. Кирос велел обоих одарить, одеть в европейские платья и вернуть на остров. Плавание было продолжено, но ежедневная норма воды на человека была сокращена до полулитра.

Бильбоа, главный кормчий, не скрывал негодования по поводу, как он считал, бесцельного блуждания в кажущемся бесконечным океане. Доброжелательно настроенная часть команды сообщила капитану о настроениях на борту, о том, что его хотят убить. Однажды ночью на корабле «Сан-Педро-и-Сан-Пабло» вспыхнул бунт, но Кирос был слишком болен, чтобы разбираться по-настоящему в том, что творилось кругом. На острове Сан-Бернардо (видимо, Манихики) раздобыли много кокосовых орехов, омаров, лангустов и рыбы, но с питьевой водой по-прежнему было очень плохо. Кирос распорядился плыть на запад — к островам Санта-Крус.

Рыболовные крючки из черепашьего панциря. Острова Тонга

Когда 1 марта испанцы снова оказались перед населенным островом, события, развернувшиеся там, напомнили те, что происходили у Маркизских островов во время второго плавания Менданьи. Островитяне прикрепили к судну канаты и пытались подтащить его к берегу; был и смелый старик, руководивший нападением, и смущение, как же удержать клинки в ножнах, и удивление при виде этих детей природы, «похожих на ангелов». И хотя Кирос строго приказал матросам щадить жизнь островитян, они без всякого сожаления пустили в ход оружие. «Один из наших людей сказал об убитых, что не имеет значения, отправим ли мы их в преисподнюю сегодня или они попадут туда сами завтра».

Вооруженный отряд под командованием Торреса высадился на берег. Испанцы обнаружили в поселениях и на берегу свидетельства высокоразвитой культуры островитян: «особым образом и тщательно» построенные хижины, ухоженные плантации таро и ямса, изготовленные из ракушек орудия труда, предметы обихода и рыболовные крючки, множество циновок из тапы и двадцатиметровые двухкорпусные лодки. Только нигде не нашли питьевую воду, и высадка на остров «Красивых людей» окончилась очередным разочарованием. До сих пор достоверно не установлено, где же следует искать этот остров. Некоторые географы и историки считают, что это мог быть остров Олосен-га (Суэйне) между островами Токелау и Самоа, другие отдают предпочтение атоллу Ракаханга в северной части архипелага Кука. Видимо, возможно допустить, что путь Кироса пролегал не через Анаа и Манихики, а через острова Хао и Каролайн.

Зато точно известно, что 7 апреля был открыт остров Таумако — самый возвышенный из группы Дафф. Следуя к островам Санта-Крус, Кирос ошибся всего на какие-то двадцать четыре лиги. Правда, он недооценил удаленность его цели от побережья Южноамериканского континента, что и дало повод для возникновения неурядиц будущих дней. Кирос, по всей вероятности выздоровевший, на сей раз действовал более энергично. Интригана Бильбоа он велел заковать в цепи, а главным кормчим вместо него назначил Педро Берналя Серменьо. На рее были закреплены блок и веревка, на которых Кирос приказал повесить следующего смутьяна. Может быть, благодаря этим мерам, а может быть, благодаря разразившемуся проливному дождю, неожиданно облегчившему муки людей, страдавших от жажды, распри прекратились. Что же касается инструкций, написанных Киросом из лучших побуждений, но явно бесполезных, то они вряд ли способствовали наведению порядка. В ответ на просьбу матросов разрешить им снова играть в карты и кости при условии, что выигрыш пойдет на благочестивые цели, Кирос предложил им лучше обучать друг друга чтению и письму или совершенствоваться в морском деле.

При виде высаживавшихся на берег испанцев жители Таумако приготовились к бою. Но действия вождя Тумаи, в равной степени смелые и обдуманные, спасли их от кровопролития. Кроме того, Тумаи указал Киросу путь к дальнейшим открытиям: «Капитан… спросил Тумаи, знает ли он другие далекие или близкие, населенные или необитаемые земли. Тогда он показал на свой остров, затем на различные стороны горизонта и насчитал с помощью пальцев не менее шестидесяти островов и упомянул одну очень большую землю, которую назвал Маниколо». (Малекула, второй по величине остров Новых Гебрид.)

Испанцам такие выдающиеся знания показались удивительными, хотя они и заметили на берегу острова красивые лодки с балансирами: ходкие и прочные, с большими парусами из циновок, предназначенные для перевозки тридцати-сорока человек. Их штевни были инкрустированы перламутром, а почти все деревянные детали украшены искусной резьбой. Кирос торжествовал. Вот они, умелые и разумные, как Тумаи, люди, которых он хочет приобщить к истинной вере, а «очень большая земля Маниколо» — не что иное, как Южная Земля. Взяв на борт много фруктов и питьевой воды, а также четырех пленников, которые должны были выступать в роли переводчиков, лоцманов и просто удивительных созданий, корабли 18 апреля покинули Таумако. Когда Кироса спросили, каким же курсом поплывут корабли дальше, он восторженно ответил, что это не суть важно, надо плыть только на юго-запад, как им указывает ниспосланный богом ветер.

Однако похищенным островитянам было не до восторга. Трое на следующий день прыгнули за борт, надеясь добраться до берега вплавь, и двоим это удалось. 21 апреля был открыт остров Тикопиа на юго-востоке архипелага Санта-Крус. Кирос желал знать, населен ли остров. Торрес на ялике поплыл туда, встретил дружелюбных, прекрасно сложенных людей и получил «накидку из тонких пальмовых листьев и сведения о новых землях». Затем горизонт заволокло дымкой, начало штормить, и корабли два дня дрейфовали в бурном море. Недалеко от островов, носящих теперь имя Торреса, увидели плодородную землю с возвышающейся над ней конусообразной вершиной остров Мера-Лава из островов группы Банкс. Затем появились другие острова, вид которых все больше обнадеживал Кироса, ведь они были гористы, богаты пресной водой, покрыты густыми лесами, а значит, могли быть предвестниками континента. Во время высадки на остров Гауа испанцы встретили островитянина с очень светлой кожей, приблизившегося к ним без малейшей опаски. Возможно, он знал кое-что о судьбе их предшественников. Кирос стал расспрашивать его о землях, лежащих неподалеку, и в ответ островитянин показал на горизонт и совершенно отчетливо произнес слова «Мартин Кортал». (Мартин Кортал — это был кормчий, отправившийся четыре десятилетия назад с Лопесом Вильялобосом на Филиппины, а затем решивший отыскать собственную дорогу назад в Мексику; вместе со многими товарищами его ссадили на каких-то островах в западной части Тихого океана.)

Бытовая сценка на острове Тикопиа. Литография XIX века

Но Кирос спешил дальше. 29 апреля впередсмотрящий сообщил, что видит землю, протянувшуюся на юг и юго-запад, «и, поскольку видна была одна только суша, этот день стал самым радостным и праздничным из всего плавания». Южный континент! Кирос никогда не узнает, что на самом деле это были Новые Гебриды, острова Пентекост, Маэво и Аоба, образующие, если смотреть на них издали, единый силуэт. Горные цепи, вскоре замеченные на западе, венчали «Землю Святого Духа», как назвал ее Кирос. Он поплыл туда, и 1 мая была обнаружена бухта «такая большая, что нигде в Океании нет ей подобной». Она получила название Сан-Фелипе-и-Сантьяго. Когда через два дня корабли бросили якорь, бухта стала ареной кровавого столкновения. Началось с того, что убили островитянина, скорее любопытного, чем воинственного, а обезглавленное тело повесили на суку. А кончилось тем, что его соплеменников, атаковавших корабли, разогнали огнем из корабельных пушек. «На этом кончился мир. которого так жаждал капитан», — писал Бермудес. Действительно, воинственный барабанный бой с тех пор уже не затихал…

Ударный инструмент с вырезанной щелью. Острова Новые Гебриды

О том, что произошло дальше, придется рассказать коротко, насколько позволяют рамки нашей книги. Педро Фернандес де Кирос, папский посланец в Южную Землю, временно вытеснил Кироса-исследователя. От имени святой Троицы, католической церкви, трех религиозных орденов и испанских владык он вступил «во владение всеми землями», которые он «открыл» и которые «откроет впредь», «всей этой страной Юга до самого полюса». Он основал колонию — правда это всего лишь в спешке возведенная маленькая часовня — с гордым названием Новый Иерусалим, а также орден рыцарей Святого Духа, символ которого — голубой крест — отныне должны были носить все его спутники. Создал военный совет из девятнадцати человек и магистрат, распределил посты — казначея, смотрителя рудников, начальника полиции, мирового судьи и так далее. Фейерверки, процессии, церемонии поднятия флага, возведение крестов; некоторые офицеры подарили своим рабам свободу, блок и веревка исчезли с реи. Бесспорно, это было самое счастливое время в жизни незаурядного человека, который действительно принадлежал к тем, кого называют одержимыми, но которого большинство спутников и современников втайне презирало, а Диего де Прадо даже называл «португальским торгашом».

Меланезийский танец масок. Северная часть архипелага Новые Гебриды. Гравюра на дереве. XIX век

Описания острова, или, по мнению Кироса, «Земли Святого Духа», не лишены поэзии. Например, описания горы, упирающейся своей вершиной в облака, которую словно сжигает восходящее солнце, живительных вод рек Иордан и Сан-Сальвадор, изобилия фруктов, похожих на миндаль. Про людей он пишет, что они среднего роста, мускулисты, с темной кожей и вьющимися волосами, «безумно увлечены празднествами и танцами, которые они исполняют под звуки флейт и барабанов, сделанных из полых стволов деревьев. Они употребляют в качестве инструментов раковины морских моллюсков, а во время танцев издают, когда сходятся или расходятся, громкие выкрики». Питаются они в основном таро, ямсом, кокосовыми орехами, бананами, морскими животными всех видов, птицей и свиньями, зубы которых имеют удивительную форму. (В Меланезии свиньям часто удаляли верхние клыки, а нижние неограниченно росли вверх и закручивались. Этих животных съедали только во время религиозных церемоний; их челюсти были объектом культа.)

Кстати, Кирос внес разнообразие в набор культурных растений на острове, высадив кукурузу, хлопчатник, лук, арбуз, тыкву, фасоль и другие растения. «Местные жители вооружены тяжелыми деревянными палицами, деревянными луками, тростниковыми стрелами с деревянными наконечниками и дротиками, усиленными кусками костей». Остроконечные крыши их хижин покрыты листьями. Еду они готовят в глиняных горшках, а мясо тушат завернутым в листья на очагах под навесами. То, что сообщает Кирос, — это результат тщательных и осмысленных наблюдений, его заключения вполне разумны. Может быть, он и был мечтателем, но он не был фантазером.

Тем временем поведение некоторых «рыцарей» его ордена то и дело вызывало раздоры, а поскольку он не мог решиться покарать злодеев, так как их грабительские вылазки в значительной степени пополняли запасы провианта, он приказал ликвидировать лагерь и исследовать побережье в южном направлении. 8 июля корабли покинули бухту, и спустя три дня судно «Сан-Педро-и-Сан-Пабло» оказалось в море одно. Как все произошло на самом деле, сейчас установить уже невозможно. Сразу после того, как вышли из бухты, поднялся шторм; «Сан-Педро» и «Три волхва» повернули назад, а флагманский корабль снесло в противоположную сторону. Кажется очень странным, что потом не были предприняты энергичные попытки снова собрать флотилию. Напротив, после затянувшегося спора с подчиненными Кирос убедился, что все настроены плыть на родину, и приказал взять курс на Акапулько. Возможно, сообщение Прадо, что на корабле вспыхнул мятеж, содержит долю истины. Бесспорно одно, что Киросу, опять тяжело заболевшему, события на корабле были уже неподвластны.

Для Луиса Ваэса де Торреса исчезновение флагманского корабля имело важные последствия. Вероятно, сначала он искал обломки его корпуса, так как было естественным предположить, что флагманский корабль потерпел крушение. Дальнейшие его действия определяла инструкция вице-короля Перу, полученная на случай, если Кирос вдруг умрет или корабли потеряют друг друга в море. Согласно инструкции, он должен был продолжать поиски Южного континента до двадцатого градуса южной широты, а затем, если он его не найдет, возвращаться в Испанию

через Филиппины. Так и случилось. Торрес продвигался в юго-западном направлении до двадцать первого градуса, потом из-за урагана вынужден был повернуть, и его снесло в северо-западную часть Кораллового моря. Когда он понял, что не сможет обогнуть восточную оконечность Новой Гвинеи, он решительно, хотя, возможно, и несколько отчаянно, повернул на запад. Тут он открыл несколько островов и пролив, носящий теперь его имя. Два месяца он плыл по нему, проклиная его воды, полные опасных мелей и быстрых течений, попадал в разные переделки и наконец 22 мая 1607 года прибыл в Манилу. Сведения о его открытиях, которые могли бы облегчить голландцам многие задачи или даже создать новую политическую ситуацию в колониях, хранились в тайне в испанских архивах целых полтора столетия.

Тем временем Кирос поплыл на север до тридцать восьмого градуса северной широты, а затем обычным маршрутом — на восток. Опасности, пережитые во время одного из штормов, и болезнь заставили его у калифорнийского побережья продиктовать Бермудесу завещание — невероятно путаный документ. Доверителям ему оставить нечего, кроме наказа проявить заботу о жителях Южной Земли. Пусть их родину, так он желает, посещают только пеликаны, вскармливающие детенышей собственным сердцем; и не должна она, как Новый Свет, попасть в когти соколам.^{^⁵³}

Судно «Сан-Педро-и-Сан-Пабло» прибыло в Акапулько 23 ноября 1606 года. Сначала все складывалось удачно, так как мексиканский вице-король принял Кироса очень любезно, но затем его интерес остыл. Кирос перебрался на восточное побережье, где какой-то капитан, ему сочувствующий, взял его с собой в Испанию. 9 октября 1607 года он добрался до Мадрида. Прием был холодным. Снаряжение экспедиции стоило сто восемьдесят четыре тысячи дукатов, а он не привез ничего, что могло бы возместить хотя бы один мараведи. «Соколы» недовольно отвернулись. Семь лет боролся Кирос за организацию нового плавания к Южной Земле, составил полсотни документов, изготовил более двухсот карт; его не отрезвили ни хорошо оплачиваемая должность, ни козни интриганов. «Португальский торгаш» стал не только тяготить, но и возбуждать опасение. Кто его знает, может быть, он ищет возможности осуществить свои планы под чужим флагом? И в октябре 1614 года ему было разрешено сопровождать в Перу нового вице-короля. Но Кирос и не подозревал, что правитель Перу имеет тайные указания предоставить ему пенсию, но ни в коем случае не дать осуществить плавание в Тихий океан.

Педро Фернандес де Кирос так никогда этого и не узнал, ибо по дороге в Перу скончался в Панаме. «Если во всех тех землях — такова заключительная фраза его завещания — исконные обитатели будут жить благополучно, так, как положено по справедливости, это и будет мне наградой».

Еретики с весами и градштоком

XVI век был золотым веком для Испании, XVII — стал золотым веком для Нидерландов. И как бы ни старалась испанская империя, в которой «никогда не заходило солнце», поразить мир своим могуществом, она была обречена с самого начала своего существования. Упрямое возвеличивание роли воинствующего феодализма, ставшая анахронизмом мечта о Европе под испанским владычеством и всепоглощающий угар крестовых походов — вот три причины, из-за которых, казалось бы, неожиданно потускнело великолепие этой державы. В то время как английские и французские монархи еще в шестидесятых годах XV века защитили свои текстильные мануфактуры от импорта и содействовали их развитию, приглашая иностранных мастеров, испанские мануфактуры зачахли после высылки из страны в 1492 году необращенных евреев. Спустя два десятилетия Карл V запретил возделывать пастбища, надеясь, что экспорт шерсти вновь возрастет, но тем самым добился лишь упадка сельского хозяйства и опустошения лесных угодий. Одновременно, ибо сильные мира сего на Пиренейском полуострове еще не осознали, что знамения времени следует искать не в Библии, а в конторских книгах, он изгнал из страны десятки тысяч морисков^⁵⁴. Вместе с потомками мавров исчезла великолепная культура орошаемого земледелия на юге Испании и закрылось большинство ремесленных цехов. Затем, когда испанское морское владычество разбилось о шотландские подводные скалы под ударами английских и голландских ядер, Филипп II, сторонник Контрреформации, довел империю до крайней черты религиозной нетерпимости, за которой зияла только бездна исторического забвения. Филипп III изгнал последних морисков, и страна, и без того слабо развитая экономически, полностью оскудела. Филипп IV искал исцеления в кровопролитных войнах, но завоевал только Португалию и юг Франции. К концу XVII века Испания оказалась в положении своего самого знаменитого литературного героя — пыталась побороть ветряные мельницы эпохи, которая прошла мимо нее. В стране насчитывалось почти шестьсот двадцать пять тысяч дворян и едва ли три сотни ткацких станков. Треть всей прибыли от торговли с колониями уходила в руки голландцев и фламандцев, двадцать пять процентов было в руках французов, двадцатью процентами распоряжались генуэзцы, остальное приходовалось в немецких и английских конторских книгах.

Упомянутые выше ветряные мельницы дают нам возможность представить себе ландшафт страны родины тех моряков, о которых пойдет речь в этой главе. Эта страна — Нидерланды. Экономика семнадцати провинций, которые под названием Бургундский округ были присоединены Карлом V к империи Габсбургов, под испанским владычеством лишилась жизненной силы. Английские и французские пираты подорвали морскую торговлю, из-за притока американских благородных металлов понизилась покупательная способность местной монеты. Упадок текстильной промышленности, налоговый гнет, который испанские правители непрерывно ужесточали, чтобы оплачивать свои французские войны, — все это привело к тому, что цены в течение столетия возросли в пять-восемь раз. Веселый нравом народ с берегов Мааса и Шельды в равной мере ненавидел и навязанный ему инквизицией аскетизм, и политическую тиранию Филиппа II. Обращение в протестантскую веру и непомерное бремя налогов привели к объединению дворянства, бюргерства и крестьянства северных провинций. В 1566 году началась освободительная война против испанского владычества, которую уже не могло остановить никакое жестокое и кровавое правление Альбы. В 1572 году гёзы завоевали провинции Голландия и Зеландия, а еще через год Альба был побежден повстанцами. В 1581 году северные провинции провозгласили свою независимость от Испании, в то время как юг по настоянию католического дворянства остался под властью иберийских государей.

На севере начала стремительно развиваться и процветать буржуазная республика, которая скоро во всех отношениях обошла Испанию и Португалию, объединившихся в 1580 году в одно государство. На голландских верфях со стапелей сходили хорошо вооруженные корабли, в том числе знаменитые флейты — маневренные трехмачтовые суда, обладавшие очень вместительными трюмами, и ощетинившиеся пушками юркие хукеры для каперства. Были созданы торговые компании, и среди них Ост-Индская, которая вскоре начала управлять судьбами целых государств. Основанная в 1602 году, она получила от парламента исключительное право торговли, право чеканить монету, а также административную и юридическую власть во всех открытых ею землях. Она содержала собственную армию и вооруженный флот и могла, если в том появлялась необходимость, вести военные действия против Испании и Португалии. Капитаны Ост-Индской компании были людьми совсем иного склада, нежели те, кто под знаком креста рыскали от острова к острову, ослепленные блеском награбленного в Мексике и Перу золота. Они владели искусством превращать тюк фламандского полотна в индонезийские специи и пряности или в китайский фарфор, а этот товар в свою очередь — в дукаты и акции. Они предпочитали весы кресту и не настаивали на том, чтобы открытые ими народы принимали христианскую веру, хотя и становились по отношению к ним такими же нетерпимыми и жестокими, как и их иберийские предшественники, проложившие им дорогу, стоило лишь в их конторских книгах появиться пассивному балансу. Для них превыше всего были труд и деньги, они значили гораздо больше, чем путаные идеалы крестоносцев, спесь и мотовство идальго, «ступивших на стезю господню». На их картах отсутствовали украшения, столь любимые испанскими и португальскими космографами: доброжелательные святые, пестрые попугаи, города с дворцами, крытыми золотом, ангелы с раздутыми от натуги щеками, надувающие паруса груженных серебром галионов, возвращающихся домой. Голландские карты составляли прагматичные специалисты: выверенный до мелочей и точно нанесенный на карту курс; тщательно зафиксированная только там, где она действительно разведана, береговая линия: описания географических и гидрографических особенностей и, что самое важное, непрерывно совершенствуемая сетка координат. Путевые заметки тоже отличались от записей их предшественников. Они были более деловыми и насыщенными важными географическими подробностями, но часто разочаровывали читателей, так как их авторы совершенно не выказывали удивления перед чудесами дальних стран, а описывали только то, что представляло материальный интерес. В них не было никаких фантазий, никаких поэтических описаний Бермудского треугольника. Все зафиксированное в них было скупо, но чрезвычайно важно для дальнейшей истории географических открытий.

Южная Земля в представлении голландцев. Карта Иоганна Янсзона (1650)

Это вовсе не значит, что голландских путешественников не волновало и не манило неизвестное. Наоборот, сообщения голландца Яна Хейгена ван Линсхотена, прожившего пять лет в Гоа, центре португальской торговли с Восточной Азией, и опубликовавшего в 1595–1596 годах обширный труд о странах Востока, несомненно, должны были заинтересовать его соотечественников и воодушевить их на плавания в эти места. Линсхотен сообщал, в частности, не только о богатстве и достопримечательностях Ост-Индии, но и о зверствах, чинимых португальской колониальной администрацией. Бесспорно, он пробудил алчность тех, кто вынужден был пока оставаться не у дел.

Поворотным событием стало падение в 1580 году Португалии и присоединение ее к Испании. Голландские купцы, обосновавшиеся в Лиссабоне и до сих пор закупавшие все дальневосточные товары на его набережных, стали подвергаться нападениям со стороны испанцев. Результат этих действий был противоположен тому, на какой рассчитывал Филипп II. В 1595 году Корнелис Хаутман задал основательную трепку португальскому флоту у мыса Доброй Надежды и в скором времени проложил торговый маршрут в Бантам-«гавань Перца» на северном побережье Явы. Спустя три года Оливер ван Норт, первый голландский мореплаватель, совершивший кругосветное плавание, проник через Магелланов пролив в Южное море. Последнее пятилетие XVI века подарило нидерландским мятежникам союзы с Англией и Францией. И когда в 1606 году были сорваны первые мирные переговоры с Испанией, поскольку Филипп III пытался запретить своим конкурентам плавания в открытом море, они уже вовсю подрывали иберийскую колониальную империю. Позже, когда европейские армии уничтожали друг друга в Тридцатилетней войне, испанские короли могли лишь беспомощно наблюдать, как в течение всего лишь полустолетия голландцы прибрали к рукам почти всю дальневосточную торговлю.

Сейчас самое время более подробно остановиться на том, как это случилось. Голландцы пытались проникнуть к «Островам пряностей» по трем направлениям: через Северо-Восточный проход, или так называемый «Анианский», о котором мечтали картографы и существование которого впоследствии доказал Беринг, то есть вокруг Северной Европы и Азии; вокруг мыса Доброй Надежды и через Индийский океан и, наконец, по маршруту, проложенному когда-то Магелланом. Попытки пройти Северо-Восточным проходом, предпринятые в 1594–1597 годах Баренцем, Хемскерком и Рейпом (кстати, среди участников экспедиций 1594 и 1595 годов был Линсхотен), провалились. Удача выпала на долю Корнелиса Хаутмана, который с первой же попытки (1595–1597) добрался до Индонезии через Индийский океан. По его маршруту в 1598–1600 годах проследовали Ван-Нек и Варвейк и основали в Бантаме факторию.

Приблизительно в это же время, в сентябре 1598 года, Оливер ван Норт с четырьмя кораблями, на которых было двести сорок восемь человек, покинул Европу, чтобы пройти морским путем, проложенным Магелланом. Его флотилию снесло от Канарских островов к африканскому побережью, и он поплыл через Атлантику к Рио-де-Жанейро.

Голландские корабли у Марианских островок. Рисунок 1620 года

Но там моряки, надеявшиеся получить провизию, столкнулись с португальцами и воинственными индейцами. Устойчивый северо-восточный ветер помешал намерению Норта вторично пересечь Атлантический океан и перезимовать на острове Святой Елены. Прижатый ветром к бразильскому побережью, он вынужден был из-за больших потерь среди экипажа сжечь один из кораблей. И только в ноябре 1599 года после многих неудачных попыток ему удалось войти в Магелланов пролив. Там он встретил соотечественников.

Оказалось, что в июне 1598 года, еще до отплытия Норта, пять кораблей под командованием Якоба Маху покинули Роттердам с заданием обогнуть земной шар и обменять взятые с собой шерстяные изделия на пряности. Сразу после выхода из Магелланова пролива флотилию разметало по морю. Один корабль, «Лифде», сумел доплыть до Японии, но ее берега в апреле 1600 года увидели только двадцать четыре человека, девятнадцать из которых были до такой степени обессилены, что на берег их снесли на руках. Сам Маху умер еще в Атлантике. Оставшимся в живых nyib на родину был заказан, но им выпала, в особенности их британскому кормчему Уильяму Адамсу, знаменательная роль в вытеснении португальцев из Японии.

Другой корабль добрался до Молукк и попал в плен к португальцам. Третий, под командованием Дирка Герритсзона, был снесен к шестьдесят четвертому градусу южной широты. Там капитану показалось, что он видит покрытые снегом вершины «Большой Южной Земли». (Это могли быть Южные Шетландские острова или Земля Грейама.) Но стоило ему повернуть на север, как корабль угодил в руки испанцев. Итак, осталось два судна, капитанами которых были Себальд де Верт и Симон де Кордес. Сначала они дожидались остальных в Магеллановом проливе, но потом все-таки расстались. И вот теперь флотилия Норта натолкнулась на де Верта. Тридцать шесть моряков из почти восьмисот, вышедших в море под командованием Маху, в июле 1600 года вернулись в Голландию.

Воодушевленный рассказами де Верта, а может быть по каким-то другим причинам, Норт, начавший свою карьеру трактирщиком и обладавший, по свидетельству современника-хрониста, непомерным честолюбием, решил пуститься в пиратские рейды вдоль западного побережья Южной Америки. Вплоть до июля 1600 года он грабил испанские портовые города и нападал на корабли. От Вальпараисо до Акапулько его имя было у всех на устах. Но скоро охотник сам превратился в дичь. Голландцы ушли на запад и здесь познали все муки, подстерегающие тех, кто пересекает Тихий океан: встречные ветры, голод и цингу.

В сентябре Норт появился у Марианских островов. Описание того, что он там увидел, — его единственный вклад в этнографические исследования Океании: «У Разбойничьих островов к голландским кораблям подошло чуть ли не двести лодок, в каждой из которых находилось не менее двух-трех человек. Торговля шла таким образом: голландцы привязывали к тросу какой-нибудь железный предмет и опускали вниз, индейцы жадно его хватали и прикрепляли вместо него мешочек с рисом; затем голландцы поднимали его наверх и обнаруживали сплошной обман и надувательство со стороны этих людей, так как те заполняли мешочек рисом только сверху, а вниз запихивали листья и другие тому подобные никому не нужные вещи. Когда несколько человек взобрались на корабль, один из них неожиданно выхватил у голландца рапиру, бросился вместе с ней в море и поплыл к берегу. Адмирал приказал открыть по ним огонь, но большинство прыгали в море и, ныряя, скрывались на какое-то время под водой. И даже если удавалось перевернуть их лодки, это им было нипочем, поскольку они только отплывали в сторону, потом подплывали, ставили лодку в правильное положение и продолжали за нее держаться. Их лодки длинные и узкие, причем они одинаково быстро продвигаются вперед, без разворота, и со стороны носа, и с кормы».

Рассказ совершенно не отличается, за исключением отдельных деталей и выражений, от сообщения Пигафетты о Разбойничьих островах. И в географическом отношении предприятие Норта не было оригинальным, так как он следовал по стопам английских пиратов. У Филиппин он возобновил свои разбойничьи рейды, торговал на Борнео, пересек Индийский океан и в августе 1601 года прибыл в Роттердам с одним-единственным кораблем и тридцатью пятью членами экипажа на борту.

Итак, плавание Норта не было оригинальным ни по замыслу, ни по манере исполнения. (Стоит хотя бы вспомнить его приказ об истреблении индейцев Огненной Земли.) Но оно вполне соответствовало духу времени. Заслуга Норта заключается в том, что после его плавания голландцы в начале XVII века преодолели психологический барьер, возникший не в последнюю очередь из-за известия о провале первой экспедиции в Южное море. Теперь они убедились, что способны проникнуть в испано-португальские колонии, продвигаясь в западном направлении, и воочию увидели содержимое трюмов корабля Норта, когда-то загруженных шерстяными тканями: шестьдесят тонн сверкающих и благоухающих сокровищ.

Маршруты голландских мореплавателей в Тихом океане (XVII–XVIII века)

Через год после возвращения Норта была основана Ост-Индская компания. Только ее корабли могли следовать маршрутами парусных судов вокруг мыса Доброй Надежды и через Магелланов пролив. Такова была дарованная ей привилегия. Однако нет ничего удивительного в том, что правление компании решило искать более короткий и удобный путь на восток. До сих пор суда плыли от южной оконечности Африки или от острова Мадагаскар вдоль побережья материка на север, пока муссон не наполнял паруса, а потом восточным курсом прямо к «Островам пряностей». Таков был проверенный, нанесенный на карты маршрут, здесь сходился дебет с кредитом. Но в 1611 году Хендрик Брау-вер во время плавания к фактории на Яве, основанной в предыдущем году (в 1619 году на ее месте возникла Батавия-Джакарта-«королева Восточных морей»), открыл еще более выгодный путь. Он поплыл от мыса Доброй Надежды прямо на восток, рассчитывая попасть в область устойчивых западных ветров, и, добравшись до долготы, приблизительно соответствующей его цели, повернул на север. Маршрут Браувера настолько сокращал путь, что компания распорядилась пользоваться только им. Весьма знаменательный факт в истории географических открытий! Пройдет еще немного времени, и голландцы натолкнутся (ведь и они могли определять географическую долготу только приблизительно) на Австралийский континент: в 1616 году Дирк Хартог высадился на одном из островов в районе залива Шарк.

На севере же соотечественники его опередили. В ноябре 1605 года корабль «Дейфкен» под командованием Виллема Янсзона и Яна Россенгина покинул факторию в Бантаме с заданием исследовать южное побережье Новой Гвинеи, поскольку до членов правления Ост-Индской компании дошли слухи, что там есть золото и пряности. Янсзон и Россенгин доплыли до четырнадцатого градуса южной широты и, не заметав Торресова пролива, проследовали вдоль побережья полуострова Кейп-Йорк в северо-восточной части Австралии. Во время пребывания в заливе Карпентария они увидели пустынное побережье, населенное «дикими, свирепыми, черными варварами», но не обнаружили ни питьевой воды, ни съедобных плодов. После того как несколько человек были убиты местными жителями, команда спешно покинула негостеприимную землю. Вернувшись в мае или июне 1609 года в Бантам, Янсзон и Россенгин составили отчет, согласно которому организация дальнейших исследовательских плаваний в те края не имела смысла. Таким образом, голландцы так и не узнали, что Новая Гвинея-остров. А последовавшее через три месяца открытие испанцами Торресова пролива осталось тайной, которую очень тщательно хранили испанские архивариусы.

Но наш интерес обращен к южной части Тихого океана. Там в 1615 году оказался Йорис Спилберген (Георг Шлильберг) с шестью кораблями, который годом раньше покинул остров Тексел^⁵⁵. Будучи родом из Германии, он был опытным моряком, часто плававшим в Ост-Индию и обладавшим завидной ловкостью дипломата. Его визиты к королю Канди (1602) подготовили почву для изгнания португальцев с Цейлона. Теперь Спилберген должен был разрушить поселения испанцев на западном побережье Южной и Центральной Америки, на Филиппинах и Молукках. С данной задачей он вполне успешно справился: у Кальяо разгромил испанский флот и проплыл по всему «пиратскому маршруту» до самых Молукк. Вернувшись на родину через Яву и мыс Доброй Надежды, Спилберген снискал славу второго голландского кругосветного мореплавателя, но известий об открытиях в Тихом океане не привез.

Флотилия Спилбергена у Акапулько. Рисунок 1620 года

Эта честь выпала на долю двух мореплавателей, которых он встретил на Яве, — Виллема Корнелиса Схаутена и Якоба Ле-Мера.

Инициатором их предприятия был отец Якоба Исаак Ле-Мер, почтенный амстердамский купец, который, как и многие его соотечественники, занимавшиеся торговлей, считал себя ущемленным всемогущей монополией Ост-Индской компании.

В 1609 году в памятной записке, адресованной Генеральным штатам — нидерландскому сословному собранию, он предпринял попытку обосновать принцип «свободы морей», по образу и подобию независимых купеческих гильдий. Письмо Ле-Мера вызвало бурные отклики, и в результате он добился разрешения основать в следующем году «Австралийскую компанию» с правом торговли в «Тартарии»^⁵⁶, Китае, Японии, на «Большой Южной Земле» и на островах Южного моря. Но голландская денежная аристократия, уже обеспеченная Ост-Индской компанией баснословными прибылями, была еще не вполне готова воспользоваться привилегией на новую морскую дорогу к Дальнему Востоку.

Действительно, как же Ле-Мер и другие граждане голландского города Хорна, принимавшие участие в его товариществе, собирались проникнуть в Тихий океан? Вспомнили о плавании Магеллана и о том, как он и его люди, находясь в проливе, видели дымы костров, разведенных, по их мнению, на юге Огненной Земли. Но была ли Огненная Земля островом, который можно обогнуть и тем самым избежать плавания через Магелланов пролив, на монопольное право прохода через который претендовала Ост-Индская компания? Многие карты, иллюстрирующие кругосветное плавание англичанина Фрэнсиса Дрейка (1577–1580), изображали Огненную Землю островом, а не континентом. Что же такое южноамериканский мыс — иллюзия или реальность? Ле-Меру и его партнерам из Хорна не оставалось ничего другого, как решиться на эксперимент. Мы не знаем, какова была доля участия Виллема Корнелиса Схаутена в разработке этого проекта, но определенно она была не малой. Схаутен, родившийся в Хорне около 1580 года и начавший свою карьеру в качестве корабельного врача, приобрел во время трех плаваний в Ост-Индию значительные мореходные познания и завоевал такой авторитет, что сограждане назначили его руководителем экспедиции. Кроме того, он принимал участие в финансировании плавания; остальное внесли семейство Ле-Мера, его компаньоны и магистрат Хорна. Партнером Схаутена и «президентом» экспедиции стал Якоб Ле-Мер, один из двадцати двух детей Исаака Ле-Мера, родившийся в 1585 году в Антверпене. Он нес ответственность и за коммерческую сторону предприятия. Будучи младше Схаутена всего на несколько лет, он, кажется, был охвачен куда большей страстью к поискам далеких земель, чем его партнер. Возможно, что и он и Схаутен читали записки Кироса о Южной Земле, распространившиеся к этому времени в Голландии.

Плавание началось 25 мая 1615 года. Из Хорна вышли два корабля — «Эндрахт» водоизмещением двести тонн и значительно более маленький «Хорн» — с командами из восьмидесяти семи моряков. Как только вышли в открытое море, была установлена, как это заведено в длительных плаваниях, норма продовольственного пайка. Кроме солонины и вяленой рыбы, каждый член команды получал в день по кружке пива, а в неделю четыре фунта сухарей, полфунта сливочного масла, полфунта сала и, кроме того, пять головок сыра на все время плавания. Сначала поплыли мимо Мадейры и Тенерифе к Западной Африке, поскольку уже в августе некоторые члены команды страдали от цинги. Там голландцы запаслись свежей водой и выторговали в обмен на стеклянные бусы и небольшое количество ножей двадцать пять тысяч штук лимонов. Интересно было бы узнать, случайно или с умыслом были выбраны именно цитрусовые. Но, вероятно, благодаря этим богатым витаминами фруктам в ходе дальнейшего плавания от цинги умерло всего лишь два человека. Только в октябре, на пути к Южной Америке, Схаутен и Ле-Мер сообщили экипажу о своем намерении найти новый маршрут в Ост-Индию. А поскольку каждый член экипажа надеялся разбогатеть во время плавания, команды восприняли это известие с ликованием. Вскоре корабли взяли курс на Пуэрто-Десеадо в Патагонии и достигли ее берегов 7 декабря. Здесь корабли вытащили на берег и приступили к очистке их корпусов от наростов морских полипов и водорослей принятым тогда способом, то есть сжигая вокруг них хворост. Неожиданно «Хорн» охватило пламя, и он сгорел до шпангоутов, так что его пришлось бросить. Событие это не слишком-то огорчило голландцев: они продолжали охотиться на тюленей, пингвинов, собирать яйца чаек. На близлежащей возвышенности был обнаружен и разрыт загадочный холм из камней. В нем матросы нашли скелет человека, превышавший, пожалуй, три метра в длину, и вновь возродилась легенда о патагонских великанах.

13 января 1616 года «Эндрахт» покинул Пуэрто-Десеадо и 18 числа прошел мимо Себалдин (Фолклендских островов). Их открытие приписывалось Себальду де Верту, но на самом деле они были открыты раньше англичанами Джоном Девисом (1592) и Ричардом Хокинсом (1594). Через шесть дней Схаутен и его товарищи увидели покрытую снегом гористую местность. Они приняли ее за мыс Южного континента и назвали в честь Генеральных штатов Землей Штатов^{^⁵⁷}. К западу от нее открывался пролив, пройдя который, они вдруг заметили, что вода стала ярко-голубой. Вокруг корабля взметывались фонтаны множества китов. Подул юго-западный ветер, и могучий прилив подхватил «Эндрахт».

Вечером 29 января 1616 года голландцы наконец-то проследовали мимо того места, которое четыре десятилетия назад так жаждал увидеть Фрэнсис Дрейк, но, по всей вероятности, так и не увидел, — мимо черных острых скал южной оконечности Южной Америки. Они не подозревали, что перед ними остров, и назвали скалы мысом Горн^{^⁵⁸}. Это был выдающийся миг в истории мореплавания: Виллем Корнелис Схаутен и Якоб Ле-Мер нашли путь, по которому позже большие парусные суда с берегов Тихого океана повезут в Европу шерсть и пшеницу, селитру и копру.

0 поисках Южной Земли нечего было и думать. С большим трудом, превозмогая качку, люди крепят на уходящей из-под ног палубе пушки и снаряжение; чтобы удержать в руках штурвал, требуются усилия шести человек; на тысячи морских миль кругом зимнее море, волны которого бешено обрушиваются на «Эндрахт»; пакля вылезает из обшивки, паруса изодраны в клочья. Измученные бессонными ночами, насквозь промокшие, покрытые гнойниками и нарывами, моряки в течение четырех недель упорно прокладывали сквозь ураган дорогу на север. В начале марта они появились у островов Хуан-Фернандес, запаслись питьевой водой и рыбой и спустя два дня продолжили плавание. 9 апреля они сделали свое первое открытие в Тихом океане — нашли плоский унылый островок из архипелага Туамоту, который назвали Хонден^{^⁵⁹} (Пукапука), поскольку увидели на нем только одичавших собак. Еще через пять дней голландцы достигли населенного острова, названного ими Зондер Гронд^{^⁶⁰} (Такароа), так как здесь они не нашли подходящего грунта для якорной стоянки. От берега к ним подплыли островитяне, тела которых были сплошь татуированы. Они предлагали плоды, а потом начали беззаботно вытаскивать из обшивки корабля гвозди и болты. В результате эта первая встреча с океанийцами закончилась мушкетным залпом. Затем была кратковременная стоянка на острове Ватерланд^⁶¹ (Такапото), где, помимо питьевой воды и съедобных моллюсков, нашли еще и травы, отвар из которых должен был подкрепить больных цингой. Затем причаливали к другим пустынным островам, например к Рангироа, где их встретили только тучи мух.

Божок. Остров Раротонга из архипелага Кука

Следуя в западном направлении, голландцы встретили двухкорпусную лодку, такую большую, что приняли ее сначала за испанский корабль. Стараясь удержать своего противника на расстоянии, они начали стрелять из пушки, но скоро увидели, что кораблем управляют местные жители. И тем не менее голландцы схватились за мушкеты. Многие островитяне были убиты или ранены, а двоих подняли на борт «Эндрахта»: «Люди эти красного цвета: они натирают кожу каким-то маслом или жиром. Женщины коротко подстригают волосы, как у нас мужчины. У мужчин же, наоборот, длинные угольно-черные волосы». Возможно, стремясь загладить ужасное впечатление, которое произвела на океанийцев встреча с посланцами Запада, готовыми открыть огонь, не рассуждая, пленников отпустили, одарив при этом обычными безделушками из европейского рога изобилия: стеклянными бусами и ножами.

Недалеко от места этого происшествия Схаутен и Ле-Мер обнаружили в мае 1616 года острова Тафахи и Ниуагопутапу из группы островов Тонга. Здесь они провели три дня и выменяли у островитян много кокосовых орехов, бананов и поросят. Первый остров, поросший кокосовыми пальмами, который был виден издалека благодаря конусу вулкана в форме сахарной головы, они назвали Кокосовым, а второй — островом Предателей, поскольку посланный туда в поисках якорной стоянки ялик подвергся «зверскому нападению».

Голландцы захватывают корабль с дикарями и их детьми. Рисунок 1619 года

Через некоторое время то же самое случилось с «Эндрахтом». Схаутен приказал расстрелять нападавших картечью, а затем корабль поплыл навстречу новым открытиям: к острову Доброй Надежды (Ниуафооу) на северо-западе архипелага Тонга и к островам Хорн (Футуна и АлофЖ которые и по сей день носят это название. Ле-Мер принял их за Соломоновы острова, поскольку они поразили его буйной растительностью. Именно под этим названием и изобразил их в 1622 году голландский картограф Хессель Герриц на карте Южного моря — еще одно из многих недоразумений, вызванных известием Менданьи о «Золотых островах». Но описание островов Футуна и Алофи, сделанное во время экспедиции, соответствовало действительности. Вулканический остров Футуна, возвышающийся на восемьсот метров над уровнем моря, был покрыт густыми зарослями казуарин, кокосовых пальм, хлебного дерева и изрезан ущельями, богатыми водой. На Алофи, вполовину менее высоком, вулканические дымы, пробивавшиеся из расщелин в скалах, окаймленных буйной тропической зеленью, создавали причудливое зрелище. Островитяне, «воинственные люди с красивым и статным телом, хорошие бегуны и опытные пловцы», были первыми океанийцами, с которыми у голландцев завязались длительные и дружеские отношения. Здесь они почувствовали себя «так свободно и покойно, как дома». Сдержанные голландцы даже пустились в пляс в кругу своих гостеприимных хозяев и развлекали их звуками труб и барабанов.

В такой благоприятной ситуации родились заметки, представляющие большую этнографическую ценность. Правда, кое-что в них звучит довольно противоречиво, поскольку жители островов Хорн, расположенных на границе между Полинезией и Меланезией, принадлежат к смешанной расе. Смущает также упоминание о королях. Европейцы еще долго будут употреблять в Южном море подобные понятия, свойственные их собственным представлениям, хотя королевство, строго говоря, существовало только на островах Тонга. Значительно более подробно голландцы изобразили способы приготовления пищи, что было совершенно естественно для изголодавшихся моряков. Так, именно им мы обязаны первым описанием «земляных печей», распространенных по всей Океании, и церемонии приготовления кавы. Свиное жаркое «по-океанийски» островитяне готовили следующим образом. В яму с разведенным в ней огнем опускалась туша свиньи, предварительно освежеванная и промытая в морской воде. Внутрь туши запихивались ароматные листья и камни, сильно прокаленные на огне. Вытекшие кровь и сало, разделенные на порции, заворачивались вместе с плодами хлебного дерева и бананами в листья и клались вокруг свиньи в яму, которая после этого закрывалась горячими камнями. Через два часа жаркое готово. Другое лакомство, кава — крепкий хмельной напиток — готовилось совершенно тем же способом, что и американская чича. Его делали из корней и листьев дикого перца (Piper methysticum), которые обрабатывались довольно курьезным образом. «Они [островитяне] все разом начинали жевать эту зелень и, когда она, наконец, была хорошо измельчена и разжевана, вынимали ее изо рта и бросали в большой деревянный чан».

Церемония питья кавы на островах Тонга. Литография XIX века

Совместные обзорные прогулки, званые обеды, развлечения — все это выглядело очень впечатляюще. И тем не менее тяготы, связанные с присутствием более чем восьмидесяти голодных мужчин, их малопонятные намерения и поведение, ужасное оружие создавали по крайней мере неудобство. И когда голландцы во время одного из торжественных обедов на борту корабля сообщили, что через два дня собираются покинуть остров, — «принц», также приглашенный, немедленно вскочил и в радостном возбуждении, к изумлению хозяев, передал новость дальше. Но расстались они очень дружелюбно. По мнению голландцев, жители Футуны остались точно такими же. какими они их застали: «Без страха и забот, словно лесные пичуги. Они ничего не знают ни о купле, ни о продаже… Они не сеют и не жнут и не делают своими руками никакой работы; земля эта сама собой дарует им все необходимое для поддержания жизни». Как и в большинстве других случаев, когда европейцы сталкивались с услужливыми океанийцами, Схаутен развивает воззрения о «благородных дикарях», используя при этом Ветхий завет. Он заключает: «Все это является живым примером золотого века, о котором так много писали поэты».

После отплытия с островов Хорн у голландцев не было единого мнения, какой курс следует избрать дальше. Ле-Мер предлагал плыть в западном направлении, чтобы проверить открытия Кироса. Схаутен же опасался, что их снесет ветром к неизвестному южному побережью Новой Гвинеи (ведь голландцы ничего не знали о плавании Торреса). К сожалению, реалисту удалось переубедить своего партнера. А они могли бы за четыре дня достичь океанийского Иерусалима! Вместо этого поплыли на северо-запад, миновали Соломоновы острова и острова Тауу, Грин и Фени, лежащие недалеко от Новой Ирландии, которую Схаутен и его товарищи приняли за Новую Гвинею. Однако высадились они на нее только в июле после многочисленных стычек с воинственными меланезийцами — почти чернокожими, едва ли не полностью обнаженными воинами, вооруженными пращами и дубинками. Их носы были украшены вставленными в них кольцами из ракушек.

И только на северном побережье Новой Гвинеи экспедиция протекала мирно. Удалось раздобыть саго, рис и другой провиант для команды, располагавшей к тому времени лишь сухарями, салом и вином. Острова Адмиралтейства, мимо которых прошел корабль, были, видимо, уже известны испанцам и португальцам, как и те мелкие острова у побережья Новой Гвинеи, которые назвали островами Схаутена и которые по сей день по праву носят имя мореплавателя из Хорна.

В сентябре 1616 года «Эндрахт» достиг «Островов пряностей» Тернате и Тидоре, а 26 октября вошел в гавань Батавии. Здесь плавание закончилось, да так, как никто не мог бы и предположить: губернатор Ост-Индской компании арестовал Схаутена и Ле-Мера, обвинив их в том, что они, нарушив права компании, проследовали через Магелланов пролив в Южное море. Никто не верил их попыткам доказать, что они нашли до сих пор неизвестный водный путь. «Эндрахт» и его груз были конфискованы, члены команды, кроме десяти человек, перешли на службу Ост-Индской компании.

Богиня верхом но морском чудовище. Остров Новая Ирландия

А эти десять матросов и оба их предводителя покинули Яву и на корабле Йориса Спилбергена были отправлены в Голландию, чтобы данный инцидент рассудил голландский суд. В пути, 22 декабря 1616 года, Якоб Ле-Мер умер «от разбившегося сердца». Через семь месяцев Схаутен сообщил Исааку Ле-Меру о смерти сына. Воинственный купец подал в суд жалобу на Ост-Индскую компанию и не безрезультатно. Через два года он получил «Эндрахт» и его груз; ему были возмещены все издержки, связанные с конфискацией, а также выплачена компенсация. Виллем Корнелис Схаутен в 1617 году издал в Амстердаме свои заметки: «Путешествие, совершенное в 1615, 1616, 1617 годах по маршруту Магеллана», которые вызвали большой интерес и много раз переиздавались. Их автор в качестве капитана снова отправился в море, но в 1625 году по пути из Ост-Индии на родину умер в бухте Антонжиль на северо-восточном побережье Мадагаскара.

Плавание Схаутена и Ле-Мера было, бесспорно, одним из самых выдающихся голландских исследовательских плаваний в Южном море. Его инициаторы не ставили задачу разорять испанские поселения; они стремились найти новый морской путь в Тихий океан, а главное, возможность завязать там торговые отношения. К тому же они надеялись, что будет найдена Южная Земля, которую они откроют для голландской коммерции. С точки зрения решения торговых задач плавание было неудачным, поскольку торговые районы, приносящие наибольшую выгоду, лежали вне полномочий «Австралийской компании» Ле-Мера, а сведения об образе жизни океанийских народов не очень-то интересовали купцов из Хорна. Когда в Тихом океане искали Южную Землю, делалось это не ради получения географических знаний об этой области мира, а лишь для того, чтобы эксплуатировать ее так же, как это делали испанцы в Америке, особенно в Мексике и в районе Анд, или голландцы и их предшественники португальцы в Ост-Индии. Народы, с которыми сталкивались первооткрыватели этого века, представляли для них ценность лишь в той степени, в какой они были полезны и выгодны для осуществления их целей. А так как многие из островов Южного моря были бедны, то и люди, их населяющие, тоже не принимались во внимание. Это были «индейцы», или «дикари», обычаи и привычки которых, оружие и утварь — одним словом, весь их образ жизни, едва ли удостаивались упоминания; замечалось лишь то, что казалось удивительным или курьезным.

В то время когда Нидерланды отстаивали свою политическую и экономическую независимость, Южное море могло стать ареной только таких устремлений. Но в тени совершавшихся больших политических событий зрело желание приобщиться к естественнонаучным знаниям, а в следующем столетии к этому добавился еще и сочувственный интерес к образу жизни других народов. Этот интерес был первым шагом к возвышенной идее гуманизма.

То, что морской путь, описанный Схаутеном и Ле-Мером, существует на самом деле, доказали испанцы. Экспедиция под руководством братьев Нодаль и картографа Рамиреса, снаряженная по заданию короля, обогнула Огненную Землю и вернулась в Атлантику через Магелланов пролив. Вклад Голландии в историю морских открытий в Тихом океане, не считая ее исследований в Австралии, которые не являются предметом данного повествования, оставался поначалу скромным. В 1623 году адмирал Якоб л’Эрмит повел в Тихий океан одиннадцать кораблей с экипажем в тысячу семьсот человек, но его предприятие было чисто военным, и Южную Землю, будто бы тогда обнаруженную между мысом Горн и островами Хуан-Фернандес, больше никто не видел.

Плавания Абела Янсзона Тасмана

При более детальном рассмотрении часто оказывается так, что великие свершения на море осуществлялись не одним каким-нибудь человеком, которому мы охотно приписываем безраздельную славу, стремясь объединить в одной фигуре и дух времени и черты гения, а несколькими. Так, в первом плавании Колумба существенную роль сыграло, возможно, навигаторское и организационное участие братьев Пинсонов. Вклад эксцентричного Фалейру в теоретическую разработку плавания Магеллана, может быть, был большим, чем сегодня принято считать. Успехи Менданьи были бы невозможны без содействия Гальего и Кироса.

«Тенью» Тасмана называют Франса Якобсзона Висхера. Этот моряк и картограф, родившийся во Флиссингене, в качестве кормчего принимал участие в экспедиции л’Эрмита, а позже производил картографическую съемку в Японии и Индокитае. Управляющие Ост-Индской компании, по заданию которых он этим занимался в 1634 году, свидетельствовали, что Висхер обладал «наибольшей ловкостью в измерении берегов и картографировании местностей по сравнению с любым другим кормчим, находящимся в этих краях». В 1642 году Висхер написал несколько теоретических работ (две из них представляют интерес и в наши дни), в которых он отстаивал способ определения местонахождения наблюдателя по магнитному склонению компаса — метод, уже применявшийся Колумбом, а затем отцом и сыном Каботами. Его предложение сочли достаточно интересным, а самого Висхера направили в Голландию, где должны были вынести по этому вопросу компетентное суждение. В другом своем труде Висхер описывал, каким образом следует искать Южную Землю. К тому времени уже укоренилось представление, что Terra australis простирается от открытой Схаутеном и Ле-Мером Земли Штатов через южную Атлантику и Индийский океан до уже разведанных берегов Австралии и до земель, открытых Менданьей и Киросом. (Лишь в 1643 году экспедиция под командованием Хендрика Браувера установила, что Земля Штатов — это остров.) Висхер предлагал отправить флотилию в начале южного лета из Батавии к острову Маврикий — в этом случае кораблям помогал бы попутный ветер, — а оттуда легко достичь широты пятидесяти двух-пятидесяти четырех градусов, на которой, очевидно, находится континент. Устойчивые западные ветры и все более удлиняющийся в это время года световой день предоставили бы тогда в распоряжение мореплавателей достаточно времени для изучения страны и ее жителей. Ведь «те люди дикие, упрямые и злые и способны лишь с большим трудом на короткое время оставаться дружелюбными». Если Южная Земля не будет найдена в южной части Индийского океана, можно плыть дальше на восток, пока не будет достигнута долгота Новой Гвинеи, а затем северным курсом вернуться назад. Висхер надеялся, что тогда будут разгаданы загадки, заданные голландцам береговой линией на северо-востоке Австралии. Кроме того, он считал, что было бы интересным проследовать дальше, мимо Новой Гвинеи до Соломоновых островов, ибо он не сомневался, что «Соломоновы острова и окружающие их воды откроют не одну удивительную диковину».

План Висхера определялся логикой и интуицией профессионала: кто хочет найти Южную Землю, тот не должен приближаться к ней со стороны мыса Горн, потому что «ревущие сороковые» и «неистовые пятидесятые» — бешеные западные ветры тех широт — препятствуют продвижению на запад. Вместо этого следует избрать маршрут в низких широтах, уже известный голландцам, — морской путь Браувера. Его преимущества очевидны, поскольку на нем, как говорят пираты, «вздергивай все паруса и чеши, покуда хватит сил у твоей посудины». И каким бы само собой разумеющимся ни казалось сегодня предложение Висхера, оно все-таки более чем необычно для времени, когда система ветров в южном полушарии была известна только в самых общих чертах. Такого же мнения был и Антон ван Димен, занимавший с 1636 по 1645 год пост генерал-губернатора нидерландских владений в Ост-Индии. В августе 1642 года, через полгода после выхода в свет «Заметок по поводу открытия Южной Земли» Висхера, он распорядился снарядить для этого плавания два корабля. Это были «Хемскерк», трехмачтовая яхта, имеющая очень мало общего с кораблями, которые мы сегодня называем яхтами, и флейт «Зехайн». Общее число членов команды составляло сто десять человек. В трюмах кораблей было уложено провизии на двенадцать месяцев (а риса даже на восемнадцать) и большой набор всех тех товаров, которыми торговала Ост-Индская компания.

Командиром экспедиции ван Димен назначил тридцатидевятилетнего капитана Абеля Янсзона Тасмана. Должно быть, он долгое время плавал простым матросом, поскольку, когда он в возрасте двадцати восьми лет, после смерти первой жены, женился вторично, в брачном свидетельстве он все еще значился именно таковым. Но в 1634 году он был уже первым кормчим на одном из кораблей Ост-Индской компании. В том же году стал капитаном сторожевого судна. В его обязанности входила борьба с контрабандой в водах острова Амбон (из группы Молуккских островов) и подавление восстаний. В 1639 году Тасман в качестве капитана корабля «Грахт» сопровождал Маттиса Хендриксзона Кваста в его поисках островов, находящихся, согласно испанским и португальским сообщениям, восточнее Японии. Уважение к Тасману вызывает и тот факт, что компания назначила его преемником Кваста на случай смерти последнего в пути. Загадочные острова, богатые золотом, серебром и шелком, они так и не нашли, но для капитана «Грахта» плавание в путанице опасных мелей между Японскими островами было хорошей школой. В 1640 году он уже командовал эскадрой из четырех кораблей, отправившейся из Батавии в голландские фактории на Тайване и в Хирадо на западе Японии. Затем, командуя торговокаперским судном, Тасман продолжал исследовать побережья Японии и Индокитая, боролся с тайфунами, захватывал джонки, перевозившие португальские товары. Ему охотно поручали задания, требующие как навигаторского мастерства, так и мужества и осмотрительности. И вот теперь хозяева Ост-Индской компании, уже почти всемогущие повелители всех известных торговых путей между Персидским заливом и Японией, решили поручить ему совместно с Висхером открыть «доселе неизвестные местности земного шара». Позднее специалисты сравнили успехи Тасмана с теми непомерными задачами, которые поставила перед ним компания, и пришли к выводу, что подобные планы могли быть претворены в жизнь лишь в XVIII столетии, да и то только истинными гениями мореплавания.

13 августа 1642 года Тасман получил надлежащие инструкции — примечательный документ, составленный высокомерными и воинственными повелителями торговли, находящимися в зените своей славы. Вначале они напомнили о плаваниях Колумба, Веспуччи и да Гамы и лишь потом перешли к изложению своих намерений: «И все-таки до сих пор не было предпринято каким-либо христианским королем, принцем или республикой ни одной серьезной попытки организовать надлежащую экспедицию с целью открыть доселе неизвестные области земного шара, лежащие на юге и наверное такие же обширные, как Старый или Новый Свет, несмотря на то что были веские основания предполагать, что там находятся притягательные и плодородные земли».

После столь обнадеживающего вступления хозяева Тасмана уточнили свои желания. Они почти слово в слово пересказали мнение Висхера и, кроме того, выразили пожелание, опять же заимствованное у Висхера, выяснить, существует ли на юге приемлемый маршрут к чилийскому побережью. Тем самым администрация Батавии вплотную подступила к сути своих намерений: Чили подвластно не только испанской короне, но и находится в том районе, на который мечтает распространить свои права нидерландская Вест-Индская компания, основанная в 1621 году. Высказывается красноречивое требование сообщать «о природе тех земель, о культурных растениях и о домашних животных, о формах жилищ местных жителей, их внешнем облике, одежде, оружии, нравах и обычаях, пропитании, религии и формах правления», а также о том, как они ведут войны. Отправлявшийся с экспедицией художник должен был разузнать и зарисовать, какие предметы и продукты производят жители тех областей Земли и в каких нуждаются. Приближаться к «дикарям» следовало очень осторожно и во всеоружии, ибо уже давно доказано, что «ни одному варварскому народу не стоит доверять». Тасман тем не менее должен был следить за тем, чтобы «их домам, посадкам, средствам передвижения, имуществу и женщинам» не был причинен ущерб. Если же экспедиция встретит цивилизованных людей, нужно было узнать, каковы их потребности, заинтересовать голландскими товарами и завести торговые отношения. А если у них окажется золото и серебро, то тогда, заклинает компания своих посланцев, «не показывайте свою жадность, чтобы ценность этих металлов осталась для туземцев сокрыта, но если последние будут расплачиваться золотом и серебром, вы должны держаться так, будто бы их ценность вам безразлична, а предпочтение отдавайте меди, цинку и свинцу, будто бы они для вас более ценны». Как видим, от Тасмана требовали не только навигаторского мастерства, исчерпывающей информации, энергичного руководства, но и хитрости и дипломатической ловкости.

Вступать во владение населенными местностями следовало только с согласия местных жителей, а как он этого добьется — его дело. Но на всякий случай ловкие господа из Батавии всегда имели наготове совет. Например, можно было бы сначала посадить маленькое деревце, обставив это событие торжественной церемонией, но при этом во что бы то ни стало самым точным образом записать, кто из местных жителей при этом присутствовал.

14 августа 1642 года «Хемскерк» и «Зехайн» покинули рейд Батавии и достигли Маврикия 5 сентября. На острове команды охотились или валили под присмотром плотников деревья для нового рангоута, так как большая часть рей и стеньг уже сгнила. Дрова, воду, такелаж, блоки и разные другие необходимые предметы снаряжения поставил голландский губернатор острова. К началу второй недели октября плавание можно было продолжить. Тасман приказал плыть на юг. В середине месяца ветер изменил направление на западное. 23 октября еще можно было поставить топсель (верхний парус), но спустя день пришлось убрать даже дополнительные паруса грот-мачты. Ветер день ото дня становится все сильнее, дождь и град захлестывали корабли, потом они попали в туман и снег. 7 ноября, на широте пятидесяти градусов, где «сильно шел снег и наши люди стали страдать от чрезвычайного холода». Тасман решил прекратить атаку на юг, кроме того, волны, шедшие с той стороны, подтверждали, что никакой суши там нет. Но на случай, если господ из Батавии это не убедит, Висхер составил исключительно аргументированное объяснение, в котором утверждал, что в той местности действительно нечего открывать в окружности тысячи морских миль.

Положение изменилось после того, как Тасман вернулся примерно к сорок пятому градусу южной широты и две недели плыл в восточном направлении. 24 ноября 1642 года он и его спутники увидели «очень высокую землю». То были поросшие лесом горы и покрытые густой травой холмы Тасмании. Первооткрыватель назвал ее Землей ван Димена, а маленьким островкам вокруг достались имена других членов правления Ост-Индской компании.

Поначалу штормы препятствовали поискам якорной стоянки, и корабли сносило вдоль восточного побережья до тех пор, пока 1 декабря не нашли убежище от ветра в северной части нынешнего полуострова Тасмана. На следующий день, совершив несколько вылазок в округе, матросы сообщили, что земля очень плодородна и, по всей вероятности, населена великанами, поскольку они видели на деревьях глубокие зарубки, отстоящие друг от друга на полтора метра, при помощи которых исполины, видимо, залезали на деревья в поисках птичьих яиц; матросы слышали какие-то звуки, вроде игры па рожке, видели столбы дыма и покинутые кострища, но никого не встретили. И все-таки голландцы не могли отделаться от впечатления, что за ними кто-то наблюдал. Следы зверя, похожего, возможно, на тигра, тоже, прямо скажем, не способствовали дальним прогулкам. Сильный прибой воспрепятствовал повторной высадке на берег, предпринятой 3 декабря. Лишь плотник Питер Якобсзон добрался до берега вплавь с флагом принца Оранского и вступил во владение Тасманией, которую Тасман и его спутники принимали за оконечность Южного континента. А на следующий день на кораблях уже ставили паруса — ведь здесь побывали не исследователи, а купцы. Да и что можно ожидать от страны, жители которой питаются птичьими яйцами и избегают общества цивилизованных людей?

Теперь целью Тасмана было достижение «долготы сто девяносто пять градусов или Соломоновых островов». (Нулевой меридиан Тасмана — это меридиан Тенерифе, поэтому из указанной им долготы нужно вычесть шестнадцать градусов тридцать девять минут.) Он приказал плыть на восток. Во второй половине дня 13 декабря впередсмотрящие доложили, что на юго-востоке приблизительно на расстоянии шестидесяти морских миль показалась гористая земля. Пять дней продвигались корабли вдоль ее обрывистых берегов в поисках подходящей бухты, где можно было бы безбоязненно бросить якорь. Сквозь просветы облаков лишь изредка проглядывали вершины гор, возвышавшихся на две-три тысячи метров и покрытых снегом; их каменистые склоны резко выделялись на фоне зеленых лугов и могучих ледников в долинах. Это были горы Южного острова Новой Зеландии. 16 декабря голландцы увидели мыс на самом северо-западе острова — позже Кук назовет его Фэруэлл. На следующий день впервые заметили дым, что говорило о присутствии людей. 18 декабря корабли встали на якорь перед плоским, покрытым дюнами берегом. Вскоре после захода солнца к ним приблизились две лодки. Сидевшие в них люди что-то кричали «хриплыми, глухими голосами» и несколько раз протрубили в какой-то инструмент, звук которого напомнил звук мусульманской трубы. Их язык никто не понял, но на звуки местного горна ответил зов голландской трубы. Опустившаяся ночь прервала необычный концерт.

На следующее утро местные жители появились вновь, но держались от кораблей на расстоянии броска камня, хотя моряки показывали им ткани и изделия из металла. Они «среднего роста, но плотные, голоса у них грубые, цвет кожи между коричневым и желтым». Длинные черные волосы они завязывали узлом и вкалывали в них большие белые перья, всю их одежду составляли набедренные повязки из материала, похожего на рогожу. Лодка, в которой они приплыли, состояла «из двух лодок, поставленных рядом, поверх них… перекинуто несколько перекладин, двухлопастные весла длиной с целую сажень [около 2 метров], узкие и на концах заостренные». Снова те и другие пытались понять друг друга, причем голландцы даже прибегали к помощи словаря, составленного во время плавания Схаутена, но все их усилия были напрасны. После того как визитеры отгребли прочь, Тасман велел просигналить на «Зехайн», что он хочет собрать совет. (Голландцы и в море оставались истинными республиканцами, поэтому каждое важное решение должно было быть утверждено определенным кругом лиц, назначенных еще в Батавии.) На этот раз, поскольку грунт позволял, а местные жители выглядели довольно миролюбивыми, решили бросить якорь как можно ближе к берегу.

Но в тот самый момент, когда совет принял это решение, вновь появились семь лодок, две из которых направились к «Зехайну». Обеспокоенный капитан, принимавший участие в совете, послал к своему кораблю ялик с матросами. Они доставили на «Зехайн» приказ быть начеку и поплыли назад к «Хемскерку». Но вдруг вооруженные палицами островитяне, сидевшие в одной из лодок, повернули к ялику, протаранили его и набросились на растерявшихся матросов. Три голландца были убиты на месте, четвертый смертельно ранен. Нападавшие перетащили один труп к себе в лодку и быстро поплыли восвояси. Догнать их было невозможно, и осталось только палить по ним с корабля из пушек и мушкетов. Тасман приказал подобрать раненого, убитых и лодку, а потом «после этого отталкивающего и такого ужасного происшествия… мы вытянули наши якоря и уплыли, ибо уже не могли надеяться завязать с этими людьми какие-либо дружеские отношения».

Маори перед «бухтой Убийц». Иллюстрация современника Тасмана к его сообщению

Насколько легко понятна реакция Тасмана, настолько трудно объяснить поведение маори, коренных жителей Новой Зеландии.

Подобную их тактику еще не раз наблюдали и испытывали на себе другие экспедиции. Маори, строго следящие за своими племенными владениями, должно быть, принимали пришельцев, плавающих в их водах и часто ведущих себя довольно вызывающе, за завоевателей. Не посчитали ли они вызовом невинную игру голландцев на трубах? Или им показалось подозрительным поведение людей в ялике, которые, переплывая от корабля к кораблю, «кричали и размахивали веслами»? А может быть, они просто использовали удобный момент?

Штевень военной лодки, украшенный резьбой. Новая Зеландия

«Бухтой Убийц» назвал Тасман место этого происшествия, а сегодня оно носит ласкающее слух название Голден-Бей (Золотая бухта). Материку, ибо именно за таковой принял Тасман Новую Зеландию, он дал название Земля Штатов, поскольку, как и его современники, решил, что он связан с открытием Схаутена и Ле-Мера в Южной Атлантике.

Спутники Тасмана считали, что они находятся в широком заливе, который глубоко врезается в новооткрытую землю. Но 24 декабря с кораблей заметили крутые волны, шедшие с юго-востока. Тасман предположил, что там может быть пролив. (Действительно, до пролива между двумя главными новозеландскими островами было не более двадцати пяти миль.) Но сильные восточные ветры не позволили кораблям приблизиться к предполагаемому проходу. Рождество голландцы встретили в море, на кораблях, за праздничным столом.

Топор с клинком из нефрита. Новая Зеландия

Только 26 декабря погода позволила возобновить дальнейшее продвижение на север. Они прошли вдоль западного побережья северного острова и 4 января 1643 года достигли мыса Мария-ван-Димен, названного так в честь жены Ост-Индского генерал-губернатора. Великолепие ландшафта вулканического Северного острова, его снежные вершины, остроконечные образования из пемзы, кипящие грязевые котлы и гейзеры, сосновые леса и кратерные озера — все это осталось голландцам неведомо. Тасман не проявил интереса к более детальному изучению берега, природа вообще не вызывала у него восторга. Только однажды он скупо сообщил, что видел высокую гору; так и осталось неясным, была ли это Таранаки или Кариои. Правда, два раза пытались высадиться на островок, лежащий неподалеку от мыса Мария-ван-Димен, но обе попытки сорвались то ли из-за высокого прибоя, то ли из-за появления островитян, вооруженных палицами.

И эта страна с ее воинственным населением и малым количеством освоенных земель пришлась не по вкусу голландским мореплавателям. 6 января совет решил, что надо плыть на восток до двухсот двадцатого градуса долготы вглубь Южного моря, как и предлагал в начале ноября Висхер. Это намерение было явно продиктовано стремлением достичь схаутеновских островов Хорн, чтобы там наконец получить желанный отдых. И лишь внезапной перемене ветра, вынудившей корабли лечь не на восточный, а на северо-восточный курс, обязаны голландцы своим новым открытием.

19 января они увидели остров Ата, самый южный в архипелаге Тонга. Вечером следующего дня на горизонте с востока появилась новая земля. Утром восходящее солнце осветило находящиеся прямо перед ними два острова: плоский Амстердам (Тонгатапу), поросший кокосовыми пальмами и панданусами с корнями-ходулями, и покрытый скудной растительностью гористый Мидделбург (Эуа). Тасман приказал бросить якорь северо-западнее Тонгатапу. Три островитянина, «обнаженные, с коричневым цветом тела, немного выше среднего роста», подплыли на лодке к судну. Голландцы подарили им нитки, иголки, зеркало, стеклянные бусы и получили за это рыболовный крючок из перламутра. Приплывшим островитянам показали кокосовый орех, курицу и объяснили, что голландцам нужна питьевая вода. Наконец-то их поняли! Появилась еще одна лодка. Тасман принял четверых сидящих в ней людей за посланцев «короля» и не преминул тщательно зафиксировать расходы на прием: «маленькое китайское зеркало, нож, изделие из ситца и несколько иголок» каждому. Принесли вино и стаканы, причем сначала выпили европейцы, «чтобы они не подумали, что мы хотим их отравить». Расстались вполне удовлетворенные друг другом, хотя полинезийские «царедворцы» и прихватили с собой стаканы. Но подарки были выложены не напрасно. Спешат навстречу лодки, полные кокосовых орехов, бананов, клубней ямса, поросят и птицы. За поросенка отдают кусок ситца, за курицу — иголку. Вождь доставляет дары несколько раз, и, несмотря на мелкое воровство, «все было мирно и спокойно». И хотя поначалу матросы сходили на берег за водой только вооруженными, скоро вступили в свои права скрипки и флейты. Тасман очень мало сообщает о внешности и обычаях хозяев острова — его бортовой журнал больше походит на конторскую книгу. Примечательным он находит следующее: «Эти люди совершенно ничего не знают о табаке или курении; женщины носят что-то наподобие юбок до колен, сделанных из листьев деревьев, выше пояса они обнажены; волосы у них более короткие, чем у мужчин; мужчины носят небольшие бородки и усы… У этих людей мы не видели никакого оружия».

Тонга. Иллюстрация современника Тасмана к его сообщению

Удалось наменять около ста свиней, сто пятьдесят кур и целую гору фруктов. Вот только вода, собранная в лощинах, была солоновата и непригодна для питья. Именно это укрепило голландцев в решении поискать другие острова. Они недолго колебались и, подняв якоря, 24 января повернули на северо-восток. Вечером того же дня они достигли берегов острова Роттердам (Номука), открыв во время перехода и другие острова, в том числе Тофуа и Као.

Жители Номуки тоже «хорошие, миролюбивые люди», хотя «такие воры, что даже бдительный страж не может уследить» за их ловкими руками. Правда, Тасман считает нужным упомянуть, что в одном случае, когда островитянин стащил пику, соплеменники догнали его и принесли оружие назад. Здесь голландцы запаслись водой и могли без промедления продолжать плавание. Идиллическое сообщение Схаутена об островитянах Южного моря, которые живут «словно лесные птахи, не сеют, не жнут и не делают своими руками никакой работы», при ближайшем рассмотрении не выдержало проверки. Тасман видел на Номуке ухоженные пальмовые рощи, заботливо вырытые ямы для посадок, заполненные плодородной землей. Вид старательно обработанных, выровненных рядов саженцев произвел на него такое впечатление, что он, наконец, начал говорить о местных жителях с глубоким уважением: «И в этих людях, имеющих внешне человеческий облик, но поведение и обычаи которых безнравственны, обнаруживается чисто человеческий деловой дух». Однако он сетует, что у этих людей нет организованной формы правления, нет ни религии, ни духовенства, хотя они непомерно суеверны: «Ибо я видел, как один из местных жителей схватил водяную змею, плывшую за его лодкой, благоговейно возложил ее себе на голову, а потом выбросил назад в воду; они также не убивают мух». Тасман глубоко заблуждался. Конечно, его кратковременный визит не дал ему возможности узнать о хорошо организованной иерархической системе управления на островах Тонга, во главе которой стоял король, Туи-Тонга, имевший резиденцию на острове Тонгатапу и почитавшийся как полубог. Никакого представления не получил Тасман и об удивительной полинезийской мифологии, о касте жрецов и о священных ритуальных постройках. Ведь он и его товарищи очень неохотно ступали на берега островов, представлявших собой все что угодно, но только не место для прибыльной торговли.

Культовое сооружение на острове Тонгатапу. Рисунок конца XVIII века

Корабли покинули Номуку 1 февраля, взяли северо-западный курс и через шесть дней оказались в путанице незнакомых островов и рифов. Это была северо-восточная группа островов Фиджи. То и дело совершенно неожиданно появлялись мели, люди у лотов не знали покоя. Тасман сожалел, что нигде нет возможности пристать к берегу, но все-таки постарался как можно скорее вывести корабли из этого кораллового лабиринта. Его одолевали сомнения. Он знал, что находится на той же самой широте, где Схаутен и Ле-Мер открыли оегрова Хорн; их долготу он определил в двести два градуса к востоку от Тенерифе. Тасман был очень близок к истине, но его расчеты основывались на оценках, которым он и сам не слишком доверял. Схаутен ничего не сообщал об островах, виденных ими 6 февраля, а на морской карте, взятой с собой Тасманом, острова Хорн были изображены на уже достигнутой широте, но на восемьсот морских миль западнее. Неужели их отнесло гак далеко на запад? Тасман, обеспокоенный этим, решил, как когда-то Схаутен, изменить курс на северный, поскольку он ни в коем случае не хотел слишком далеко углубляться на запад. Кроме того, ветер набрал такую силу, что даже у хорошо знакомых берегов можно ожидать самого невероятного, а кто же хочет сесть на мель в незнакомом месте? Именно так объяснил Тасман свое решение совету. Висхер с ним согласился — все кормчие были озабочены тем, что пассат может пригнать их к неизвестному южному берегу Новой Гвинеи. Торрес был смелее. Но голландцы и в самом деле находились в худшем положении на своих кораблях с высокими бортами и очень плохим ходом при ветре. В результате они проплыли совсем недалеко от островов Хорн, оставив их к северо-западу. Слева по борту позади осталось все, что стоило бы изучить детальнее: Новые Гебриды, восточное побережье Австралии, Торресов пролив и Соломоновы острова. Неистовые штормы и дожди препятствовали продвижению, две недели солнце было закрыто облаками, поэтому невозможно было определить широту, на которой они находились. «У нас здесь сейчас плохое время года, когда сталкиваются друг с другом юго-восточный пассат и северный муссон, что обусловливает дожди и плохую погоду», — записал Тасман 8 февраля. Эти слова подтверждают его глубокие знания метеорологических условий в этом районе южного полушария. Образующаяся летом в Северной Австралии область низкого давления порождает над Арафурским морем северо-западный ветер, который может далеко проникнуть в зону господства юго-восточного пассата.

Погода изводила Тасмана до 14 марта, потом верх взял пассат, и люди заметили плывущие в море ветки. Но земли нигде не было видно. Лишь 22 марта достигли группы атоллов на северо-востоке Соломоновых островов. В честь острова, лежащего недалеко от Батавии, одному из них дали название Онтонг-Джава. Голландцы приняли атоллы за Новую Ирландию, открытую Схаутеном и Ле-Мером, и остались при своем заблуждении: не заинтересовавшись только что сделанным открытием, они решили плыть вдоль северного побережья Новой Гвинеи в Батавию, а остров так и остался необследованным. Дальше их курс примерно совпал с курсом, проложенным их предшественниками. Они встретили таких же меланезийцев, каких уже описал Схаутен: «черных как смоль мужчин», нередко вооруженных луками и стрелами, украшенных бусами из полированных ракушек и с кольцами в носах. У одного над верхней губой даже торчала кость толщиной в палец, продетая сквозь носовую перегородку. Спутники Тасмана были восхищены их роскошно украшенными лодками с балансирами и той ловкостью, с какой местные жители ими управляли. На борт поднялись несколько островитян, но вели они себя так странно, что Тасман предположил, не страдают ли они морской болезнью. Однако цирюльник Халбос был информирован лучше: матросы дали островитянам выпить арака.

10 апреля экспедиция находилась уже к западу от острова Новый Ганновер. Тасман считал, что наконец достиг западной оконечности Новой Гвинеи. Как того требовали полученные им еще до отплытия инструкции, он хотел плыть теперь на юг к тому месту в заливе Карпентария, где уже побывали Янсзон и Рос-сенгин, но при этом «натолкнулся» на настоящую Новую Гвинею.

Штевень, украшенный резьбой. Север Новой Гвинеи

Однако он по-прежнему держался далеко от берега (именно поэтому он и раньше не заметил, что Новый Ганновер, Новая Ирландия и Новая Британия, принятые им за один остров, не связаны друг с другом). На этом, собственно, и заканчивается вклад Тасмана в историю открытий в Океании, так как области, которые он посетил по дороге в Батавию, уже столетие назад были исследованы испанцем Ортисом де Ретесом. Тасман плыл вдоль северного побережья Новой Гвинеи до последней недели мая и 15 июня 1643 года возвратился в Батавию.

Всего лишь за десять месяцев и в условиях неблагоприятной погоды Тасман достиг многого. Он обогатил географические знания своих современников значительными открытиями. До него никто еще не проникал так далеко на юг. Протяженность легендарной Южной Земли теперь значительно сократилась, и были получены доказательства того, что Австралия представляет собой самостоятельную часть света. Новая Зеландия и другие неизвестные прежде острова попали в поле зрения географов, хотя их природные условия и образ жизни их населения были разведаны лишь в самых общих чертах. Тасману принадлежат и другие заслуги: если не считать жертв того злополучного происшествия в «бухте Убийц», его люди вернулись в Батавию здоровыми; примечательно и то, что он уважал права местных жителей, в то время как другие необдуманно использовали свое оружие, значительно более совершенное, чем у островитян.

Люди с острова Инсумоар (вблизи Новой Гвинеи). Иллюстрация современника Тасмана к его сообщению

Но все это не могло удовлетворить его нанимателей, так как они считали, что «найдены не богатства и приносящие прибыль товары, а всего лишь открыты обыкновенные новые земли и, возможно, удобный маршрут». Последняя часть фразы подразумевает путь от северного побережья Новой Зеландии до берегов Южной Америки. После того как Тасман установил, что зона устойчивых западных ветров распространяется и на южную часть Тихого океана, появились все основания предполагать, что там пролегает удобный маршрут к чилийскому берегу. Правда, осталось неизвестным, не прерывается ли он где-нибудь выступами Южной Земли.

В письме, посланном в декабре 1643 года в Голландию на имя директоров компании, говорилось, что члены совета в Батавии сочли сведения, полученные Тасманом, недостаточными. Он проявил, как сказано в письме, «в некотором отношении небрежность при исследовании местоположения и состояния дел в открытых им областях и в описании их народов» и переложил исполнение «основной части своей задачи на любознательных последователей». Такая критика, видимо, была порождена скорее огорчением от потери вложенных в предприятие гульденов, чем разочарованием в ходе познания мира: члены правления Ост-Индской компании по-прежнему доверяли обруганному ими же Тасману и поручили ему руководство новыми экспедициями. Уже в октябре 1643 года он должен был проверить морской путь к чилийскому побережью, но экспедиция несколько раз откладывалась по разным причинам.

Вместо этого Тасман и Висхер 29 января 1644 года покинули Батавию на кораблях «Лиммен», «Земеу» и «Брак» с командами из ста одиннадцати матросов и солдат. Они должны были установить, является ли Новая Гвинея действительно северо-восточной оконечностью Австралии или между ними существует судоходный пролив в Тихий океан. Иными словами, им предстояло «открыть» Торресов пролив. Если эта цель не будет достигнута, они должны были исследовать южную часть залива Карпентария и либо подтвердить, либо развеять подозрения, что Австралия состоит из двух массивов суши, отделенных друг от друга водным проходом, ведущим из залива к Тасмании. Если же и в этом экспедиции не будет сопутствовать успех, тогда необходимо было исследовать неизвестные участки североавстралийского побережья. Для истории открытий океанийского островного мира результаты этой экспедиции Тасмана были незначительными, поэтому сообщим о них вкратце: Тасман не нашел Торресова пролива, проход в заливе Карпентария оказался фикцией, но он проплыл в западном направлении вдоль побережья Австралии почти до Северо-Западного мыса и таким образом исследовал почти весь север Австралийского континента. Генерал-губернатору ван Димену и совету в Батавии экспедиция вновь принесла разочарование. В декабре 1644 года они сообщили в Голландию, что Тасман и Висхер не нашли «ничего существенного, одни только бедные, голые пляжи; ни риса, ни каких-либо плодов, достойных упоминания, и встретились с людьми бедными и во многих местностях злобными».

Итак, лебединая песня голландских мореплавателей, искавших Южную Землю, была пропета. Пройдет еще восемь десятилетий, прежде чем один из их соотечественников вновь решится отправиться к берегам Terra australis. Несмотря на то что в Батавии все еще было достаточно энтузиастов, мечтавших пуститься в плавание к тихоокеанским горизонтам, финансовые магнаты в Амстердаме и Роттердаме больше не прислушивались к их голосам. Ван Димен, та сила, которая поддерживала и организовывала все эти предприятия, умер в 1645 году. Его преемник поручил Тасману руководство торговыми рейсами на Цейлон и закупку перца на Суматре. Франс Якобсзон Висхер теперь участвовал в охоте за «серебряными галионами»-прошли дни, когда он хотел обнаружить на Соломоновых островах «не одну удивительную диковину». Дальнейший жизненный путь Тасмана по-прежнему был блестящим. В 1647 году он участвовал в переговорах с королем Сиама, через год командовал флотом из восьми кораблей, разорявшим испанские поселения на Филиппинах. В 1659 году Абел Янсзон Тасман закончил свой земной путь богатым и уважаемым землевладельцем в Батавии. И игра случая: в том же самом году появился на свет голландец, которому суждено было продолжить дело, начатое Тасманом.

Его милость Роггевен, Южная Земля и остров

В то время, когда Тасман проводил в Батавии последние годы своей жизни, в Голландии в городке Мидделбург жил богатый и талантливый Аренд Роггевен. Человек разносторонних интересов, он называл себя «математиком-любителем», хотя среди его публикаций были труды о кометах, вышедшие в свет в 1664 и 1665 годах, драма и подробный атлас западного побережья Америки. Большую часть карт для этого атласа он составил сам. В 1676 году совместно с единомышленниками-купцами он написал памятную записку о необходимости дальнейших исследований в Тихом океане и адресовал ее Генеральным штатам. Но времена для приверженцев идеи поисков Южной Земли были неблагоприятны. Молодое государство раздирали религиозные смуты, борьба за власть между республиканцами и аристократами, а также дорогостоящие, чреватые крупными потерями военные конфликты с Англией и Францией.

Спустя двадцать лет с аналогичным предложением выступила нидерландская Вест-Индская компания, державшая в своих руках всю торговлю с атлантическим и тихоокеанским побережьем Америки. И опять некстати: Голландия должна была вооружаться для войны с Францией и Англией, поэтому найти покровителей и финансистов для организации исследовательских плаваний было трудно. Надежды Роггевена к тому времени давно иссякли, но для этого старого человека поиски «неведомой земли» означали больше, нежели только решение спорного географического вопроса. В свой последний час он потребовал от сына Якоба клятву, что рано или поздно тот отправится к Южной Земле. Но Якоб Роггевен и не рассчитывал сдержать слово в ближайшее время. К началу XVIII столетия аристократы снова нанесли поражение республиканцам, к тому же Голландия принимала участие в войне за испанское наследство. В 1706 году Якоб в качестве нотариуса отправился в Ост-Индию, в 1712 году в Батавии его избрали советником юстиции и членом Высшего юридического совета дальневосточных колоний. Через два года он возвратился на родину. Лишь теперь Якоб Роггевен начал энергично бороться за осуществление планов отца. И вот в 1721 году он наконец добился согласия директоров Вест-Индской компании, которые поддались соблазну и готовы были отпустить средства на снаряжение экспедиции.

Причина проста: в 1688 году в Лондоне вышла в свет книга «Описание Дарьенского перешейка», в которой судовой лекарь Лайонел Уофер, сопровождавший капитана-флибустьера Эдварда Девиса в его пиратском походе в Панаму, сообщал о том, что команда корабля «Бачелорс делайт» увидела на обратном пути в 1687 году: «Мы достигли двадцать седьмого градуса южной широты, когда натолкнулись за два часа до восхода солнца на низкий песчаный остров и услышали гулкий шум, похожий на шум моря, [когда оно], бурля, обрушивается перед кораблем на берег. По [нашему] мнению, приблизительно на двенадцать лиг [тридцать семь морских миль] простиралась на запад цепь возвышенностей, которые мы приняли за острова, так как в ландшафте обнаруживались разрывы. Эта земля простиралась примерно на четырнадцать или пятнадцать лиг, кроме того, оттуда летели большие стаи птиц». К сожалению, Девис запретил своим людям сойти на неизвестный берег^⁶². «Землю Девиса», лежащую, по данным Уофера, «почти на пятьсот лиг восточнее [sic!] Копиапо» (гавань в Чили), с тех пор принимали за остров Пасхи, за острова Сан-Феликс и Сан-Амбросио или просто за мираж.

Статуи, островитяне и европейцы на острове Пасхи. Рисунок 1797 года

Однако современники Девиса прекрасно знали, что увидели пираты: конечно же, Южную Землю. Поэтому совсем не удивительно, что полученные Роггевеном перед отплытием инструкции указывали, где именно нужно искать «неведомую землю». Если усилия окажутся тщетными, следовало плыть к островам Хонден и Зондер Гронд, открытым Схаутеном и Ле-Мером, и искать южнее их.

Для экспедиции были снаряжены три корабля: «Аренд», «Тинховен» и «Африкансхе Галей». 1 августа 1721 года с двумястами двадцатью тремя моряками на борту и запасом провизии на двадцать восемь месяцев корабли покинули рейд Тексела. Сначала они направились к острову Сан-Себастьян у побережья Бразилии, поскольку многие матросы были больны цингой и нуждались в свежих продуктах питания. Оттуда поплыли на юг и в тумане неожиданно потеряли «Тинховен» (его увидели снова только у архипелага Хуан-Фернандес). «Аренд» и «Африкансхе Галей» взяли курс к Фолклендским островам, обогнули мыс Горн и углубились в Тихий океан. Они пересекли шестидесятый градус южной широты и попали в область неистовых западных ветров, в туман и снежные бури, где им пришлось лавировать между гигантскими айсбергами. Роггевен предположил, что эти айсберги занесло сюда от берегов Южной Земли, лежащей в высоких южных широтах: не могли же такие громадные острова из льда возникнуть в море. И он действительно находился очень близко к настоящему Южному континенту!

Роггевен отважился проникнуть так далеко в бушующий океан, как до него не проникал никто другой. Но пронизывающий холод и опасности, связанные с продвижением вперед в ледяных полях, вынудили его изменить курс. Голландцы поплыли к архипелагу Хуан-Фернандес, открытому в 1563 году кормчим с таким же именем, к тем самым островам, наиболее знаменитым гостем которых был когда-то Александр Селкирк, чья судьба вдохновила Даниеля Дефо на создание «Робинзона Крузо». Легендарный поселенец, одетый в козьи шкуры, и его Пятница уже давно не вглядывались со скал в море (Селкирк был вызволен в 1709 году), и все же острова вызвали у Роггевена исключительный интерес. Уже л'Эрмит красочно описывал сандаловые рощи Хуан-Фернандеса. Мягкий климат, воды, богатые рыбой, плодородная земля, на которой произрастали мирт, дикий инжир, персики, а главное, их выгодное стратегическое положение — все это натолкнуло Роггевена на мысль заложить здесь поселение. Но нетерпение погнало его дальше к берегам Южной Земли, и он решил осуществить свое намерение на обратном пути.

Тщетно велись поиски в районе, указанном в записках Уофера. Позже рассерженный Роггевен напишет, что англичане «такие же воры правды, как и испанских товаров». Но вот 5 апреля 1722 года впередсмотрящие увидели очертания бесплодной земли, возвышавшейся над морем метров на пятьсот. «Тут все сильно возликовали; каждый надеялся, что эта невысокая земля может оказаться предвестником побережья неизвестного Южного континента». Но при свете начинавшегося дня открылся остров — остров Пасхи. По количеству поднимавшихся вверх столбов дыма голландцы заключили, что остров должен быть густо населен. И действительно, в скором времени к кораблям подплыл первый островитянин с коричневой кожей, татуированный, высокого роста и совершенно голый.

Голландцы выразили возмущение и спешно прикрыли свои полуобнаженные тела. Однако их негодование было показным, ибо позже они сожалели, что видели только старых женщин, а молодые, видимо, скрывались. Единственная высадка на берег 10 апреля дала более ясное представление о внешнем облике местных жителей и их манере держаться. Они походили на другие полинезийские народы, были сильно татуированы и производили особенно странное впечатление из-за ушей, мочки которых были растянуты под тяжестью украшений до самых плеч. Если же мочки начинали им мешать, сообщает Роггевен, они вынимали украшения и закидывали длинные мочки за верхнюю часть уха, «что придавало им удивительный и смешной вид».

Во время высадки на берег произошло то, чего осторожный Роггевен во что бы то ни стало стремился избежать. Когда он шел по острову в сопровождении отряда в сто с лишним человек, островитяне попытались вырвать оружие у одного из солдат. Голландцы бросились было в рукопашную, но их закидали камнями, и они в конце концов вынуждены были пустить в ход оружие. В бортовом журнале имеется запись, что было убито десять или двенадцать островитян. В оправдание бывшего советника юстиции Роггевена следует сказать, что этот сомнительный триумф европейской точки зрения на частную собственность ни в коей мере не принес ему удовлетворения.

Путевые заметки Роггевена скупо сообщают лишь о самом примечательном, что было обнаружено на острове Пасхи: о гигантских статуях. «Поначалу эти каменные фигуры поразили и восхитили нас, так как мы не могли понять, как это возможно, чтобы люди, у которых нет не только тяжелого и толстого дерева, но даже подходящих канатов, были в состоянии их воздвигнуть; тем не менее все эти статуи достигали тридцати футов высоты [9 метров] и были внушительного объема». Удивление вскоре прошло: Роггевен принял вулканическую горную породу, из которой были сделаны статуи, за глину, покрытую слоем камешков. Его описание «пукао» (своеобразных причесок) из красного камня, венчавших эти скульптурные изваяния, тоже доказывает, что он видел их только издали. Кроме того, Роггевен сообщает, будто бы островитяне разводят огонь у подножия тех гигантов и молятся на них, и обряды тех молений очень напоминают восточный религиозный ритуал.

Здесь уместно сказать несколько слов по поводу наблюдений, сделанных Роггевеном. Остров Пасхи (Рапануи), по рассказам его жителей, был открыт и заселен в XII веке полинезийцами, которых привел сюда вождь по имени Хоту Матуа. Последующие археологические раскопки с применением радиоуглеродного метода позволили установить примерную дату первого появления здесь людей — IX или даже IV век. До сих пор нет однозначного мнения о том, одновременно или порознь прибыли сюда два соперничавших между собой народа — ханау момоко (короткоухие) и ханау еепе (длинноухие). Раннее общество на Рапануи возглавлял «король», которого почитали в основном за его сверхъестественные качества, якобы передаваемые по наследству. Он был своеобразным религиозным символом. Вся политическая власть осуществлялась только представителями племени миру, может быть, потому, что они считали себя прямыми потомками Хоту Матуа; их, видимо, условно можно сопоставить с дворянством. В социальном отношении население делилось на вождей, воинов, жрецов, художников, ремесленников и всех прочих. Два названных народа объединяли двенадцать племен, разделенных, не считая миру, на роды и большие патриархальные семьи. Каждая из семей обрабатывала и благоустраивала собственный участок земли и, как предполагают, возводила на нем статуи. Эти каменные изваяния устанавливались на так называемых «аху», платформах из каменных плит в среднем шестиметровой высоты, служивших местом совершения культовых обрядов и захоронений.

Идолов, сотнями разбросанных по острову, можно найти повсюду, а в камнеобрабатывающих мастерских на Рано Рараку, где все выглядит так, будто скульпторы только что покинули свои рабочие места, очень многие из них обнаружены на разной стадии изготовления. Почти все каменные статуи, за редким исключением, похожи друг на друга, будь они двух- или двадцатиметровой высоты: низкие, покатые лбы, глубокие глазницы, длинные носы с полукруглыми ноздрями, тонкогубые, заостренные рты, тяжелые челюсти с плоским подбородком. Уши то лишь слегка обозначены, то изображены с вытянутыми мочками. По-видимому, для художников важнее всего было воспроизвести лицо, поскольку торс они обычно изображали очень стилизованно. И вот теперь эти статуи стоят или лежат, отрешенно глядя пустыми глазницами на зрителей, словно океанийские сфинксы, чья загадка до сегодняшнего дня ждет своего решения. Между тем подобные скульптурные изваяния не представляют собой для полинезийского художественного творчества ничего необычного. Похожие, хоть и меньшие по размеру, статуи встречаются на Маркизских островах, на Питкэрне и на Раиваваэ (острова Тубуаи). То, что раньше на острове Пасхи росли деревья, пригодные для изготовления волокуш, что полинезийцы могли изготовить тросы и были в состоянии высечь из камня подобные скульптуры и установить их, уже доказано. Однако такая приверженность к гигантским формам и мегалитическим постройкам^⁶³ из базальта вроде тех, что находятся недалеко от Матавери, кажется чуждой для полинезийцев и заставляет кое-кого склониться к гипотезе, что когда-то на Рапануи жили выходцы из Америки.

Однако продолжим путешествие с Якобом Роггевеном, покинувшим остров Пасхи 12 апреля. Он давно понял, что найденный им остров имеет мало общего с землей, описанной в сообщении Уофера. Корабли поплыли дальше к западу вдоль той же широты, пока Рогтевен не пришел к выводу, что охотится за призраком. Согласно второй части инструкции, он взял курс на острова, открытые Схаутеном и Ле-Мером, и уже в мае голландцы попали в путаницу коралловых атоллов — группу островов Туамоту, или, как их образно называют полинезийцы, Пау-моту («Облачные острова»). Это самое большое на Земле скопление атоллов и в самом деле напоминает облако, раскинувшееся в восточной части Южного моря. Острова бедны водой, почти бесплодны и испещрены остроконечными рифами. На одном из этих рифов у атолла Такапото, названного Роггевеном Схаделейк (Вредный), закончил плавание «Африкансхе Галей». Спустя некоторое время чуть было не погибли и оба других корабля. С большим трудом выпутавшись из «Лабиринта» (так голландцы назвали эту коварную область моря), корабли 2 июня появились перед покрытым буйной зеленью атоллом Верквикинг (Макатеа). Трудно объяснить, почему моряки, причалившие к острову, открыли стрельбу по людям, столпившимся на берегу. Поначалу казалось, что этот произвол безнаказанно сойдет с рук и даже удастся выменять фрукты и другую провизию. Расплата последовала на следующий день: матросов из засады забросали камнями, десятеро из них были убиты, многие ранены.

То ли выбитый из колеи происшедшей трагедией, то ли из-за боязни упустить попутный ветер, корабельный совет принял решение плыть к северной оконечности Новой Гвинеи, а оттуда к Батавии и далее в Голландию. Возможно, что на принятие такого, казалось бы, неожиданного решения повлияла цинга, свирепствовавшая не переставая во все время плавания Роггевена и унесшая почти треть экипажа. Голландцы повернули на запад, миновали острова Общества, добрались до архипелага Самоа и открыли острова Мануа, Тутуила и Уполу, названные Роггевеном соответственно островами Бауман, Тинхофен и Гронинген.

Эти вулканические острова, возвышавшиеся над морем на полторы тысячи метров, были плодородны, покрыты густыми лесами и могли предоставить все, в чем нуждались измученные цингой люди. Но каждый день умирало трое, а то и пятеро человек. Вскоре Роггевен вынужден был задуматься над тем, не бросить ли один из кораблей, поскольку людей, способных еще держаться на ногах, оставалось все меньше. Похоже, что недуг не пощадил и самого Роггевена, так как его записи неожиданно обрываются 18 июля 1722 года, еще до того, как корабли достигли Новой Гвинеи. В конце сентября «Аренд» и «Тинховен» бросили якоря на рейде Батавии. Все решили, что наконец-то они в безопасности.

Если судьба Роггевена была и раньше схожа с судьбой Ле-Мера хотя бы тем, что у обоих были довольно предприимчивые отцы, то сейчас появилось еще одно совпадение. Ост-Индская компания не только конфисковала и даже продала его корабли, но и его самого обвинила в незаконном проникновении в зону ее влияния. Для бывшего юриста, вернувшегося в Голландию в июле 1723 года, вновь настали беспокойные дни, но он потратил их с толком: наличие прецедента обеспечило ему выплату компенсации в размере ста двадцати тысяч гульденов, а также оплату всех издержек с момента отплытия из Батавии. Таким образом, Ост-Индская компания поневоле финансировала последний отрезок его кругосветного плавания. Нотариус Якоб Роггевен стал знаменитым человеком. Возможно, он даже был удовлетворен, хотя позже, во время работы над коллективным географическим трудом, по-видимому, сожалел о принятом у Макатеа решении. Ведь Южная Земля так и не была найдена, а к знаниям о Южном море добавились сведения всего лишь о нескольких группах островов, да и то увиденных в основном издали. И тем не менее слава Роггевена заслуженна.

Мы не можем с полной определенностью сказать, каковы были способности Роггевена-морехода, поскольку его данные о местонахождении открытых им земель не хуже и не лучше, чем у других его современников. Заслуга Роггевена — это заслуга первопроходца. Смелое проникновение в высокие южные широты, упорные поиски «Земли Девиса» и даже отсутствие у него в некоторых случаях должной целеустремленности — все это оказало влияние на последующих европейских мореплавателей, стремившихся найти Южную Землю.

С плаванием Роггевена окончилась «голландская эра» в Южном море. Она закатилась вместе с «золотым веком Нидерландов». Якоб Роггевен умер семидесяти лет от роду в феврале 1729 года в Мидделбурге. Но у него не было сына, с которого можно было бы взять клятву, что рано или поздно тот осуществит мечту отца.

Отступление от основной темы, или Кто воды боится, в мореплаватели не годится

Читатель вправе спросить, почему подавляющая часть описанных здесь рискованных морских предприятий завершалась, казалось бы, в необъяснимой дикой спешке, хотя с самого начала люди пускались на подобные авантюры, питая большие надежды. Читателю, по-видимому, просто недостает здесь своего «Колумба Тихого океана». К тому же он не учитывает гигантских просторов этой водной пустыни, крайне бедного снаряжения людей, отправлявшихся в далекий путь, чтобы исследовать океан, те адские муки, которые им приходилось испытывать.

В те времена свирепствовала цинга, или скорбут. О ее неистовстве сообщал еще Пигафетта. Сегодня мы можем сказать, что речь идет о болезни из группы авитаминозов, возникающей при отсутствии в организме человека витамина С. Цинга выражается вялостью, слабостью, усталостью, появлением ревматических болей в конечностях. На более поздних стадиях, когда болезнь зашла уже далеко, на теле возникают нарывы и гнойники, появляются отеки, выпадают зубы, происходят кровоизлияния в мышцах и тканях. Процесс может дойти даже до распада (деструкции) костной структуры. В XVIII веке люди наконец узнали, что причиной этого заболевания была однообразная пища, которой питались мореплаватели. Но даже после этого болезнь все еще не исчезла. Муки и страдания людей длились до тех пор, пока не сократилась продолжительность плаваний, консервы не стали более добротными, а жизнь моряков не заслужила большего уважения Вот как описывает Карл Фридрих Беренс, выходец из Германии, те страдания, которые он перенес за время плавания. болея цингой: «Никто не в состоянии описать то жалкое существование, которое мы влачили на наших судах. Одному богу известно, что мы перенесли. На судах нас постоянно преследовал дурной запах мертвечины и больных людей. Уже от одной только вони можно было заболеть. Крики и стоны больных были настолько ужасны и производили столь жалостное впечатление, что это тронуло бы и камень. Одних цинга высушила до такой степени, что они стали похожи на скелеты. Жизнь этих людей гасла, словно свет в лампе. Другие ужасно толстели, создавалось впечатление, что их нарочно накачивали воздухом… Практически все мои зубы отделились от живой плоти, а десны стали толщиной почти в палец. На ногах, руках и на геле у нас образовались узловатые утолщения размером с лесной орех. Различались они и цветом: красные, желтые, с зеленым и синим оттенком. По ним можно было видеть, как обстояли дела у тех, кто пока еще был здоров».

Не столь драматично, но не менее ужасно описана цинга составителем исторической хроники плаваний Джорджа Ансона по Тихому океану в 1740–1744 годах: «Голоса многих наших матросов, жизнь которых ограничивалась подвесными койками, казалось, были полны жизни. Люди находились в хорошем настроении, разговоры велись на сочном языке. Но стоило только чуть тронуть их, всего-навсего перенести из одной части судна в другую, пусть даже в самой подвесной койке, они тотчас же испускали дух. Другие, верившее в то, что у них еще сохранились силенки, решались покинуть свое обиталище-подвесную койку. Но они умирали, гак и не дойдя до палубы»^⁶⁴. Из почти тысячи человек, которых Ансон увлек за собой в Тихий океан, более шестисот унесла цинга.

Подобные печальные обстоятельства вынудили Джеймса Кука провести сравнения. И вот в марте 1771 года он писал, что голландские суда, направлявшиеся в Ост-Индию, из-за цинги теряли во время каждого плавания от тридцати до сорока процентов состава команды. Не лучше была судьба матросов и солдат португальских и испанских судов. Эпидемия «морского скорбута» охватила команду корабля Васко да Гамы на пути в Индию, причем из ста шестидесяти человек более ста погибло. В 1740 году флотилия испанского конкистадора Франсиско Писарро, в составе которой насчитывалось более двух с половиной тысяч человек, вышла в море и направилась к берегам Америки. Через неполные шесть месяцев жертвами тифа и цинги стала половина команды флагманского корабля. На судах сопровождения от этих же болезней погибло три четверти команды. Подсчитано, что в первые два десятилетия XVIII века от скорбута умерло не менее десяти тысяч матросов, плававших на европейских судах.

Во времена Колумба или даже Кука основными продуктами питания на судах были сухари, зачастую кишевшие червями и тараканами и поэтому не раз во время плавания прокаливавшиеся на огне, и солонина. На протяжении столетий обед готовили весьма примитивным и грубым способом: в первой половине дня суточная норма солонины опускалась в бочку с морской водой и один из матросов босиком вытанцовывал на этой горе мяса до тех пор, пока содержание соли в нем не становилось вполне сносным. Опасаясь пожара, нередко отказывались от того, чтобы хоть как-го подогревать еду. Если позволяла погода, то пекли лепешки из муки, которые тоже были исключительно солеными, поскольку почти во все съестные припасы закладывалось много соли. Эго делалось для того, чтобы продлить сохранность продуктов питания и уберечь их от нашествия грызунов и червей. В рацион моряков входили также вяленая рыба, свиное сало, сушеные бобы и фрукты, горох, чечевица, сыр и жир. Чтобы хоть немного повысить вкусовые качества пищи. использовали растительное масло, изюм и уксус. Долгое время на судах не было ни коков, ни камбузов. Неблагодарная задача приготовления пищи в большинстве случаев выпадала на долю одною из несчастных корабельных юнг. На военные корабли в качестве коков вербовали непригодных к несению воинской службы матросов. Так, в британском военно-морском флоте существовало строгое правило, согласно которому на должность корабельного повара отбирались только те, кто не был способен ни на что другое. «Классической» фигурой судового повара той эпохи является Джон Сильвер, известный нам по роману Роберта Льюиса Стивенсона «Остров сокровищ».

И напротив, в те времена не забывали проявлять щедрость в отношении алкогольных напитков. Иберийские моряки предпочитали вино. Английским же матросам в XVIII веке выдавали в день по четыре с половиной литра пива, а при плохой погоде им полагалось утром и вечером по четверти литра рома. Иногда эта порция бывала даже большей. Рассказывают, что по совету адмирала Эдуарда Вернона, прозванного «Старый грог», с 1740 года на судах негодную для питья воду стали смешивать с ромом и с этих пор он занял на борту корабля господствующее положение. Этому способствовало также то обстоятельство, что владельцы плантаций на островах Карибского моря успешно использовали ром, чтобы заставлять своих рабов трудиться как можно производительнее. К тому же это пойло, получившее название Marinerum, было сказочно дешевым продуктом. К нему стали добавлять сок лимона, который рекомендовался как средство от цинги. Не вызывавшая никаких опасений выдача алкоголя морякам, которые из-за высокого содержания соли в пище постоянно — причем не только в тропиках — ощущали жажду, должна была иметь опустошительные последствия.

Даже если пища на судне вовсе не считалась спартанской, ее никак нельзя было назвать здоровой. В первой половине XVIII века стало очевидно, что именно пища сделала цингу нежелательным спутником продолжительных плаваний по морям и океанам. Джеймс Линд, по профессии врач, в своем труде, опубликованном в 1753 году, обратил внимание на то, что в беде могут помочь цитрусовые. Хью Паллисер, сыгравший большую роль в судьбе Кука, уже за пять лет до этого во время плавания в Ост-Индию на практике проверил советы Линда. Результаты оказались неожиданными. Дэвид Макбрайд, ирландский коллега Линда, рекомендовал готовить и употреблять в пищу солодовые настои, а чуть позже доктор Джон Прингл советовал ежедневно включать в рацион матросов квашеную капусту. Тем не менее минуло еще добрых пятьдесят лет, пока британское адмиралтейство последовало этим рекомендациям. Правда, и до этого оно не забывало снабжать командиров кораблей великим множеством всякого рода распоряжений и предписаний относительно судовой гигиены и организации разнообразного питания мореплавателей. Однако контроль адмиралтейства за их реальным выполнением был в высшей степени небрежным. Решать все эти вопросы предоставлялось капитану того или иного судна. Только от капитана, а не от кого-нибудь другого зависело, бороться ли — подобно Джеймсу Куку — с нечистоплотностью матросов, лишая их причитающейся порции спиртного и силой принуждая есть овощи, или же пытаться избежать мук и страданий, используя содержимое пузатых бутылок с ромом.

Столь же нездоровым было и размещение людей на судне. До того как испанцы познакомились в Америке с гамаками (будущими подвесными койками), люди спали где попало на палубе. Впрочем, это продолжалось еще многие годы. Позже команда устраивалась на пушечных палубах — помещениях, как правило, постоянно сырых и открытых сквозному ветру. Пространство там было до такой степени ограниченным, что им можно было пользоваться только поочередно. Страдавшие морской болезнью и больные дизентерией, болевшие цингой и пьяные, а также люди, просто хотевшие спать, обременяли и беспокоили друг друга. Из этого порочного круга невозможно было выбраться: в связи с тем, что всегда ожидались большие потери в личном составе, на судно нанималась многочисленная команда, а большая масса людей представляла собой идеальную почву для возникновения всякого рода заболеваний. Несколько лучше дела обстояли у голландцев, посылавших в Тихий океан в основном торговые суда. Если соотношение между водоизмещением судна и численностью его команды на испанских судах, отплывавших в экспедиции, равнялось двум к одному, то на голландских кораблях, плававших в XVII веке в Южное море, оно было уже три к одному. Когда Альваро Менданья де Нейра открыл Соломоновы острова, команда его судна наполовину состояла из солдат. Схаутен и Ле-Мер, напротив, отказались от военного конвоя. Вот почему у них на восемьдесят семь моряков приходилось уже более трехсот тонн водоизмещения. Затем пришел черед англичан. На судне Уильяма Дампира «Робак» указанное соотношение уже составляло четыре к одному. И все же, если продолжительность плавания была большой, то даже на тех судах, которыми командовали капитаны, полностью осознававшие свою ответственность и заставлявшие матросов регулярно проветривать палубы и драить их уксусом, смерть от цинги, дизентерии и тифа буквально косила людей.

Жестокое наказание ожидало тех, кто восставал против нестерпимой обстановки. Хорошо известно, например, такое наказание, как протаскивание матроса под килем: осужденного с помощью каната тащили под килем судна от одного борта к другому. Если он при этом не захлебывался, то умирал от ран, нанесенных ему ракушками моллюсков, которые гигантскими колониями селились на корпусе судна.

Наказания, применявшиеся на кораблях: одного моряка протаскивают под килем: ладонь другого приколачивают к мачте: третьего подвешивают вниз головой за бортом и периодически окунают в воду, так что он захлебывается. Гравюра на дереве. 1555 год

Засыпавших на вахте вешали на рее фок-мачты. На кораблях военно-морских флотов многих стран их просто-напросто выбрасывали за борт. Дезертиров наказывали плетьми, причем во время наказания их переводили с одного судна на другое. Порой несчастный получал за одну экзекуцию до шестисот ударов. Впрочем, не только команды британских кораблей, по словам упоминавшегося уже адмирала Вернона, комплектовали силой, и не только ими командовали с особой жестокостью. Одного из подчиненных Роггевена, самовольно откупорившего бочку с вином, вначале протащили под килем судна, затем нанесли ему триста ударов плетью и втерли соль в раны, а потом распяли, прибив его запястья к фок-мачте с помощью ножей. Здесь он должен был умереть от жажды, если только до этого на горизонте не покажется земля, на которую его могли бы высадить… Но довольно об этом. Во время длительных плаваний даже с помощью такого рода «развлечений» часто оказывалось невозможным подчинить команду судна воле капитана.

Однако совершенно ясно, что страдания, болезни и мятежи судовых команд для капитанов, отправлявшихся на поиски таинственных земель Южного моря, вовсе не были единственной и к тому же весомой причиной столь поспешного пересечения Тихого океана. Скорее, постоянное чувство неизвестности, незнания своего местонахождения побуждало некоторых из них прерывать начатое плавание и направлять корабли к знакомым берегам. Во многих судовых журналах тех времен содержатся сетования по поводу ненадежных и вводивших в заблуждение навигационных карт, равно как и собственного бессилия от неумения исчислять географическую долготу.

Как же обстояло дело в то далекое время с навигационными средствами мореплавания? Основой навигационного снаряжения европейских судов был использовавшийся уже с XII века компас. На первых порах он представлял собой пергаментную картушку с нанесенными делениями, под которой устанавливалась магнитная стрелка. Картушку монтировали в свободном подвижном состоянии на штырьке в котелке компаса, который помещался в специальном шкафчике — так называемом нактоузе. Однако очень скоро обнаружилось, что стрелка компаса далеко не всюду показывает строго на север, что ей присущи отклонения, обусловленные местом нахождения судна. Этот феномен попытались использовать для определения долготы. В 1530 году испанский космограф Алонсо де Санта-Крус составил карту, на которую нанес данные о величине подобных отклонений для того или иного градуса долготы. Мореплаватели было обрели надежду, но им так и не пришлось увидеть ее осуществленной, поскольку кривые магнитных склонений не соответствовали направлениям меридианов. В южной части Тихого океана в наши дни они, например, почти совпадают с параллелями. Магнитные склонения мог ли иногда достигать нескольких десятков градусов, что в значительной степени подрывало доверие к компасу. Из судовых журналов Колумба можно узнать, какой ужас охватил людей, когда они установили, что курсы, определявшиеся по компасу и по Полярной звезде, больше не совпадали. Только в начале XVIII века английский астроном Эдмунд Галлей вычертил карту земного шара, на которой четко были показаны направления и величины магнитных склонений. Ну, а до этого загадочные, необъяснимые отклонения приводили отдельных моряков в смятение, когда им казалось, что они приближаются к сказочной магнитной горе.

К числу первых использовавшихся мореплавателями угломерных инструментов относится астролябия^⁶⁵. Из описей снаряжения нам известно, что штурманы Магеллана имели при себе семь таких приборов.

Астролябией люди пользовались еще в античном мире. Арабы ее усовершенствовали, а европейцы стали применять в навигационных целях не позднее XIII века. Вначале это был один из основных инструментов астрономов. Он представлял собой четырехсекторное кольцо, снабженное приспособлением для подвешивания. В пустой плоскости кольца устанавливался диск, вращавшийся вокруг центральной оси. Вокруг этой же оси вращалась угломерная линейка (алидада) с диоптрами на концах. Иногда на диске воспроизводили географические сведения, а на пластине, закреплявшейся на нем, помещали изображения созвездий. На кольцо наносилась шкала времени. Инструмент, настроенный в полном соответствии с показаниями этой шкалы, служил для нахождения звезд и измерения их угловой высоты. Морская астролябия была устроена еще проще: ее кольцо снабжалось только градуированной шкалой, диска не было, сохранилась лишь алидада. С ее помощью инструмент наводился на небесное светило, и с градуированной шкалы считывалась его угловая высота над горизонтом. Позднее на этой основе создали «морское кольцо», в котором уже не было алидады, а имелось всего-навсего коническое отверстие. Попадавшие в него солнечные лучи показывали угловую высоту Солнца на градусной шкале, помещенной на внутренней стороне кольца. На судах, которые в море всегда испытывали килевую и бортовую качку, неудобная в обращении астролябия никогда не пользовалась большой любовью. Например. Васко да Гама применял взятую им в 1497 году в плавание большую деревянную астролябию только на суше.

Вместо нее мореплаватели охотно применяли также заимствованные у астрономов квадранты^⁶⁶.

«Посох Иакова» (градшток) и квадрант Девиса. Гравюра 1681 года

Первыми их стали использовать в середине XV века португальцы во время своих плаваний в Западную Африку. В распоряжении Магеллана имелось более двадцати подобных угломерных инструментов, изготовленных из твердой древесины. По-видимому, проще всего описать устройство этого инструмента на примере квадранта, снабженного градуированной шкалой. Плечо угломера было снабжено диоптром, через который можно было засекать небесное светило. Одновременно помощник определял величину угла с помощью отвеса на шкале. Но при волнении на море и этот инструмент давал неверные показания. Вот почему вскоре квадрант уступил место «посоху Иакова» (градштоку), уже длительное время пользовавшемуся благосклонностью моряков. Первые упоминания о нем можно встретить в португальских трактатах, относящихся к двадцатым годам XVI века. Этот инструмент представлял собой четырехгранный стержень (палку), по которому передвигалась поперечная рейка. Наблюдатель подносил конец градштока к глазу и перемешал рейку до тех пор, пока она не закрывала поля зрения между горизонтом и небесным светилом. После этого с градштока можно было считывать угловую высоту светила. Когда прибор наводили на Солнце, перед глазом помещали затемненное стекло.

Но «посох Иакова» оказался непригодным для измерения больших угловых величин. Работа с ним приводила к грубым ошибкам, порождавшимся параллаксом^⁶⁷. К тому же было совсем не просто удерживать в поле зрения сразу два объекта — горизонт и небесное светило. И вот английский мореплаватель Джон Девис в конце XVI века создал новый угломерный инструмент — «английский квадрант», или «квадрант Девиса», использовавшийся на флоте в течение более чем ста лет. Собственно, это было «сооружение» из двух взаимосвязанных квадрантов: верхний направлялся на Солнце, а на нижнем находились угломерная шкала и диоптр. Достоинство изобретения Девиса заключалось в том, что не надо было смотреть на Солнце. Наблюдатель просто поворачивался к нему спиной, а подвижное устройство на верхнем квадранте устанавливалось на примерной угловой высоте светила. Отбрасываемая им на световой козырек тень приводилась в соответствие с линией горизонта. Достигалось это за счет перемещения плоскости визирования. (После того как создатель инструмента заменил это подвижное устройство линзой, стало еше легче приближать хорошо видимую на световом козырьке светящуюся точку к линии горизонта.) И вот тут уже, пожалуйста, снимайте показание угловой высоты на нижнем лимбе.

Впрочем, и «английским квадрантом» было трудно пользоваться на судне, испытывавшем качку. Звездный час навигации пробил в 1731 году, когда Джон Хэдли преподнес Королевскому обществу содействия успехам естествознания сконструированный им октан. Принцип действия инструмента заключался в том, что отражение небесного светила падало на зеркало, которое было намертво соединено с вращающейся линейкой-алидадой. При соответствующем перемещении алидады зеркальное отражение светила становилось видимым на стеклянном диске, жестко закрепленном на инструменте. Одна его половина имела зеркальную поверхность, а через вторую можно было наблюдать горизонт. Спроецированное на неподвижное зеркало отражение светила не выпадало из поля зрения даже при сильном волнении на море, если только инструмент держали вертикально. Октан Хэдли, величина которого вначале достигала полуметра, в следующие десятилетия был усовершенствован: быстро тускневшие металлические зеркала снабдили стеклянным покрытием, затемненные линзы позволяли без ущерба для зрения наблюдать за Солнцем. На прибор установили оптику, строго ориентированную на неподвижное зеркало, и он стал более удобным в обращенки. После того как расширился диапазон измерений, этот прибор назвали секстаном.^⁶⁸ Им пользуются до сих пор практически без существенных изменений в самой конструкции.

Итак, можно сказать, что во время описываемых здесь длительных плаваний по Тихому океану в распоряжении мореплавателей имелись более или менее надежные угломерные инструменты. Вопрос сводился лишь к тому, какие же, собственно, выводы они позволяли делать, в чем помогали людям разобраться. Уже во времена Магеллана удавалось довольно точно определять географическую широту, если угловую высоту Солнца измеряли в полдень, в момент прохождения светила через небесный меридиан, то есть в момент его кульминации. Определить время нахождения Солнца в зените не составляло никаких трудностей. Несложным был и метод, с помощью которого на основе полученных данных об угловой высоте небесного светила рассчитывалась широта места наблюдения. Для подобных расчетов имелись эфемериды — сборники таблиц заранее вычисленных координат небесных светил.^⁶⁹ Основное преимущество метода заключалось в том. что даже очень значительные погрешности в определении предполагаемой долготы порождали относительно небольшие ошибки. Все это относилось и к определению небесных координат при наблюдении планет или созвездий. В этом случае не обязательно было знать долготу даже приближенно. Но для подобного рода вычислений требовались специальные эфемериды, а они появились еще не скоро.

Намного хуже обстояло дело с определением географической долготы, а ведь она имела исключительное значение как раз на просторах Тихого океана. Теоретически проблема казалась решенной. Было известно, что Земля за час поворачивается на пятнадцать градусов, поэтому разность времени между местом, долгота которого известна, и местом, долготу которого надо определить, можно без труда перевести в разность долгот. Однако в 1530 году, когда фламандский астроном Гемма Фризий высказал эту мысль в навигационном труде, увидевшем свет в Антверпене, время на борту кораблей все еще измерялось с помощью песочных часов.

Песочные часы, которыми пользовались мореплаватели в XVI веке

Много лет спустя на кораблях появились «механические» часы, но они не только нуждались в том, чтобы их регулярно заводили через весьма непродолжительные промежутки времени, но и неточность их хода, как правило, достигала пятнадцати минут в сутки. Преисполненные надежд люди обратили свой взор к небесам: в конце XV века немец Региомонтан^⁷⁰ и испанец Сакуто определили даты для второй половины XVI века, когда можно будет наблюдать солнечные и лунные затмения на меридианах Нюрнберга и Саламанки. Если кто-нибудь из мореплавателей становился свидетелем этих космических явлений, он мог, зная разницу во времени, легко определить и разность долгот заданных мест. Однако из-за невозможности точно определить местное время отдельные предпринимавшиеся попытки сделать это давали самые невероятные результаты. И тогда был сделан один-единственный правильный вывод: без надежных часов определить точную географическую долготу нельзя. В 1659 году голландец Христиан Гюйгенс сконструировал специальные корабельные часы с маятником, которые вначале весьма успешно прошли проверку, но позднее выявили свою полную непригодность: оказалось, что они не в состоянии выдерживать нагрузки, возникавшие при волнении на море.

К концу столетия были окончательно сформулированы теоретические посылки метода, который пытался использовать еще Америго Веспуччи и который наряду с надежными и точными часами долгое время был альфой и омегой процесса определения долготы, а именно метода лунных расстояний. Согласно этому методу, измерялось угловое расстояние между Луной и другими небесными светилами, а затем на основании эфемерид делалось заключение о том, какой дате на исходном меридиане (тогда в большинстве случаев это были меридианы Лондона, Парижа или Тенерифе) соответствовало вычисленное расстояние. Сопоставление времени наблюдения и времени, взятого из таблиц, давало разность долгот. В Тихом океане эта сложная технология была впервые применена во время плавания капитана Уоллиса, когда проблема определения долготы уже была решена и другим способом. В 1714 году английский парламент дал согласие на присуждение премии в двадцать тысяч фунтов стерлингов за разработку эффективного и удобного в использовании метода определения долготы. Год спустя аналогичный фонд создали и во Франции. Сказочные для того времени денежные суммы весьма благоприятно сказались на усилиях мастеров-инструментальщиков и часовщиков. И вот наконец в 1735 году Джон Харрисон, сын плотника из Йоркшира, создал первый морской хронометр, которым с успехом пользовались довольно длительное время. И хотя минуло еще не одно десятилетие, пока в руках исследователей оказалось достаточное количество таких часов, конец путеводной нити в лабиринте астрономических, математических и технических загадок и тайн в принципе был найден.

В ходе описанных здесь морских экспедиций одному лишь Джеймсу Куку посчастливилось взять с собой в путь хронометры, да и то их сложный внутренний мир, наполненный великим множеством зубчатых колесиков, заканчивал свое бренное существование к концу столь продолжительных плаваний. Большинство же предшественников Кука, также бывших первооткрывателями в Тихом океане, страдало от того, что им оставалось неизвестным местонахождение их кораблей. Они не находили тех островов, на которых побывали до них другие мореплаватели, и становились жертвами неправильных оценок и роковых заблуждений.

А какие, собственно, были тогда возможности проложить истинный курс судна на навигационной карте? Курс, которым следовало судно, не соответствовал намеченному, ибо, помимо всего прочего, на него оказывали отрицательное влияние магнитные склонения. Лишь немногие капитаны прилагали достаточно стараний или были в состоянии определить их величину с помощью азимутальных наблюдений Солнца. Полная неясность существовала и в отношении пройденного расстояния. На правильность его определения влияли и волнение на море, и морские течения, и парусные характеристики судов в различных метеорологических условиях. Правда, одно из высказываний Пигафетты позволяет предположить, что в состав снаряжения кораблей Магеллана уже входил лаг, но это вспомогательное средство отличалось коварными «проделками», которые трудно было учесть. Это был тот период мореходства, когда люди только приступили к счислению пути, то есть к оценке пройденного курса и расстояния с помощью эмпирических данных: очевидных, зримых результатов воздействия волнений на море, ветра, морских течений, а также сплошной регистрации всех активных и пассивных движений судна. Предпринимались попытки на так называемых «досках счисления пути» дать графическое изображение равнодействующей этих сил. Но самым важным оставался все же опыт, морское «седьмое чувство», которым разные люди обладали далеко не в равной степени.

«Доска счисления пути» — навигационный инструмент, использовавшийся с XVI века

Капитана, победившего голод и цингу, укротившего мятежную команду и поборовшего чувство неопределенности, ожидали многие другие неприятности. Долговечность тогдашних кораблей была весьма ограниченной: даже построенные из лучших сортов тропической древесины парусники Ост-Индской компании с трудом выдерживали шесть плаваний. И как можно видеть на живых примерах, которыми являются и истлевший «Робак» Дампира, и «Своллоу» Картерета, прослуживший тридцать лет, экспедиционные корабли, предназначавшиеся для плаваний в Тихий океан, ценились так же «высоко», как и плававшие на них корабельные коки: они не годились больше ни на что. Пеньковый такелаж не выдерживал нагрузок длительных плаваний, поэтому многие мечтали о том, чтобы пассат гнал судно через Южное море, минуя области, лежащие в стороне от традиционных маршрутов парусников. При сильных ветрах практически не проходило дня без повреждения или гибели такелажа, парусов, рангоута; черви-древоточцы непрерывно разрушали корпус судна; под палящими лучами тропического солнца паруса становились хрупкими, ломкими, корабли начинали давать течь, а прокладка вылезала из деревянной обшивки. Неудивительно поэтому, что многие мореплаватели, попадавшие на просторы Южного моря, спешили поскорее взять курс на Батавию, Манилу или американские порты. В свете описанных выше теневых сторон тихоокеанских экспедиций было бы слишком сурово обвинять их в отсутствии решимости. Плавание парусных судов всегда было рискованным предприятием, а Южное море и его берега были не только местом действия и ареной «чудес океана», взглянуть на которые однажды отправился Пигафетта, но и могилой Менданьи, Кука, Лаперуза и бесчисленного множества других безымянных мореплавателей.

Под черным флагом

После этого небольшого отступления от темы нам предстоит вновь вернуться на родину тихоокеанских первооткрывателей, но на этот раз в Англию. Подобно голландцам, сыны Альбиона не желали мириться с притязаниями стран Пиренейского полуострова на мировое господство. И тому было множество причин. Одна из них заключалась в том, что Англия, как и ее соседка по другую сторону Ла-Манша, упорно пыталась проделать невероятный фокус-превратить простую овчину в золотое руно. В результате уже в XVI веке она стала весьма своеобразной страной, где, как писал Томас Мор в своей «Утопии», овцы пожирали людей. Безжалостно грабя общинные земли и насильственно сгоняя мелких крестьян с их участков, английская буржуазия и феодальная аристократия заполучили в свои руки гигантские площади земельных угодий. Эффективную поддержку этому процессу оказывал правивший в 1509–1547 годах Генрих VIII, который сегодня несправедливо известен кое-кому лишь тем, что он имел обыкновение часто и порой при весьма загадочных обстоятельствах менять своих жен. Многочисленные разводы, а также причины политического характера поставили страстного и пылкого Генриха, на первых порах правоверного католика, рьяно преследовавшего анабаптистов и полемизировавшего с Лютером, в положение конфронтации по отношению к Ватикану, в положение, усугублению которого всячески способствовали его противники. В 1536 году, когда красавица Анна Болейн^⁷¹ потеряла голову на эшафоте, королевская фамилия стала диктовать свою волю некоторым монастырям (сначала более мелким), вынудила духовенство присягнуть в верности реформатской церкви, а также заставила перевести Библию на английский язык. Через два года лишились земельной собственности крупные монастыри и благотворительные фонды. Фавориты английской короны и оборотистые буржуа, одним словом, все те, кто смог нажиться на происходящих в стране событиях, сосредоточили в своих руках обширнейшие пастбища для выпаса овец. В стране появилось вдоволь безземельных крестьян, вынужденных наниматься рабочими на шерстеобрабатывающие мануфактуры и крупные фермы капиталистов-арендаторов. В стране производили миллионы штук сукна, его поставляли во все европейские страны. Но в середине века вдруг наступил застой: рынок был насыщен, деньги обесценились, а торговым партнерам на берегах Шельды и Мааса стало не до коммерции — они вели освободительную борьбу против Испании.

И вот экспортеров шерсти одолела тяга к дальним странствиям. Начали создаваться торговые компании с такими благозвучными и заманчивыми названиями, как, например, «Тайное общество предприимчивых купцов для открытия новых торговых путей», которые хотели обеспечить английской шерстью жителей приполярных районов, постоянно страдавших от морозов, а заодно попытаться разузнать, существует ли Северо-Восточный проход в Тихий океан. Английские суда стали появляться у берегов Западной Африки и Нового Света. Удивительно, что никому не пришла в голову мысль одеть в английское сукно великанов-патагонцев, описанных еще Пигафеттой. В 1670 году на Американском Севере учредили знаменитую «Компанию Гудзонова залива», которая очень скоро стала уделять пристальное внимание не шкурам медведей, бобров и песцов, а Тихому океану, и в частности Китаю, этому торговому раю. «Нужно идти в плавание!» — как часто в те времена повторяли этот прекрасный девиз, нередко использовавшийся в преступных целях и поневоле имевший двоякий смысл.

Сражение британских и голландских кораблей с португальским галеоном у Малакки в 1602 году. Гравюра той эпохи

К счастью для британского судоходства, Генрих VIII не ограничивал свое необузданное, безудержное и полное излишеств существование только прекрасным полом. Одновременно он повелевал строить суда, которые превосходили по своим размерам все корабли, до сих пор виденные людьми.

Уже при его предшественнике Генрихе VII (1485–1509) со стапелей сходили олицетворявшие мощь английской короны громадные — водоизмещением до пятисот тонн — корабли, напоминавшие частоколом своих парусов каракки. Собственно, Генрих VIII и положил начало превращению Англии в морскую державу, ведь до него даже для участия в военных действиях приходилось фрахтовать торговые суда. Генрих VIII требовал, чтобы строились морские исполины. И на свет стали появляться корабли, подобные «Грейт Гарри»: семь палуб, четыре мачты, впервые с двумя марселями и несколькими латинскими парусами на бизань-мачте. Правда, это были маломаневренные, практически бесполезные монстры, чудовища, аналогичные более позднему «Грейт Истерну», созданному Исамбардом Брунелем. Но техническое мастерство, приобретенное при постройке морских исполинов Генриха VIII, позднее способствовало появлению великолепных судов елизаветинской эпохи.

Королевой, по имени которой назван значительный отрезок британской истории, была Елизавета I (1558–1603). Ее предшественница Мария Католичка, супруга испанского короля Филиппа II и сводная сестра Елизаветы, вновь вернула страну в лоно католической церкви. От этого в выигрыше оказались английские купцы и мореплаватели: они стали участвовать в работорговле, курсируя между Африкой и испанскими колониями в Америке, а заодно снабжать поселенцев Центральной Америки предметами широкого потребления. Но они оказались не в силах устоять перед соблазнами, исходившими от несметных богатств, созерцать которые им представилась возможность в Новом Свете. Елизавета, дочь несчастной Анны Болейн, которую парламент по требованию Марии объявил внебрачным ребенком и которая оказалась вынужденной целые десятилетия провести на грани жизни и смерти, став королевой, была готова удовлетворить желания ненасытных и алчных правителей компаний в Бристоле, Плимуте и Лондоне. Но открыто выступать против испанской империи было пока еще рано. Поэтому Елизавета для начала успешно выпуталась из ведшейся в интересах Испании войны против Франции, ловко уклонилась от домогательств Филиппа, вновь раскрыла настежь двери Реформации и, наконец, на первых порах сквозь пальцы, а затем и с явным одобрением взирала на то, как британские капитаны вели необъявленную захватническую войну против Испании. Раздавая направо и налево каперские свидетельства^⁷², она не упускала возможности забирать значительную часть награбленного в пользу короны.

Всем хорошо известно имя английского мореплавателя того времени — Фрэнсиса Дрейка (около 1540–1596). И хотя этого работорговца, пирата и адмирала едва ли можно назвать первооткрывателем, его все же следует здесь упомянуть, поскольку он указал британцам путь в Тихий океан, то есть сделал то же, что Оливер ван Норт для голландцев. Он убедил своих соотечественников в том, что, несмотря на широкое покровительство, искать выход в Тихий океан следует не через Северо-Западный или Северо-Восточный проходы, а активно пробиваться к Южной Земле уже проторенными маршрутами. И действительно, подлинной целью его рискованного предприятия был не столько грабеж испанских судов, следовавших из Перу и Мексики, сколько поиск Южной Земли, интерес к которой необычайно возрос после того, как в 1572 году в Англии узнали об открытии Соломоновых островов. Фрэнсис Дрейк, который уже во времена каперских плаваний в Вест-Индию проявил качества отличного моряка и отчаянного человека, в декабре 1577 года на «Пеликане» покинул Плимут и в сопровождении еще четырех кораблей вышел в море. Два из них он потерял у восточного побережья Южной Америки. Трем оставшимся кораблям удалось всего за шестнадцать дней пройти Магелланов пролив. Именно там флагманский корабль получил свое, ставшее позднее широкоизвестным, название «Золотая лань». Суеверное предчувствие моряков, считавших, что корабль ни в коем случае нельзя переименовывать, кажется, подтверждалось. Бушевавшие в южной части Тихого океана штормы пустили ко дну один из кораблей сопровождения, со вторым была потеряна связь. Потом выяснилось, что он был вынужден вернуться в Атлантику. Течения отнесли «Золотую лань» к пятьдесят седьмому градусу южной широты. Корабль крепко держался в водах бесновавшегося океана, о котором Дрейк писал: «Некоторые называют его Тихим океаном, но для нас он оказался скорее Бешеным»^⁷³. В подобных условиях у капитана не было большого желания продолжать поиски Южной Земли. Впрочем, ему все же удалось сделать открытие: «Дальние отроги… этих земель находятся вблизи пятьдесят шестой параллели. За ними в южном направлении не видно никакого континента или полоски суши, повсюду лишь Атлантика и Южное море, сливающиеся воедино в этом гигантском и ничем не затмевающемся просторе». Эти слова вдохновили Схаутена и Ле-Мера и придали им силу и мужество, чтобы свершить задуманное.

То, что последовало за этим, оказалось весьма характерным для первых британцев, попавших в Тихий океан. Это был симбиоз истории политических преступлений и истории географических открытий. Дрейк безнаказанно грабил испанские города и селения на Американском континенте, а также испанские суда. После захвата только одного галеона «Какафуэго» в его руки попало двадцать шесть тонн серебра, сорок килограммов золота и тринадцать ящиков, доверху набитых золотыми изделиями и драгоценными камнями. Понимая, что на обратном пути его может ожидать возмездие со стороны испанцев, Дрейк принял решение возвратиться на родину, обогнув Северную Америку с севера.

Дрейк берет на абордаж «Какафуэго». Гравюра того времени

По-видимому, ему удалось подняться до южной оконечности острова Ванкувер, но неблагоприятные погодные условия вынудили его пересечь Тихий океан. Миновав Индонезию и обогнув мыс Доброй Надежды, он вернулся в Англию, где в апреле 1581 года королева Елизавета I посвятила его в рыцари прямо на палубе «Золотой лани», бросившей якорь в Дептфорде. Новоиспеченный сэр Фрэнсис Дрейк стал национальным героем. Банкирам, финансировавшим его плавание, была возвращена сумма, превышавшая ссуженный ему капитал в сорок семь раз(!). Из поколения в поколение передавалось, что Дрейк доставил в Англию золота, серебра и драгоценностей на сумму полтора миллиона гиней. (Для сравнения скажем, что «Грейт Гарри», корабль-исполин, построенный по распоряжению Генриха VIII, обошелся в восемь тысяч семьсот гиней.) «Золотая лань» была оставлена в Дептфорде и превратилась в место паломничества англичан. Со временем судно прогнило и разрушилось, и из его останков, помимо прочего, сделали роскошную кафедру для Оксфордского университета. А его капитану было суждено уже в чине адмирала участвовать в 1588 году в разгроме «Непобедимой армады». В 1596 году, когда Фрэнсис Дрейк умер и цинковый гроб с его останками был опущен в море близ Портобелло, английский флот еще раз одержал победу над испанским.

В 1600 году Елизавета I впервые предоставила широкие полномочия и привилегии британской Ост-Индской компании, а семь лет спустя в Новом Свете появилось первое постоянное английское поселение — Джеймстаун. С этих пор английские корабли стали бороздить воды всех морей земного шара. Так, вскоре после Дрейка в Тихий океан попали Томас Кавендиш (1586) и Ричард Хокинс (1594). Но затем в течение длительного времени ни один аглийский корабль, за исключением «Свипстейкса», которым командовал Джон Нарборос (1670), не заходил в Южное море, что в известной степени соответствовало завету Дрейка. Англичане хорошо усвоили, что грабить уже существующее намного прибыльнее, чем исследовать неведомое, да при этом еще оказаться пойманным с поличным, как это случилось с Хокинсом. Поэтому британцы долгое время вели борьбу с португальцами и голландцами за богатства Индии и Восточной Азии.

Толчком к возврату англичан в Тихий океан снова послужила пиратская акция. В 1680 году триста тридцать каперов, во главе которых стояли капитаны Бартоломей Шарп и Джон Коксон, совершили нападение на Панаму, а затем пересекли центрально-американский перешеек. Слово «капер» может вызвать некоторое недоумение. С одной стороны, каперы ничем не напоминали тех лихих героев, которые появились на киноэкранах несколько столетий спустя и которые только тем и занимались, что брали на абордаж испанские галеоны, а также зарывали клады в землю или выкапывали их. С другой стороны, они не представляли собой и орд искателей приключений, для которых не существовало никаких законов. Они были просто-напросто буканьерами (флибустьерами)^⁷⁴ — членами четко организованной группы людей, истинную деятельность которых современная литература недооценивает и зачастую дает о ней искаженное представление. Буканьеры не были просто каперами, то есть «охотниками» за золотыми слитками. Как добропорядочные буржуа, они еще и торговали вяленым мясом. Единственно правильным, но избитым литературным стереотипом, соответствующим их образу, является представление об их жестокости, отваге и бесстрашии. Правда, и в этом отношении они, вне всякого сомнения, могли бы разочаровать своих нынешних восторженных поклонников.

Тот человек, который на рубеже XVII–XVIII веков настойчиво направлял интересы британской общественности в Южное море, тоже практически не имел ничего общего с распространенным представлением о пирате. Речь идет об Уильяме Дампире (1652–1715). Буканьер, пират, человек, совершивший кругосветное плавание на паруснике, капитан английского военно-морского флота, писатель и гидрограф, он вырос в деревне. Дампир был сыном крестьянина-арендатора из Йовиля, находящегося в графстве Сомерсет. После смерти родителей, видимо, нужда заставила его уйти в море. Он служил на кораблях, плававших к берегам Ньюфаундленда и в Ост-Индию. В 1672 году Англия вела борьбу против Голландии, и Дампир принял участие в двух крупных морских сражениях, но затем по болезни ушел из флота.

К тому времени британцы уже владели крупной колонией в Вест-Индии, и Дампир пытался работать мелким служащим колониальной администрации на одной из плантаций в Карибском море. Но в конечном счете он вновь завербовался на торговое судно и в августе 1675 года отправился на нем к буканьерам, рубившим лес на берегах залива Кампече. Дневник, который Дампир вел в течение всего плавания, длившегося тринадцать недель, не только свидетельствует о литературном таланте автора, но и содержит блистательное описание побережья полуострова Юкатан. Полная лишений, но вольная и приносящая прибыль жизнь буканьеров, вне всякого сомнения, произвела на него сильное впечатление. Уже на следующий год он нанялся к ним на работу в качестве лесоруба. Заработав приличную сумму, Дампир осенью 1678 года возвратился в Англию, где вскоре женился. Но уже в самом начале следующего года он вновь отправился в карибские воды. На этот раз, по-видимому, уже в качестве торговца лесом. И вновь он оказался у буканьеров. В 1680 году Дампир с группой людей, о которых мы уже упоминали, через Панамский перешеек перебрался на Тихоокеанское побережье.

Несмотря на проявленные выносливость и терпение, несмотря на присущую ему исключительную эрудицию, Уильям Дампир в среде буканьеров все же оставался малоприметным человеком. С нашей точки зрения, это никак не свидетельствует против него.

Наоборот, это в какой-то степени может объяснить, почему он позднее оказался никудышным капитаном: руководить другими людьми он никогда не жаждал, да, очевидно, и не был на это способен. Дампир принимал участие в разграблении Санта-Марты и захвате испанских судов. Однако после неудачного нападения на Арику среди его сообщников возникли разногласия. В итоге Дампир вместе с капитаном Эдмундом Куком и пятьюдесятью товарищами возвратился в Карибское море, присоединился к французским корсарам и какое-то время жил в Виргинии^⁷⁵. В августе 1583 года там появился Эдмунд Кук, уже успевший снарядить корабль, на котором он намеревался обогнуть мыс Горн и напасть на новые испанские владения на Американском континенте. Вероятнее всего, они заранее договорились о встрече, во всяком случае. Дампир незамедлительно нанялся на судно.

Во время плавания обнаружилось, что корабль Кука слишком мал, и пираты направили парусник к берегам Западной Африки. Там у побережья Сьерра-Леоне они захватили датский корабль, имевший на борту тридцать шесть орудий, и нарекли его «Бачелорс делайт». В 1684 году они вновь появились у тихоокеанского побережья Америки. Это было последнее плавание капитана Кука. После его смерти командование кораблем взял на себя тот самый Эдвард Девис, загадочные острова которого позднее пытался найти Якоб Рогтевен. Объединившись с капитанами других каперских судов, в том числе с Чарлзом Сваном, они с переменным успехом грабили испанские поселения. В августе 1685 года Дампир перешел на корабль Свана «Сигнит», поскольку ему хотелось, как указывается в одной из его книг, поближе познакомиться с мексиканским побережьем. Возможностей для этого у него было более чем достаточно, так как Сван в течение почти пяти месяцев тщетно подстерегал испанские корабли, которые должны были плыть из Манилы. Потом «Сигнит» пересек Тихий океан и в мае 1686 года появился у острова Гуам.

Затем последовала шестимесячная стоянка на Минданао, где команда корабля вела праздный образ жизни. В конце концов безделье и праздность всем надоели, однако решение о том, чтобы продолжить плавание, было принято далеко не единодушно. Сван и три дюжины преданных ему людей в один прекрасный момент обнаружили, что часть команды вместе с кораблем исчезла. Пропал и Дампир. Рассказывая о том плавании, Дампир оправдывает свое поведение тем, что оно в конечном счете пошло на благо географии. Но Сван и все оставшиеся с ним, по-видимому, были другого мнения. Очень скоро коренные жители острова всех их перебили. А исчезнувший корабль тем временем продолжал плавание от Тайваня к Австралии и вписал еще одну страничку в историю географических открытий. В январе 1688 года Дампир и его спутники высадились на одном из островов архипелага Буканьеров^⁷⁶ у северо-западного побережья Австралии. Они были первыми англичанами, высадившимися здесь. Их впечатления от увиденного — усеянная дюнами и практически безводная полоса прибрежной суши и жалкие обитатели тех мест — ничем не отличались от впечатлений голландцев. Но с литературной точки зрения записи, сделанные Дампиром, обладали исключительной силой воздействия. Надо полагать, что именно они вдохновляли Джонатана Свифта, когда тот описывал еху, обнаруженных его героем Лемюэлем Гулливером на острове у южных берегов Австралии.

Подобно капитану Гулливеру, попавшему в страну гуигнгнмов и еху, Уильям Дампир после возникшей на корабле смуты оказался на незнакомом берегу где-то на Никобарских островах. Правда, с ним были трое его товарищей и несколько жителей Азии, которых наняли в качестве подсобной рабочей силы. На построенном рыбачьем каноэ робинзоны преодолели сто двадцать километров и добрались до Суматры. Подспорьем в этом полном лишении плавании по штормовому морю им служил карманный компас. Отдохнув от перенесенных невзгод, наш герой занялся торговлей, которая помогла ему добраться до индийского порта Мадрас, а затем и до Индокитая. Лишь в сентябре 1691 года он вернулся в Англию. Все его состояние в тот момент — это татуированный малаец, которого он хотел выставить на обозрение, и дневники.

Несчастный малаец вскоре умер от оспы, но дневники оказались тем состоянием, которое принесло солидную прибыль. Дампир начал писать, и это получалось у него весьма талантливо. Материалы он мог брать из своего прошлого, отливавшего всеми цветами радуги. Его стиль четок и достоверен. По словам Биглхоула, «в условиях семнадцатого века у него сформировались взгляды, свойственные восемнадцатому столетию. Чудеса не были в его вкусе. Он предпочитал наблюдать и описывать природу во всех ее проявлениях: растения, животных, приливы и отливы, ветры или образ жизни разных племен и народов. Для своего времени он проявлял на редкость малый интерес к золоту и пряностям и, что самое удивительное, к собственному обогащению».

Уже через два года вышли в свет четыре издания «Нового плавания вокруг света». Этот труд Дампира произвел сенсацию, причем с полным основанием. Любой человек, с предубеждением раскрывавший эту книгу, вскоре оказывался очарованным глубокой проницательностью, редкой наблюдательностью и удивительной способностью автора вызывать бурю восторгов. Через некоторое время Уильям Дампир опубликовал еще два тома своего замечательного труда. В них он описывал плавание к Тонкинскому заливу и в Мадрас, а также все пережитое им за время жизни среди буканьеров, рубивших лес на берегах залива Кампече. В 1699 году вышли в свет его «Рассуждения о ветрах» — вполне научная работа, посвященная одной из областей метеорологии, в те годы практически не изученной и не освоенной. Она была издана как раз в то время, когда его бывший «коллега» Амброуз Коули глубокомысленно заявлял, что разговоры о женщинах, если их заводят на борту корабля, якобы вызывают шторм.

Между тем Уильям Дампир стал вхож в лучшее общество. «Новое плавание вокруг света» он посвятил президенту Королевского общества, организации, подобной академии наук в других странах. «Рассуждения о ветрах» по вполне понятным причинам были адресованы первому лорду Британского адмиралтейства. Правда, когда книга вышла в свет, ее автор находился уже далеко в море…

Книги Дампира вновь возродили желание направить суда к берегам Южной Земли. В ее существовании уже не сомневались. После возвращения Фрэнсиса Дрейка одна из крупнейших знаменитостей того времени, известный картограф Герард Меркатор, писал Абрахаму Ортелию о своих сомнениях в том, что привезенные каперами сокровища захвачены ими в испанских владениях, скорее всего их доставили из какой-то сказочно богатой и неведомой страны. Пока еще точно не было известно, где ее следует искать, но опубликованные в Лондоне (1694) путевые заметки Тасмана, особенно его описания Новой Зеландии, казалось, создавали реальный образ призрака Южной Земли. Вспомнили также и о «Земле Пепис» (на самом деле это были открытые еще в 1592 году Фолклендские острова), впервые увиденной в южной части Атлантики в 1684 году и ставшей известной благодаря описаниям капитана Коули, считавшего ее мысом Южного континента. Как и голландцы в случае с «Землей Штатов», британцы полагали, что, обнаружив этот остров, они открыли мыс Южной Земли, выступающий в Атлантический океан.

И вот нашелся подходящий человек, причем в нужное время. Им оказался Уильям Дампир — опытный мореплаватель, обладавший талантом исследователя и давно вынашивавший планы будущих географических открытий в Южном море. В частности, он предложил провести на двух кораблях разведку тех участков суши, которые должны простираться от Южного полюса в Атлантический, Индийский и Тихий океаны. Для этого он намеревался сначала обогнуть мыс Горн, пройти на север вдоль остававшегося все еще неизвестным восточного побережья Новой Голландии (Австралии) и исследовать водные пространства вокруг Новой Гвинеи, но только гораздо тщательнее, чем это сделали его предшественники. С небольшими оговорками можно утверждать, что этот план Дампира скорее соответствовал планам научных, чем политических кругов. Когда граф Галифакс, президент Королевского общества, представил Уильяма Дампира первому лорду адмиралтейства, последний проявил известную заинтересованность. Но очень скоро обнаружилось, что поддержка проекта со стороны адмиралтейства весьма относительна.

Летом 1698 года Дампиру предложили корабль, носивший довольно оптимистическое название «Джолли прайз» («Желанная добыча»), при первом же взгляде на который становилось жутко на душе. Разумеется, он отказался. Тогда ему предложили «Робак», о котором было метко сказано, что плавание на нем относится к величайшим чудесам эпохи. Тем не менее Дампир на этом морском чуде 14 января 1699 года отплыл из Англии. Корабль взял курс на Бразилию, где команде предстояло запастись свежим провиантом и поймать попутный ветер. На пути к Южноамериканскому континенту Дампир избавился от своего непокорного и строптивого первого помощника по фамилии Фишер, поскольку стало ясно, что плохим был не только корабль, но и его команда. Подстрекаемые Фишером, который самым неподобающим образом постоянно напоминал Дампиру о его пиратском прошлом, матросы нехотя выполняли приказы своего капитана. К этим раздорам и разногласиям вскоре добавились и другие. В южном полушарии наступала зима, а «Робак» был настолько никудышным суденышком, что на нем нельзя было идти зимой в обход мыса Горн. Поэтому корабль повернул к мысу Доброй Надежды и в июле 1699 года вышел к западному побережью Австралии. В поисках питьевой воды Дампир направил корабль вдоль северо-западных берегов континента, описывая своеобразие растительного и животного мира этой скудной земли и рассказывая малоприятные вещи о своих встречах с аборигенами. Когда случаи заболевания цингой участились, капитан был вынужден вести корабль к острову Тимор, а оттуда, обогнув с севера Новую Гвинею, на восток, пока не вышел на группу островов (Новый Ганновер, Новая Ирландия и Новая Британия), которые он принял за один-единственный остров и назвал Новой Британией. (Позднее Филипп Картерет докажет, что «залив» Сент-Джордж является на самом деле проливом, разделяющим острова Новая Ирландия и Новая Британия.) Кроме того, Дампир открыл пролив между своей «Новой Британией» и Новой Гвинеей, который ныне носит его имя^⁷⁷. Дампир очень красочно описывал достоинства Новой Британии, восхищаясь ее лесами, над которыми высятся черные вершины вулканов, искристыми потоками воды, низвергающимися с гор, и робкими, застенчивыми, но прекрасно сложенными коренными жителями острова.

Таков его вклад в открытие и исследование Океании. Если же вспомнить состояние его корабля, то покажется совершенно невероятным, что он вообще смог заплыть так далеко. Неисследованным осталось восточное побережье Новой Голландии, поскольку в Батавии Дампиру пришлось приложить немалые усилия для того, чтобы подготовить свой ветхий «Робак» к тем опасностям, которые ожидали его при возвращении на родину. Но тщетно. В феврале 1701 года у острова Вознесения в Атлантике корабль потерпел крушение. Команде удалось высадиться на пустынном островке, прихватив с собой часть имущества и небольшие запасы продуктов. На суше имелась питьевая вода, водились дикие козы и черепахи. Все это дало возможность людям вести более или менее сносное существование до тех пор. пока в апреле их не взял на борт проходивший мимо английский корабль.

В Англии мореплавателя ожидали заслуженная слава и… военный суд: Фишер, бежавший из португальской тюрьмы в Баии, подал на него в суд, который вынес решение о лишении Дампира права служить на флоте. В решении суда говорилось, что Дампир является «лицом, не подходящим для того, чтобы исполнять обязанности капитана на каком-либо корабле ее величества». Этот приговор, как нам кажется, не нанес большого ущерба его репутации, поскольку в номере «Лондон газет» за 16 апреля 1703 года сообщалось: «Незадолго до того, как отправиться в новое плавание к берегам Вест-Индии, Уильям Дампир был удостоен чести приложиться к руке ее величества». «Неподходящему» лицу была предложена должность командира каперского корабля «Сент-Джордж», вооруженного двадцатью шестью орудиями. Ссылка на то, что корабль отправляется в Вест-Индию, должна была ввести в заблуждение испанских читателей. Опытный капер, вновь определенный на службу, в сентябре 1703 года покинул Кинсейл. На этом завершился тот отрезок его биографии, который характеризует Дампира как путешественника-исследователя. Одновременно с «Сент-Джорджем» на пиратский промысел вышел и второй корабль Дампира «Синк порте».

Свайные постройки на восточном берегу Новой Гвинеи. Литография XIX века

Прошлое вновь стало явью. И как всегда, когда умирает лев, тут как тут оказываются те, кто желает снять с него шкуру. Одним из них был Стюард Фаннел, выдававший себя за офицера. Он опубликовал путевые очерки, в которых изобразил Дампира забиякой, драчуном, да к тому же еще и пьяницей. Насколько обоснованными были эти обвинения, так и осталось неизвестным. Достоверно другое: это плавание для Дампира было самым неудачным. На корабле постоянно происходили стычки и столкновения между ним и офицерами, французские пираты не раз обманывали его, а нападение на манильский галеон оказалось безуспешным. В конце концов у перуанского побережья Южной Америки пришлось бросить развалюху «Сент-Джордж». На захваченном испанском судне Дампир в который раз пересек Тихий океан и очутился в голландских владениях, где его арестовали. По возвращении на родину в 1707 году он опубликовал памфлет, в котором пытался оградить себя от упреков, брошенных в его адрес Фаннелом. Но те времена, когда он мог присутствовать на обеде у президента Королевского общества, уже миновали.

Правда, Дампиру пришлось еще раз принять участие в пиратском рейде Вудса Роджерса в Южное море, на сей раз в качестве кормчего. Стоимость добычи, взятой в ходе этого рискованного предприятия, длившегося с августа 1708 по октябрь 1711 года, составила почти двести тысяч гиней. При дележе возникли споры, не прекращавшиеся до 1719 года. И как нам представляется, Дампир, скончавшийся в 1715 году, так и не получил своей «законной» доли.

И хотя Уильям Дампир во время своих морских плаваний побывал только в западной части Океании, его влияние на последующие экспедиции в Южное море трудно переоценить. Южная Земля, которая на первых порах была объектом внимания лишь небольшого числа специалистов, очаровала практически всю британскую буржуазию, то есть тот класс, который отныне стал определять ход английской истории. Принятая под нажимом парламента Декларация прав способствовала ограничению королевской власти. Английские войска одерживали блестящие победы в Нидерландах, Германии и Испании. Господству Франции на море был положен конец. Она перестала быть соперницей Англии и по Утрехтскому миру (1713) вынуждена была уступить ей значительную часть своих колоний на Американском континенте. Необычайно бурный подъем переживали промышленность и торговля, увеличивались колониальные владения Великобритании. Это название страны стало общепринятым после того, как Ирландия и Шотландия объединились под одной короной с Англией и была установлена единая законодательная власть.

Но, несмотря на активную деятельность английских и французских пиратов, несмотря на то, что выдающиеся ученые европейских стран проявили большую заинтересованность в изучении Южного моря, последнее все еще не становилось mare liberum, свободным морем. Утрехтский мир показал, что Испания продолжает претендовать на мировое господство, а Великобритания, располагавшая самым могущественным флотом в Европе, остается втянутой в распри со своими соседями по ту сторону Ла-Манша. Только окончание Семилетней войны создало предпосылки для организации продолжительных по времени и поощряемых государством исследовательских плаваний в Тихий океан. То, что происходило на более позднем этапе, было всего-навсего повторением тактики Елизаветы I.

Когда в 1739 году вновь произошли военные столкновения между Великобританией и угрожавшей ее интересам Испанией, британцы вдруг вспомнили о тихоокеанской «ахиллесовой пяте» своих конкурентов с Пиренейского полуострова. В следующем году они снарядили экспедицию из шести кораблей, которые после восьми месяцев тщательной подготовки в сентябре 1740 года покинули Англию. Эскадрой командовал Джордж Ансон. В сорокалетием возрасте он стал моряком, а через одиннадцать лет уже носил знаки отличия капитана военно-морского флота. Ансон был известен своей исключительной целеустремленностью и железной дисциплиной, которую он устанавливал на кораблях. Склонности к демократизму появились у него позднее. Целью его плавания, как в свое время Дрейка и Дампира, были испанские владения на тихоокеанском побережье Америки. На первых порах казалось, что задуманное окончится провалом: свирепые штормы вынудили два его корабля повернуть у мыса Горн назад, еще один разбился о рифы у южных берегов Чили. На островах Хуан-Фернандес Ансон обнаружил, что от экипажа трех уцелевших кораблей, которые вместе с ним вышли из английского порта, в живых осталась всего одна треть. А цинга продолжала косить людей. Несмотря на все эти трудности, ему удалось овладеть Пайтой и захватить богатую добычу на «серебряном галеоне». На обратном пути «Центурион» Ансона обогнул мыс Доброй Надежды и в июне 1744 года бросил якорь на рейде Спитхеда. Награбленные ценой жизни сотен английских моряков сокровища, стоимость которых оценивалась в пятьсот тысяч фунтов стерлингов, провезли на тридцати двух повозках через весь Лондон. Торжественный кортеж — вполне во вкусе «разбойника с большой дороги»! И еще — первопроходца Фрэнсиса Дрейка, чьи останки вот уже полтора столетия покоились в цинковом гробу на морском дне у Портобелло.

«Хороший моряк познается в плохую погоду»

Через сто лет после буржуазной революции (1640–1660) в Англии свершилась промышленная революция. Вместо древесного угля, бывшего до того традиционным видом топлива, в процессах плавки впервые начали использовать каменный уголь и кокс; быстродействующие прядильные машины и механические ткацкие станки открыли эру новой техники производства; мануфактуры превратились в фабрики, которые исключительно быстро и независимо от использования энергии воды распространились по всей территории страны. Потребности развивавшейся промышленности обусловили интенсивное строительство путей сообщения с высокой пропускной способностью: дорог, мостов, каналов. На некоторых из них, например на тех, что были проложены между Манчестером и Уэрсли, плата за проезд одного транспортного средства уменьшилась вначале с сорока шиллингов до двенадцати, а затем и до шести. Водяные колеса, приводившие в движение сотни ткацких веретен, разорили тысячи ремесленников и кустарей, которые, работая на арендованных ткацких станках, до поры до времени питали иллюзии по поводу своей относительной независимости. Произвол крупных землевладельцев и капиталистических арендаторов их земель получил откровенную поддержку со стороны парламента. Крупные фермы, функционировавшие на базе широкого применения новейших достижений аграрной науки, вынуждали мелких крестьян заниматься наемным трудом на арендованных землях. Их новые хозяева, лендлорды, нуждались в машинах и инструментах, а фабрикантам были крайне необходимы овечья шерсть и лен. Как те, так и другие в равной степени зависели от рынка.

Произведенные излишки продуктов нужно было кому-то продавать, но британские рабочие отнюдь не были платежеспособными покупателями. В силу объективных причин возросла потребность в колониях. Они нужны были как рынки сбыта, как источники сырьевых ресурсов (правда, на первых порах речь шла лишь о таких продуктах, как табак и сахар), как объекты легкого обогащения за счет ограбления других народов и, наконец, как опорные пункты противодействия экспансионистским устремлениям других государств. Буржуазия требовала новейшей информации о жителях отдаленных частей света, об укладе их жизни, о своеобразии окружающей их природы. В эпоху Просвещения формировался удивительный, оптимистический гуманизм, который, к несчастью, не замечал тех, кто ютился в нищенских кварталах Бирмингема и Манчестера и в течение рабочего дня, длившегося шестнадцать часов, создавал условия для того, чтобы складывавшийся буржуазный строй достиг своего максимального расцвета. И если английские просветители, создавая образ безмятежного и счастливого «благородного дикаря», вполне сознательно противопоставляли его собственному обществу (в Англии эта манера игры в просвещение вызвала, однако, незначительный резонанс), то это было достойно признания и уважения. А то, что будет увидено и познано, в конечном счете убережет как философов, так и деятелей искусства от казавшегося неизбежным возвращения к античным идеалам. Но представление о «благородном дикаре», формировавшееся в том столетии, когда на британских кораблях из Африки в Америку вывезли два с половиной миллиона черных рабов, а английские купцы за счет этого получили громадные барыши, явление, по меньшей мере достойное внимания.

С тех пор как Испания в ходе неудачных для нее распрей с Бурбонами потеряла свое могущество, а король Людовик XIV (1643–1715) с гордостью провозгласил: «Пиренеи больше не существуют!», Франция стала наиболее могущественным соперником, которому Англия вынуждена была противостоять в споре за расширение колониальных владений. Воины между странами-соседями, находящимися по обе стороны Ла-Манша, становятся основной частью исторической картины XVIII века, картины, представляющей собой прежде всего полотно художника-баталиста. И хотя в войне за испанское наследство (1701–1713) испанский трон, невзирая на противодействие Великобритании и Голландии, оказался в руках Филиппа V, внука Людовика XIV, ослабленной Франции пришлось все же расстаться по Утрехтскому миру со значительной частью своих колоний. В войне, которая велась за австрийское престолонаследие (1740–1748), Великобритания начиная с 1741 года поддерживала Австрию в ее отношениях с Пруссией и Францией. Одновременно британские войска напали на французские владения в Америке.

В Семилетней войне (1756–1763) Уильям Питт Старший сменил своих «компаньонов» и в союзе с Пруссией одержал победу над Австрией и Францией. Заключенный в Париже в 1763 году мир обошелся Франции еще дороже, чем Утрехтский: была утрачена Канада, страна понесла ощутимые потери в Карибском море, Африке и Индии. В 1608 году голландец Гуго Гроций^⁷⁸ опубликовал свой первый крупный научный труд «Свободное море», в котором провозглашал и отстаивал принцип свободы морей. Всего лишь через год этот труд был переведен на английский язык Ричардом Хаклюйтом (1552–1616), крупнейшим английским историком эпохи Великих географических открытий. И с этого момента принцип свободного моря превратился в девиз англичан: «Правь, Британия, морями!»

Некоторые читатели могут подумать, что мы чересчур уклонились от темы. Но это только кажется. История открытия и исследования Океании представляет собой часть европейской истории и в отрыве от нее остается всего-навсего собранием интересных, занимательных и на первый взгляд не связанных между собой эпизодов.

Настал момент, когда следует еще раз вспомнить имя героя предшествующей главы — Джорджа Ансона, вернее, лорда Ансона, поскольку ему суждено было носить этот титул. После его возвращения в Англию адмиралтейство, остававшееся аристократической организацией, двери которой были закрыты для лиц третьего сословия, предложило ему чин контр-адмирала. Но Ансон, успешно завершивший кругосветное плавание, отверг это предложение, поскольку в свое время адмиралтейские лорды отклонили его просьбу о повышении по службе. Ситуация в корне изменилась в апреле 1745 года, когда Ансон стал членом адмиралтейства, руководимого герцогом Бедфордским. Год спустя он был уже вице-адмиралом. В этом чине, вероятно, будучи первым лордом адмиралтейства (1751–1756 и вновь с 1757), Джордж Ансон приступил к реорганизации и демократизации британского военно-морского флота. Рекомендованные им структурные изменения сохраняли свою силу вплоть до XIX века, и нам следует быть только благодарными ему и графу Сандвичу, к которому мы еще вернемся, за то, что в 1768 году исключительно одаренный сын батрака-поденщика Джеймс Кук отправился в морское исследовательское плавание.

Лорд Ансон умер в 1762 году, будучи одним из самых богатых людей Англии. Ведь достаточно вспомнить о тех сокровищах, которые были доставлены им на «Центурионе». Он не дожил до того момента, когда коммодор Джон Байрон (1723–1786) отправился в плавание, повторявшее его путь. В прошлом Байрон служил кадетом на корабле «Вейджер», разбившемся о скалы у южных берегов Чили, а затем принимал участие в кругосветном плавании Ансона. Его описание страданий и злоключений, пережитых после кораблекрушения, относится к числу весьма волнующих свидетельств о такого рода катастрофах. Рассказ очевидца написан весьма оригинально. Это позволяет предположить, что способность к оригинальности изложения пережитого явилась впоследствии источником поэтического таланта его внука. Сейчас не место описывать голод, безрассудство и смятение, царившие среди тех, кто остался в живых, а также случаи убийств. Часть переживших кораблекрушение пересекла в открытой парусной лодке Магелланов пролив и вышла в Атлантический океан. Через четыре месяца эти люди попали в Монтевидео, но более половины из них погибли в пути. Джон Байрон и несколько его спутников пробирались вдоль берега до тех пор, пока не вышли к острову Чилоэ. Все это время они питались моллюсками, кореньями и водорослями. Случалось, что ели даже свою обувь. Крайне истощенные, оборванные и покрытые насекомыми британцы с помощью местных жителей добрались наконец до Чилоэ, где «человеколюбивый» отец ордена иезуитов «позаботился» об этих несчастных и об их часах, представлявших большую ценность, а потом бросил всех их в тюрьму. Когда Байрон осенью 1745 года прибыл в Англию, из тех, чью отвагу и мужество могло бы вознаградить адмиралтейство, в живых практически не осталось никого. Его незамедлительно произвели в офицеры, а на следующий год назначили командиром военного шлюпа. В Семилетней войне он командовал уже линейным кораблем.

В 1764 году, через год после окончания этой войны, адмиралтейство поставило перед Байроном задачу найти проходы к Тихому океану. Несомненно, лорды думали о будущих опорных пунктах, когда требовали от Байрона, чтобы тот сначала исследовал «Землю Пепис», якобы открытую Амброузом Коули, а затем направил корабль к Фолклендским островам. Кроме того, ему поручались поиски материка, который, как считалось, должен находиться в южной части Атлантики, где-то между мысом Доброй Надежды и Магеллановым проливом, «в области судоходных широт и климатических зон, вполне подходящих для производства товаров». Инструкции разъясняли эту формулировку, уточняя, что имеется в виду район океана, расположенный между тридцать третьим и пятьдесят третьим градусами южной широты, то есть поиск надлежало вести в атлантической части предполагаемой Южной Земли. Затем Джон Байрон должен был направить корабли в Тихий океан, посетить «Новый Альбион» Фрэнсиса Дрейка — западное побережье Североамериканского континента — и, наконец, попытаться вернуться на родину Северо-Западным проходом. Открытие водного пути между Лабрадором и Беринговым проливом было сокровенной мечтой того времени. В 1745 году парламент даже принял решение выплатить премию в размере двадцати тысяч фунтов стерлингов первооткрывателю этого прохода, но при условии, что им окажется британец. На случай, если этим водным путем корабли не смогут пройти, Британское адмиралтейство предоставляло Байрону право вернуться в Англию, обогнув мыс Доброй Надежды.

2 июля 1764 года, ровно через двадцать лет после возвращения Ансона, фрегат «Дельфин», подводная часть корпуса которого была обита медными листами, и шлюп «Тамар» покинули Плимут. Кораблями, экипаж которых насчитывал триста пять человек, командовал Джон Байрон. Согласно официальному сообщению, корабли взяли курс на Ост-Индию. И только далеко от родины, в южной части Атлантического океана, Байрон сообщил экипажу истинную цель экспедиции. Он предложил судовой команде двойную оплату, что свидетельствовало о возникновении у людей неприятных и даже жутких ощущений от одной только мысли о плавании в Тихий океан. Ведь с тех пор, как Ансон побывал там, этот океан внушал людям страх. Призрак первого лорда адмиралтейства с его склонностью к демократизму возник еще и по другому поводу: считалось, что моряк может использовать великодушно предоставляемую ему возможность отказаться от продолжения плавания и возвратиться домой на встречном корабле, держащем курс к родным берегам. (Не исключено, правда, что этот великодушный жест был, скорее всего, порожден отечественной патриотической историографией.) Однако наличие на борту тщательно продуманных запасов вещевого довольствия, опреснительной установки и большой массы «бульонных пирогов» — своего рода крупных бульонных кубиков из мясного экстракта и костяной муки — указывало на то, что адмиралтейство начало проявлять больше заботы о благополучии подданных его величества, находящихся в плавании.

В ноябре, перед тем как отправиться на поиски «Земли Пепис», экспедиция запаслась питьевой водой, мясом и рыбой в Пуэрто-Десеадо, в Патагонии. Очень скоро суровые погодные условия вынудили Джона Байрона зайти в Магелланов пролив, где в Порт-Фэмине (гавани «Голодной Смерти» Кавендиша), местечке, в котором Педро Сармьенто де Гамбоа сто восемьдесят лет назад построил форт, он в изобилии нашел пресную воду, дрова и провизию. Наиболее спорным событием во время посещения Патагонии явилась встреча с «великанами», о которых уже писал Пигафетта. Байрон не измерял их рост, но утверждал, что они намного выше его, а его рост был больше ста восьмидесяти сантиметров. Относительно исследовательской деятельности Джона Байрона разногласий нет: он не был склонен к тому, чтобы в условиях тяжелого и весьма утомительного лавирования среди неведомых берегов тщательно наносить их на карту, взбираться на горы или отлавливать диковинных животных. Хотя в начале 1765 года он нанес на карту часть Фолклендских островов^⁷⁹, захватил их и сделал правильный вывод о том, что они и есть «Земля Пепис», надо сказать, что исследование им юго-западной части Атлантического океана оставляло желать лучшего. Он не заметил того, что за год до него французы уже основали на Фолклендах поселение, и его совершенно не интересовали поиски «континентов или островов», сведения о существовании которых с нетерпением ждало адмиралтейство. Вместо этого он повернул обратно к Магелланову проливу и через семь недель тяжелого, трудного и опасного плавания, 9 апреля 1765 года, вышел в Тихий океан. Там на его корабли обрушились встречные западные ветры, которые сорвали задуманный им ранее поиск таинственной «земли» Эдварда Девиса. В конце концов Байрон принял решение проникнуть в Тихий океан в северо-западном направлении и исследовать ту его область, где, как предполагалось, находились Соломоновы острова.

Именно этим курсом британцы, как и их предшественники, вышли к островам Туамоту. 7 июня впередсмотрящие обнаружили два небольших, поросших пальмами островка. Джон Байрон хотел было высадиться на них, чтобы как-то подкрепить ослабевшую от цинги команду, но жители островов оказались не очень-то гостеприимными. Кроме того, матросы не смогли найти вблизи островов ни одной подходящей якорной стоянки. Байрон назвал их островами Разочарования. И до сих пор острова Напука и Тепото на северо-востоке архипелага Туамоту носят тго название. Через два дня англичане силой и ценой жизни двух или трех местных жителей высадились на лежащем к западу атолле Такапото. Несмотря на это, им очень быстро удалось выменять у островитян фрукты, а также осмотреть необычные, бросившиеся в глаза вещи: часть руля и какие-то металлические предметы, по-видимому останки корабля «Африкансхе Галей», которым командовал Роггевен. Плывя дальше к западу, британцы открыли несколько атоллов из группы островов Токелау, изумительный вид которых заставил Байрона предположить, что корабли подошли к Соломоновым островам. Но большие глубины и бушующий вокруг атоллов прибой помешали ему войти в этот земной рай. Поэтому он продолжил плавание вдоль северных берегов архипелага Токелау и в итоге пришел к выводу, что Соломоновы острова не что иное, как призрак. Это произошло вскоре после того, как корабли удалились на десять градусов долготы от той точки, которая была нанесена на карту.

По-видимому, на этом Джон Байрон счел свою тихоокеанскую миссию завершенной. Когда запасы питьевой воды начали подходить к концу, его ближайшей целью стал Тиниан, остров в группе Марианских островов, на которых уже побывал его предшественник Джордж Ансон. То, что Байрону по пути туда удалось сделать еще несколько открытий, оказалось простой случайностью. 2 июля корабли приблизились к небольшому, поднимавшемуся всего на несколько метров над водой островку, покрытому густой растительностью и сложенному из кораллового известняка. Байрону представилось вполне уместным назвать его своим именем. Это был остров Нукунау, а возможно, и Таби-теуэа или Беру в архипелаге Гилберта. И вновь моряки напрасно искали удобное место для якорной стоянки. Сотни островитян поспешили на своих лодках к кораблям, но в руки моряков попало лишь небольшое количество столь желанных кокосовых орехов. Дело в том, что островитяне, одежду которых составляли лишь украшения из раковин, полностью посвятили себя деятельности. которую в каком-либо другом месте следовало бы назвать «искусством набивать карманы». Вокруг ревел прибой, а оружие местных жителей было утыкано акульими зубами. Эти обстоятельства вынудили британцев отказаться от намерения высадиться на берег в шлюпках, и они направили корабли к Тиниану. О лугах этого острова, покрытых сочной травой, и о пасущихся на них коровах, цвета белее белого молока, заманчиво и соблазнительно рассказывал Джордж Ансон. Но действительность оказалась несколько иной: давящая, парализующая жара, тучи мошкары, превращающей жизнь человека в сплошную муку, и густой кустарник, в котором прячутся животные. Больные цингой и страдающие лихорадкой люди (среди них был и Джон Байрон) вынуждены были еще в течение долгих девяти недель переносить мучительное плавание.

Воин с одного из островов архипелага Гилберта: копье утыкано акульими зубами, шлем изготовлен из кожи рыбы-еж, а одежда — из волокон кокосовой пальмы. Иллюстрация XIX века

Экспедиция посетила голландские владения в Индонезии, чтобы заменить никудышное продовольствие на что-то более пригодное в пищу: «Наши говядина и свинина отчаянно смердели, а хлеб протух и кишмя кишел червями». Последнее обстоятельство наряду с непрекращающимися болезнями, по-видимому, было одной из причин той странной спешки, в которой Байрон пересекал Южное море. И все же его смелое предприятие оказалось роковым лишь для немногих моряков. Позднее он позволял себе хвастать тем, что, если бы эти люди остались дома, их умерло бы гораздо больше. Спустя двадцать два месяца, 9 мая 1766 года, «Дельфин» бросил якорь у берегов Великобритании, а «Тамар» из-за поврежденного руля попал в Вест-Индию, к Антигуа.

Маршруты первооткрывателей XVIII века: Уоллиса, Картерета и Бугенвиля

По сегодняшним меркам кругосветное путешествие Байрона было всего лишь рекордным по краткости плаванием. Но Британскому адмиралтейству оно представлялось достаточно важным. По его указанию в отчете о плавании, вышедшем в свет в 1767 году, ничего не говорилось о местонахождении вновь открытых групп островов. В Париже и Мадриде известие о кругосветном плавании Байрона вызвало большое неудовольствие. Однако проникновению англичан в Южное море уже нельзя было помешать. В 1762 году они разорили Манилу. Созданный в 1765 году близ Порт-Эгмонта на Фолклендских островах опорный пункт обеспечивал им свободный доступ в Южное море с востока. Что касается Южной Земли, то они намеревались продвигаться к ней более энергично. Уже через месяц после возвращения Байрона на родину руководителем новой экспедиции в Тихий океан был назначен капитан Сэмюел Уоллис (1728–1795). Полученные им инструкции гораздо более определенно указывали цель плавания, чем предписания, врученные Джону Байрону. «Имеются основания полагать, что в южном полушарии между мысом Горн и Новой Зеландией на судоходных широтах и в климатических зонах, пригодных для производства товаров, могут быть найдены земли или обширные острова… Вам надлежит… на «Дельфине» и «Своллоу» плыть, обогнув мыс Горн или пройдя через Магелланов пролив, как вам покажется наиболее удобным, и от мыса Горн двигаться вперед до сотого или сто двадцатого градуса восточной долготы, придерживаясь, по-возможности, наиболее высоких широт, с тем чтобы вести поиск земли или островов, которые должны быть в той части южного полушария». Упоминавшимся выше кораблем «Своллоу» командовал Филипп Картерет, опытный и осторожный, как и Уоллис, мореплаватель, во время экспедиции обнаруживший способности, которые, вне всякого сомнения, позволили бы ему вписать большую главу в историю тихоокеанских открытий, если бы обстоятельства оказались к нему более благосклонными. «Своллоу» плавал по волнам уже тридцать лет. Переводчик, переводивший отчет Картерета о плавании на немецкий язык, точно охарактеризовал состояние корабля: «Он (Картерет) сопоставил силы корабля с его предназначением, и ему стало страшно как от одного, так и от другого».

Оба корабля вышли из Плимута 22 августа 1766 года. В середине декабря они были уже в Магеллановом проливе, а 26 декабря в Порт-Фэмине, где «Своллоу» надлежало заменить на фрегат, базировавшийся на Фолклендских островах, но их встреча не состоялась. Картерет запросил у своего командира разрешения вернуться в Англию, поскольку уже в Атлантическом океане из-за скверных парусных характеристик корабля плавание существенно затянулось. К досаде Картерета и к счастью для географической науки, Уоллис предоставил ему право выбора: продолжать плавание совместно или же самостоятельно на «Своллоу», но не позволил отказаться от участия в экспедиции. Картерет выбрал второй вариант. В апреле 1767 года, через восемьдесят два дня после выхода из Порт-Фэмина, «Дельфин» на глазах у Филиппа Картерета исчез в просторах Тихого океана^⁸⁰. Обоим капитанам это. видимо, было некстати. И опять в худшем положении оказался Картерет, который на протяжении изнуряющего, выматывающего все силы и необычайно продолжительного плавания через Магелланов пролив указывал Уоллису путь, непрерывно измеряя лотом глубину, поскольку «Дельфин» увез с собой не только все товары для обмена, но и большую часть запасов предметов первой необходимости.

Вначале посмотрим, как проходило плавание Сэмюела Уоллиса. Ветры, господствующие в южной части Тихого океана, заставили его, как, впрочем, и всех тех, кто бывал здесь прежде, держать курс на северо-запад или север. Именно это обстоятельство вынудило корабль уйти далеко в сторону от тех областей, которые Уоллису надлежало исследовать в соответствии с полученными предписаниями. Идя чуть южнее пути, выбранного Байроном, он взял курс на запад. 6 июня корабль находился уже вблизи двух островов из архипелага Туамоту-острова Троицы (Пинаки) и острова Королевы Шарлотты (Нукутаваке). Так как не удалось найти места, пригодного для якорной стоянки, «Дельфин» четыре дня лавировал между атоллами. В это время члены команды, пересев в шлюпки, выменяли у местных жителей, настроенных весьма миролюбиво, кокосовые орехи, фрукты и питьевую воду. Команда очень нуждалась в витаминах, поскольку, несмотря на включение в рацион большого количества солода, квашеной капусты и «бульонных пирогов», участились случаи заболевания цингой. Достойно внимания то обстоятельство, что Уоллис уделял исключительное внимание организации разнообразного питания и всячески заботился о поддержании нормальных гигиенических условий на борту корабля. Подвесные койки, если позволяла погода, в обязательном порядке проветривались, а жилые палубы драились с уксусом. Впрочем, и некоторые правила, установленные Уоллисом с целью регулирования поведения команды корабля на островах Южного моря, тоже были для того времени новшеством. Многие поступки Уоллиса впоследствии оказали влияние на Джеймса Кука. Свое пребывание на островах англичане завершили церемонией поднятия флага. в результате которой они стали хозяевами этих островов. Новые подданные Георга III не остались безучастными к этому событию, так как капитан заставил их войти в состав Британской империи не с пустыми руками. Они получили взамен топоры, гвозди, бутылки и монеты «в качестве платы за то беспокойство, которое мы им готовим».

Плывя дальше в западном направлении, Уоллис открыл еще множество атоллов из группы островов Туамоту, но не нашел никакой возможности высадиться на них. Самое крупное открытие открытие — острова Таити — он совершил 18 июня 1767 года. «На эту землю открывается столь прекрасный и сказочный вид, что трудно представить себе что-либо подобное. Непосредственно на побережье местность равнинная, усаженная всевозможными фруктовыми деревьями и кокосовыми пальмами. Между деревьями расположены хижины местных жителей, состоящие всего-навсего из одной крыши и издали чем-то напоминающие длинные сараи. В глубине острова, примерно в трех километрах от берега, равнина кончается. К ней примыкают высокие горы, покрытые зеленью. С самых высоких вершин по крутым склонам несутся мощные водные потоки, впадающие в море». Так несколько скупо описывает Уоллис сложенные базальтами горные хребты на Таити, высота которых достигает двух тысяч метров. Почву острова составляет краснозем, и лишь в глубоких ущельях лежит темный перегной. В горах множество озер, вода которых переливается всеми цветами радуги. Ручьи, как правило, полноводны и протекают по тенистым лесам и пальмовым рощам прибрежной равнины.

Сражение во время высадки Уоллиса на Таити. Гравюра того времени

Первые встречи с местными жителями не обошлись без конфликтов. Утром 19 июня Уоллис увидел, что корабль окружен сотней лодок. Стройные и очень смуглые люди, сидевшие в них, в конце концов прониклись доверием к англичанам и тоже заверили их в своем миролюбии. Но первому же островитянину, поднявшемуся на корабль, был оказан отнюдь не деликатный прием: находившаяся на палубе коза вдруг ни с того ни с сего бросилась на молодого человека и атаковала его сзади, так что он и прибывшие вместе с ним в панике бросились врассыпную.

Вскоре островитяне и матросы вновь сошлись между собой, правда, на этот раз без козы, но радостное настроение британцев быстро улетучилось. Чтобы как-то удовлетворить просьбы и желания местных жителей, команда корабля раздала им самые разнообразные вещи и предметы. Затем Уоллис распорядился выстрелить из девятифунтового орудия, дабы «внушить индейцам благоговение перед собой». В ответ таитяне обрушили на «Дельфин» град камней. В результате один островитянин был убит и несколько ранены. Прошла целая неделя, прежде чем англичане и жители Таити вновь смогли заключить мир.

Сцена из таитянской жизни. Гравюра XVIII века

К чести Уоллиса следует заметить, что он никогда не провоцировал подобных стычек. Скорее, бросавшееся в глаза физическое истощение членов его команды соблазняло жителей острова к попыткам применить силу и при случае завладеть собственностью чужеземцев. Впрочем, не было недостатка и в дружественных жестах. Когда возвратилась шлюпка, команда которой занималась поисками места, пригодного для якорной стоянки, Уоллис записал: «Наши люди рассказали, что индейцы активно склоняли их остаться вместе с ними на суше. На пологий морской берег спустились даже женщины, которые разделись донага и пытались соблазнить моряков многочисленными распутными жестами и позами. Но наши люди на этот раз оказались достаточно сильными, чтобы не поддаться соблазну». Через два дня, 23 июня, «Дельфин» бросил якорь в бухте Матаваи. Позднее Джеймс Кук и Блай тоже предпочитали использовать для якорной стоянки этот природный уголок, расположенный в северо-западной части Таити. Из всех офицеров только Тобайас Фюрно оказался в состоянии сойти на берег и от имени короля Георга III вступить во владение островом, который по желанию Уоллиса должен был быть назван островом Георга III. Но последующее поведение представителей Великобритании привело к тому, что таитяне выказали свою антипатию к королю градом камней (предвосхитив тем самым аналогичные действия английских буржуа, последовавшие несколько позднее)^⁸¹. Это случилось 24 июня, когда созерцание морской армады, насчитывавшей около трехсот лодок с почти двумя тысячами воинов в них, начало надоедать тяжело заболевшему Уоллису: «К моему большому неудовольствию, я видел, что они, кажется, были готовы скорее воевать, чем вести переговоры, хотя в лодках у них ничего, кроме большого количества камней, не было». Подобное замечание наглядно демонстрирует ту сдержанную манеру, которую старались использовать англичане для передачи неприятного положения вещей. На самом же деле произошло настоящее морское сражение. Таитяне использовали пращи и камни, англичане — орудия и шрапнель. Островитянам, впрочем, удалось избежать чересчур печального знакомства с европейским оружием: они бежали сразу после того, как опытный канонир с первого же выстрела попал в лодку их вождя. Через два дня они еще раз попытались с суши и с моря добиться военного счастья, но и на сей раз их поражение было неизбежным.

Это были последние проявления враждебного отношения друг к другу. В течение последующих четырех недель спокойный торговый обмен определял общий ход событий, а обоюдные страсти между двумя персонами впредь ограничивались лишь такими выяснениями отношений, заниматься которыми гораздо лучше, находясь подальше от грохочущих орудий. Из-за болезни Уоллис не сразу узнал, что команда его корабля уже длительное время наслаждается яблоками, которые дочери таитянской Евы до этого совершенно недвусмысленно предлагали команде шлюпки (о ней мы упоминали выше): «Когда я наконец об этом узнал, меня больше не удивляло, что над кораблем нависла опасность оказаться полностью разрушенным. Ведь речь шла о гвоздях и металлических предметах, которые скрепляют корабль, не давая ему распадаться на части. А раньше я напрасно ломал себе голову над тем, чтобы узнать, для чего, собственно, им понадобились эти гвозди?» Как оказалось, жители острова, до сих пор имевшие дело лишь с каменными топорами и ножами, изготовленными из створок раковин, сразу же по достоинству оценили железные предметы. И если на первых порах они за небольшое количество гвоздей отдавали свинью или даже целую кучу разнообразной птицы, то скрытное поведение матросов, которые тайком передавали им гвозди, очень скоро вызвало существенный рост цен. Поэтому Уоллис, проявлявший заботу о состоянии корабля и провизии, вынужден был выпороть несколько человек, уличенных в краже гвоздей. Напротив, таитяне, нечистые на руку, не доставляли ему больше никаких хлопот, поскольку опасались мести со стороны чужаков. В свою очередь островитяне накапливали неприятный для себя опыт не только во время прямых стычек с матросами. Они стали очевидцами того, как судовой лекарь одним выстрелом подстрелил сразу трех уток. А вскоре им пришлось наблюдать и вовсе диковинную картину: один из членов экипажа спокойно и неторопливо снял с себя скальп. Ведь таитяне не были знакомы с дробью и никогда не видели париков. Что, кроме ужаса, могли внушать им такие противники?

Престиж англичан поднялся еще выше, когда 11 июля на борт корабля поднялась пышнотелая красавица, «королева» Пуреа, которой, по мнению Уоллиса, было около сорока пяти лет. Капитан одарил импозантную даму плащом из голубой ткани, зеркалом и пестрыми стеклянными бусинками. Он не отклонил ответного приглашения и был принят ею в одной из тех построек, которые можно было повсюду встретить в Океании и которые использовались в качестве культовых сооружений, мест для собраний или помещений для взрослых мужчин. Высота этих свайных построек достигала почти десяти метров, ширина — двенадцати, а длина — почти ста метров. Для все еще хворавшего Уоллиса это была утомительная аудиенция. Обеспокоенная Пуреа заставила четырех женщин сделать ему массаж, хотя он и противился этому. При возвращении на корабль Уоллис был уже не в состоянии передвигать ноги, поэтому «королева» вынуждена была проявить материнскую заботу и приказала своим людям переносить его через лужи и неровности дороги. Этой лечебной процедурой позднее пользовался не без успеха и Джеймс Кук.

Двум не слишком продолжительным экспедициям, которые возглавлялись Тобайасом Фюрно и Джоном Гором, предстояло в какой-то мере обогатить знания европейцев об острове. Они нашли землю исключительно плодородной, а территорию — густонаселенной. В благодарность за оказанный им дружественный прием Гор посадил на острове косточки сливы, персика, вишни, лимона и апельсина. (Очень скоро ему представилась возможность посмотреть на результаты приложенных им усилий.) После того как команда корабля поправила свое здоровье, отдохнула и пополнила запасы провизии, людям практически ничего больше не оставалось делать. И даже обильные слезы, пролитые «королевой» Пуреа, были не в состоянии задержать отплытие Уоллиса. 27 июля «Дельфин» покинул бухту Матаваи. Капитан довольно точно — семнадцать с половиной градусов южной широты и сто пятьдесят градусов западной долготы — указал ее местоположение. Впоследствии это позволило другим мореплавателям без особого труда находить путь к острову Таити^⁸².

В завершающей части своих заметок Уоллис описал внешний облик жителей острова, их обычай украшать свои бедра татуировкой, а также набедренные повязки из тапы и высказал мнение, что они «крепкие, воспитанные, веселые и достойные люди… Как правило, они брюнеты, но среди них можно увидеть и шатенов, и рыжих, и даже обладателей волос, цветом и мягкостью напоминающих лен… Женщины, если брать в целом, миловидны, а некоторые из них просто необычайно красивы». Эти слова Уоллиса вновь принесли в Европу весть о «благородных дикарях», о людях, которые живут, по-видимому, беззаботно и находятся в полной гармонии с райской природой. Буржуазные ученые и деятели искусства были охвачены благородным желанием видеть человека, свободного от оков, навязанных ему феодализмом и абсолютизмом, и жадно восприняли эту весть, поскольку находились в вечном поиске новых идеалов. Солнце романтики Южного моря вновь высоко поднялось над тихоокеанским горизонтом. Его живительные лучи проникли в гостиные европейских поэтов, и в 1779 году на свет появилась поэма Джеральда Фицджеральда «Обиженные островитяне», в которой поэт заставил Пуреа сетовать на то, что родная сторона, так похожая на рай, стала ей чужой, так как ее грызет тоска по Уоллису.

Нам представляется довольно сомнительным, что капитана Сэмюела Уоллиса беспокоили любовные томления, пока он продолжал свое исследовательское плавание. Впрочем, загадкой для нас остается и то, почему он не приступил к поиску континента, который команда корабля якобы увидела 17 июня далеко к югу от курса, которым шел «Дельфин». Даже адмиралтейство позже порицало его за это упущение. Вместо этого Уоллис повернул на запад, и здесь счастье первооткрывателя вновь улыбнулось ему: он открыл еще несколько полинезийских островов, но ни один из них не исследовал так тщательно, как Таити. Находясь у одного из этих островов, относящегося к архипелагу Тонга и носящего легко запоминающееся название Ниуатопутапу (именно здесь островитяне однажды напали на матросов Схаутена и Ле-Мера). Уоллис принял решение возвратиться на родину. «Дельфин», ветеран среди кораблей-первопроходцев Тихого океана, дал течь, его руль оказался поврежденным, а провизия кончалась. Так же как Ансон и Байрон, он выбрал путь через Тиниан и Батавию, куда корабль пришел в конце ноября. При подходе к порту больным оказался всего один член команды, но за время стоянки жертвами дизентерии и малярии стали многие члены экипажа.

Плавание «Дельфина» завершилось 20 мая 1768 года. Его капитан умер через двадцать семь лет, будучи «специальным уполномоченным по военно-морскому флоту», чиновником Британского адмиралтейства. За это время он так больше никогда и не увидел того острова, который, как он считал, был самым чудесным местом в мире.

Теперь нам пора вернуться к Филиппу Картере ту и его полуразвалившемуся кораблю «Своллоу», который уже тридцать лет бороздил воды морей и океанов и «годился разве что для каботажного плавания». У Картерета было две возможности: либо спешно вернуться в Англию, либо испытать на себе судьбу «Робака», корабля, которым командовал Уильям Дампир. Но поговорка гласит:

Правильность этого принципа можно будет проверить на протяжении всей этой главы под разными углами зрения. Чтобы так или иначе преодолеть все недостатки корабля, Картерету прежде всего нужна была команда, готовая действовать в необычных условиях. И такая команда у него была. Правда, во время стоянки у островов Мадейра Картерету пришлось столкнуться с одной из тех попыток дезертирства, которые в тот период были частым явлением в британском военно-морском флоте. Девять матросов, раздевшись догола, попытались вплавь достичь берега. Однако сильный прибой помешал им, и не представило никакого труда поймать их всех прямо в «костюме Адама». Доставленные пред очи Картерета, они всячески отрицали вменявшуюся им вину в дезертирстве и утверждали, что просто хотели перед отправкой в столь неопределенное плавание еще раз как следует промочить свои глотки. Высказанное капитаном с большим юмором сомнение в их способности в пьяном состоянии приплыть обратно на корабль матросы сумели оценить по достоинству: ведь вместо того чтобы вести с ними подобные разговоры, он мог бы просто наказать каждого сотней-другой ударов плетью. Более того, они в течение всей «беседы», по-видимому, боялись, что он задаст им вопрос, действительно ли в портовых кабачках обслуживают совершенно голых гостей. В Магеллановом проливе, где неожиданно исчез в неизвестном направлении «Дельфин», капитан сумел пробудить у команды профессиональное честолюбие: хотя корабль Уоллиса обладает лучшими мореходными качествами, он, Филипп Картерет, тем не менее уверен в том, что на «Своллоу» находятся более стойкие и опытные матросы.

15 апреля 1767 года «Своллоу» вышел в Тихий океан и направился к островам Хуан-Фернандес, где Филипп Картерет намеревался запастись пресной водой, дровами и провизией. Но корабль и команда оказались в таком бедственном положении, какое только и возможно на море, если не считать полной гибели корабля. Нельзя было поставить даже самый небольшой парус, палуба постоянно находилась под волнами. Одним словом, это было не плавание, а агония, длившаяся почти три недели. Несмотря на то что все паруса оказались изорванными в клочья, рангоут поломанным, а руль поврежденным, корабль достиг намеченной цели. Но тут команда, измученная тяжелейшим плаванием, увидела, что остров Мас-а-Тьерра укреплен испанцами. Непогода продолжала бушевать, и корабль взял курс на Мас-Афуэру.^⁸³ Но и здесь им не повезло. Крутые штормовые волны опрокидывали шлюпки. Пришлось повторить тот «виртуозный номер», который они уже пытались проделать у островов Мадейра. На этот раз радость была всеобщей: посланцы вернулись на корабль, каждый с бочонком воды на спине. Взяв небольшой запас питьевой воды и оставив наколотые дрова на берегу, Картерет в конце мая покинул Мас-Афуэру и направился на поиски островов Сан-Амбросио и Сан-Феликс. Ему хотелось проверить, могут ли они в качестве британской базы противостоять испанскому опорному пункту на Мас-а-Тьерре. Но найти эти небольшие островки не удалось. Несмотря на это, Картерет пришел к выводу, что они, по-видимому, являются частью той загадочной земли, которую открыл Эдвард Девис.

И хотя постоянно накатывавшиеся с юга волны не подтверждали близости континента, Картерет все же продолжал искать его в западном направлении. Эти усилия были вознаграждены очень незначительным, но позднее получившим всемирную известность открытием. Вечером 2 июля гардемарин Роберт Питкэрн увидел небольшой, пустынный и труднодоступный клочок суши. Четверть века спустя Флетчер Крисчен вспомнил об этом открытии Картерета, и 23 января 1790 года здесь пошел ко дну охваченный пламенем корабль «Баунти».

Продвижению на юг мешали ветры. Поэтому «Своллоу» прошел вдоль южной части архипелага Таумоту, минуя атолл Муру-роа и острова Дьюк-оф-Глостер-группу мелких, невысоких и необитаемых клочков суши, которые не могли ничего дать из того, о чем так страстно мечтала команда корабля, страдавшая от жажды и цинги. И вновь их не щадила непогода. Ко всем несчастьям добавилось еще одно: в носу корабля обнаружилась течь. Картерет наконец принял решение идти в зону действия пассата и с его помощью добраться до одного из островов, на котором можно было бы вылечить больных и произвести необходимый ремонт судна, прежде чем опять отправиться на поиски Южной Земли. Он повернул корабль на северо-запад и поплыл курсом, сходным с тем, которым в свое время следовали Схаутен и Ле-Мер. Но Картерет прошел мимо многочисленных архипелагов, имевшихся в той области, так и не обнаружив ни один из них. Незамеченными остались и Соломоновы острова, хотя в конце июля корабль оказался в той точке, которая указывала на карте их местонахождение. Положение на борту становилось все более критическим, хотя ливневые дожди до некоторой степени облегчили муки, вызванные нехваткой пресной воды. Половина команды болела цингой и не покидала коек. Да и сам Картерет был не в состоянии выполнять свои обязанности.

Наконец, утром 12 августа англичане увидели группу островов, поросших лесом. Они пока еще не знали, что в поисках Соломоновых островов следовали за Менданьей и Киросом. Команда посланной вперед шлюпки встретила «темнокожих, курчавых и абсолютно голых людей», которые тотчас же исчезли, как только англичане стали к ним приближаться. Лес доходил до самого берега, поэтому, опасаясь засады, моряки на остров не высадились. На следующий день Картерет послал к берегу уже две шлюпки. Команда одной из них должна была позаботиться о пресной воде, другой исследовать крупный остров, названный им Эгмонтом, по имени первого лорда адмиралтейства^⁸⁴. Матросы, посланные за водой, натолкнулись на трех островитян, которые убежали, пустив несколько стрел в чужеземцев. Команде второй шлюпки пришлось намного хуже. Вначале островитяне очень дружелюбно встретили моряков и проводили их в просторную, устланную плетеными циновками хижину. К несчастью, Картерет и его первый помощник были больны и не смогли принять участие в этой церемонии. Команду новел парусных дел мастер, который превратно истолковал миролюбивые намерения хозяев. Он приказал срубить пальму, но островитяне воспротивились этому. А когда они стали собираться в группы, он легкомысленно понадеялся на огневую мощь своих мушкетов. Чтобы вразумить этого человека, понадобилось немного времени. Очень скоро в него попали три стрелы, трое из его спутников также были тяжело ранены. Однако отсутствие питьевой воды вынудило моряков через два дня вновь высадиться на берег. Они открыли беспорядочную стрельбу из ружей по кустарнику на берегу, но в ответ посыпался град стрел. Картерет вынужден был отдать приказ стрелять из орудий. Парусных дел мастер и остальные тяжелораненые вскоре умерли. Ни у кого больше не возникало желания еще раз исследовать эту группу островов. А ведь о ней Картерет сказал: «Они. несомненно, те, которые испанцы назвали островами Санта-Крус». Густая растительность, вулкан, темнокожие воинственные жители — все это совпадало с описаниями Кироса. Вновь была найдена последняя гавань Менданьи.

Поскольку течь в носовой части так и не смогли полностью устранить, а местные жители проявили враждебность и не позволили пополнить запасы провизии, Картерет отказался от своих намерений еще раз направиться к югу. 18 августа он повернул корабль от островов Санта-Крус на северо-запад. Через два дня они приблизились к архипелагу, который никак не вписывался в тогдашние географические представления. Поэтому Картерет решил, что находится в таком районе, где можно еще многое открыть, и никак не предполагал, что через два столетия после Менданьи он вновь открыл Соломоновы острова. На имевшихся на борту картах «Золотые острова» были показаны намного восточнее, то есть там, где экспедиция их безуспешно искала. И Картерет подумал, что еще ни один из европейцев не видел того, что суждено видеть им: высокие острова, поросшие деревьями, лодки, по форме напоминающие полумесяц и украшенные жемчугом, темнокожих гребцов с шапками курчавых волос.

Жители островов Адмиралтейства. Гравюра XIX века

С местными жителями моряки встретились на небольшом островке Ндаи (Картерет назвал его в честь своего первого помощника островом Гоуера). Здесь команда хотела обменять гвозди на кокосовые орехи, но торговля шла с трудом. Англичане решили по-своему кончить спор и захватили лодку, наполненную желанными плодами. «Лодка, которую мы отобрали у индейцев, была довольно большой и рассчитана на восемь-десять человек. Она была ловко связана из досок и украшена. На ней были нарисованы всевозможные фигурки, правда, живопись выполнена весьма грубо. Пазы законопачены какой-то замазкой, похожей на нашу смолу, но мне она показалась более прочной и стойкой. Люди вооружены луками, стрелами и копьями. Копья и стрелы заточены с помощью кремня. Люди много раз показывали на наши мушкеты и давали нам знаками понять, что они им знакомы».

Вскоре кокосовые орехи были съедены. Черви-древоточцы вовсю потрудились над корпусом «Своллоу». Возникло опасение, что будут пропущены сроки северо-восточного муссона и тогда много месяцев придется ждать благоприятной погоды в индонезийских портах. Все это не позволило Картерету провести более тщательные исследования островов. В конце августа на горизонте показались гористые берега Новой Британии, поросшие лесом. Сильное течение вынудило корабль зайти в залив Сент-Джордж. (Это название было дано ему Дампиром.) Здесь англичанам, наконец, удалось утолить свой голод улитками, кокосовыми орехами, нежными молодыми побегами пальм и произвести самый необходимый ремонт судна. В первую неделю сентября они подняли якорь, оставив после себя знак вступления во владение: на высоком дереве была прибита свинцовая пластинка с надписью, о которой мы скоро вновь услышим. Сильное течение, занесшее корабль в залив, и шторм препятствовали выходу Картерета в море. И как это поначалу ни было неприятно, но именно эти обстоятельства позволили сделать еще одно географическое открытие. Оказалось, что Новая Британия Дамнира состоит из двух островов, разделенных проливом Сент-Джордж (часто его называют проливом Картерета). Северный остров капитан назвал Новой Ирландией^⁸⁵.

Живопись на стене культовой постройки. Остров Новая Ирландия

Плавание не обошлось без новых приключений. Однажды ночью команде пришлось отражать атаки нескольких сотен воинов, а на следующий день англичане напрасно добивались примирения: «Мы показали им все, что, с нашей точки зрения, могло доставить им удовольствие, мы простирали навстречу им руки и приглашали их на борт корабля, но наше пантомимическое красноречие не произвело на них никакого впечатления. Стоило им приблизиться к кораблю на дальность броска, как на нас начинал литься настоящий дождь из камней и дротиков, которые, правда, не наносили нам никакого ущерба». Все это стало досаждать англичанам, и они прибегли к помощи мушкетов. Один меланезиец был убит, остальные поспешно бежали.

В середине сентября экспедиция достигла архипелага, состоящего из группы коралловых атоллов и высоких лесистых островов. Мимо них однажды уже проплывали Схаутен и Ле-Мер. Знакомство с местными жителями, отличавшимися воинственным характером, не принесло ничего хорошего. Тем не менее архипелаг получил весьма благозвучное название — острова Адмиралтейства, а архипелаг к западу от них — острова Ниниго.

Итак, отчаянное предприятие Филиппа Картерета и его спутников — плавание по Тихому океану — заканчивалось. На родину, в Англию, уже не вернется тридцать один человек. Но хождение по мукам продолжалось. Корабль направился вначале к Минданао. а затем к Целебесу (Сулавеси), где устойчивый юго-западный муссон вынудил Картерета на протяжении пяти месяцев вести праздную жизнь. Голландцы, стоявшие на страже своей гигантской «империи восточных пряностей», ревниво относились к представителям других стран. Англичан они встретили враждебно. Только после того, как голландцам пригрозили посадить корабль на мель и силой получить доступ к пресной воде и провизии, выбивавшейся из сил команде разрешили, да и то под сильной охраной, сойти на сушу. Это произошло в декабре 1767 года. В июне 1768 года «Своллоу» бросил якорь в Батавии. Здесь днище корабля было заново обшито. Картерет не рискнул просто отремонтировать полусгнившую деревянную обшивку, так как опасался, что корабль развалится на части. К тому же голландские плотники в один голос уверяли его, что он никогда не доберется до Европы на этой куче трухлявых досок, весьма отдаленно напоминающих корабль. Трудно сказать, были ли Картерет и его спутники равнодушны к тем опасностям, что подстерегали их в море, или за время своей одиссеи обрели такую уверенность в своих силах, но в данный момент они вполне осознанно не боялись этих опасностей. В сентябре 1768 года, еще до наступления сезона северо-восточного муссона, корабль поднял паруса и поспешно покинул отравленную и зловонную «королеву восточных морей». Во время плавания к Капстаду^⁸⁶ умерло еще семь человек. Остальные больные выздоровели в течение шестинедельной стоянки в бухте Столовая.

20 марта 1769 года, через тридцать один месяц после того, как «Своллоу» покинул Англию, корабль бросил якорь на рейде в Спитхеде. Его капитан и команда не только проявили редчайшую силу воли, но и обогатили географию знаниями о распределении суши и воды в Южном море, хоть и не сделали больше никаких сенсационных открытий. В течение всей остальной жизни Картерет страдал от болезней, которые нажил во время плавания. Он умер в 1796 году. За два года до этого он еще раз тяжело заболел и был вынужден уволиться со службы в чине контр-адмирала.

Во многих атласах пролив между островами Новая Ирландия и Новая Британия все еще называется проливом Сент-Джордж (Святого Георгия), а не проливом Картерета. Слишком большая честь для святого, поражающего змея, и слишком малая для мужественного человека, верного своему долгу.

Лилии в Южном море

В Атлантическом океане возвращавшегося на родину Картерета догнал корабль, на котором в момент встречи подняли флаг с лилиями. Шлюпка доставила на борт молодого человека, обладавшего весьма обходительными манерами. Картерет предположил, что это был переодетый офицер. Весьма любезно тот осведомился, не нуждается ли команда «Своллоу» в чем-либо, и предложил свежую провизию. Филипп Картерет вежливо отказался. Его больше интересовало, откуда он и его корабль так хорошо известны французам. На этот вопрос прибывшее лицо ответило, что торговый корабль под командованием господина Бугенвиля возвращается из Ост-Индии во Францию и что они услышали о Картерете в Капстаде. Более того, по пути они получили известие, оставленное Картеретом на острове Вознесения. Это звучало вполне вразумительно. Но вопросы француза о том, как протекало плавание «Своллоу», становились все более назойливыми. Картерет вынужден был прервать беседу. От одного из своих людей, канадца французского происхождения, который смог объясниться с командой чужой шлюпки, он узнал, что его недоверчивость вполне оправдана. Господин Бугенвиль и его корабль действительно плыли из Ост-Индии, но до этого они пересекли Тихий океан; к тому же Бугенвиль был отнюдь не коммерсантом, мотающимся по свету по торговым делам, а первым французом, который по поручению короля совершил кругосветное плавание.

Итак, в пути встретились соперники. Франция вовсе не собиралась пассивно воспринимать заморские амбиции Великобритании, а тем более ее неприкрытое стремление к неограниченному господству над миром. Расстановка сил на политической арене несколько изменилась, но участники противоборства были те же. На протяжении последних столетий французы вместе с англичанами и голландцами участвовали в разбойничьих набегах на испанскую империю или на свой страх и риск пытались создавать торговые опорные пункты в Новом Свете, Восточной Африке и Ост-Индии. Франция тоже отправила в плавание своего Дрейка — Жана Анго, виконта из Дьеппа, который сумел развязать столь желанную для его государей «частную войну» против испанцев и португальцев. А в 1538 году Франциск I (1515–1547) упрямо требовал, чтобы ему показали то место в Ветхом завете, которое бы исключало его участие в разделе мира. Правда, этим полным достоинства словам противостояли не столь блестящие дела: четыре безуспешных военных кампании против Испании за обладание Бургундией и Италией. После них в Крепи был заключен бесславный мир (1544), по которому король воздерживался предпринимать какие-либо заморские операции и вынужден был согласиться с тем, что его подданные, если их встретят во всех иных водах, кроме европейских, подпадут под испанскую юрисдикцию. И все же через одиннадцать лег после подписания мира в Крепи французы под командованием Вильганьона основали в Центральной Бразилии поселение Франс Антарктик.

Но в то время, когда все передовые для того периода монархи и государственные деятели объединились между собой под знаменем Реформации, Франция оказалась на стороне католиков. К несчастью и в ущерб для страны буржуазия прибрежных районов, активно занимавшаяся торговлей и страстно желавшая реформ, потерпела поражение от феодального дворянства центральных районов, преимущественно католического вероисповедания, и оказалась полностью под его влиянием. Особенно отчетливо это проявилось в изменчивой судьбе Ла-Рошели в 1617–1627 годах. Во время осады города кардинал Ришелье (1585–1642) сумел на практике убедиться, насколько слабым оказался созданный Франциском I королевский флот. После взятия Ла-Рошели Ришелье распорядился разработать программу строительства нового флота, и Жан Батист Кольбер приступил к ее реализации. Это совершило переворот в судостроении и дало живительные соки морской державе. В тот период на верфи Ла-Рош-Бернар был построен корабль «Корона» — французское подобие британского «Грейт Гарри». Водоизмещение его превышало две тысячи тонн, а площадь парусов составляла двенадцать тысяч квадратных метров. Однако этот флот не мог быть взят на вооружение буржуазией. У тогдашней Франции еще не было сил для развития массового капиталистического производства, результаты которого можно было бы представить на мировом рынке. Продукты французского производства облагались высокими налогами и в основном удовлетворяли потребности королевского двора и армии. На мировом рынке они были практически неконкурентоспособными. Колониальная экспансия в Канаду, Гвиану и на Антильские острова была малодоходной. Вся внешняя торговля страны была связана с Испанией и ее колониями. Судьба экономики, а следовательно, и история определялись на первых порах дворянством, и французские короли безрассудно тратили силы страны на несвоевременную реализацию его стремлений к гегемонии в рамках Европы. Но все это кончилось полным провалом в ходе войны за испанское наследство, а несколько позже в Семилетней войне.

Краткие исторические обзоры, подобные только что сделанному, неизбежно оказываются не только несовершенными, но и однобокими, необъективными. Завершавшийся XVII век определялся не только девизом короля Людовика XIV (1643–1715): «Государство — это я!» Но это было время Мольера, Лафонтена и других выдающихся деятелей эпохи Просвещения. Глиняный фундамент абсолютизма уже дал многочисленные зияющие трещины. Восстали крестьяне и плебейские массы в городах, одновременно представители третьего сословия скупали поместья, влиятельные должности и умело вторгались в, казалось бы, прочную, непроницаемую систему государственного управления. Но дворянство все еще продолжало осуществлять свое господство. Когда в начале XVIII века в Нормандии стали давать продукцию первые текстильные фабрики и новую отрасль хозяйства стали осваивать во многих уголках страны, французская аристократия предпринимала все меры для того, чтобы тормозить ее развитие. В своей близорукой алчности и жажде получать быстро прожигаемые ливры она и дальше позволяла англичанам скупать хлопок во французских колониях. При Людовике XV (1723–1774) девиз короля звучал: «После нас — хоть потоп!»| А ведь до него было не так уж и далеко.

Короче говоря, рядом с буржуазной Англией существовала феодальная Франция, в которой безраздельно правил абсолютизм и которая была строго централизованным государством. Но она тоже была в состоянии послать в Тихий океан хорошо организованную при поддержке государства и прекрасно оснащенную экспедицию, подобную экспедиции Бугенвиля. Движущей силой выступали политические интересы. Практически полный развал французской колониальной империи после упомянутых выше проигранных войн оживил поиски Южного континента. Кроме того, уже на протяжении нескольких десятилетий Франция стремилась, конечно при соблюдении определенных условий, объединить испанские и свои собственные колонии. Именно в тот период обсуждались, например, планы создания торгового опорного пункта на Филиппинах. Узкую полосу, разделявшую политические и экономические интересы, французское правительство намеревалось «озеленить» особым образом. Чтобы покончить с монополией голландцев на пряности, необходимо было вывезти из Индонезии семена и саженцы и соответственно посеять и высадить их в заморских владениях Франции. Совокупность экономических причин организации экспедиции в Тихий океан Бугенвиль сформулировал так: «Все богатства земли принадлежат Европе, которую науки сделали носительницей верховной власти над всеми другими частями света, и мы начинаем собирать этот урожай. Южное море станет неиссякаемым рынком экспорта французских товаров на пользу и благо многочисленных народов, живущих там. Прозябающие в невежестве, они будут беспредельно брать все то, что наши знания сделали для нас столь естественным и столь дешевым. Оттуда мы станем получать то, что мы вынуждены приобретать так дорого за границей, дабы жить в роскоши и удовлетворять свои потребности».

Впрочем, не только экономические или политические соображения вынуждали французов отправиться в Южное море. В середине XVIII века над Францией взошло созвездие выдающихся деятелей просвещения: Монтескье, Вольтер, Руссо, Дидро и другие энциклопедисты. Чистый поток возвышенных идей, проницательных мыслей, едкой сатиры промыл исключительно извилистое русло реки, носившей название «буржуазный гуманизм». Он освежил до того пустынные, простиравшиеся до горизонтов тогдашней эпохи равнины, подмыл плотины, в великом множестве построенные седовласыми старцами-карликами, облаченными в горностаевые мантии и сутаны. Это был поток, выводивший в далекий и большой мир. Исторические взгляды Монтескье, считавшего географические условия фактором, определяющим формирование общества, и страстные мечты Руссо о «золотом веке» человечества, в котором господствовало бы естественное состояние, определявшееся чистыми нравами при полном отсутствии социальной несправедливости, настоятельно требовали знакомства с образом жизни других народов. И хотя исходившие от просветителей импульсы отнюдь не были столь однозначны и прямолинейны, как это могло бы здесь показаться, все же следует отметить, что они внесли исключительно живительную струю в духовную жизнь общества и повысили его интерес к научным исследовательским экспедициям. Этому способствовали и запросы быстро развивавшегося естествознания, стремившегося независимо от того, кого почитали — Линнея или Бюффона, получить эмпирические представления о далеких частях света.

Когда настало время перейти от слов к делу, во главе первой крупной экспедиции в Южное море был поставлен человек, в личности которого как бы объединялись и сочетались все перечисленные до этого моменты: Луи Антуан де Бугенвиль. Он родился в 1729 году. Его отец был судебным чиновником, выходцем из третьего сословия, позднее возведенным в дворянское достоинство. Воспитывавшийся видными учеными, высокоодаренный и честолюбивый молодой человек посвятил себя изучению математики, юриспруденции и естествознания. В двадцатитрехлетнем возрасте Бугенвиль изумил своих современников, написав первый том «Трактата об интегральном исчислении». Когда через два года вышел в свет второй том этого труда, Бугенвиль был уже настолько известен в научных кругах, что Королевское общество избрало его своим членом. Тем временем бывший ученый-юрист и парламентский адвокат поступил на службу в армию. На него были возложены задачи, выполнение которых требовало не только воинского умения, но и дипломатического такта: адъютант коменданта Саарлуи, секретарь французского посольства в Лондоне и, наконец, адъютант маркиза де Монкальма, который в ходе Семилетней войны ведал обороной Канады. При захвате Квебека англичанами Бугенвиль попал в плен. Однако очень скоро ему удалось вернуться на родину. После нескольких эпизодов, пережитых в ходе битв на немецкой земле, он в 1763 году, когда был заключен мир, перешел на службу во флот. Здесь он реализовал один из своих замыслов, возникших на почве политических и коммерческих соображений.

Луи Антуан де Бугенвиль. Картина неизвестного художника (около 1778 года)

Именно он, Луи Антуан де Бугенвиль, в 1764 году основал Порт-Луи, уже упоминавшуюся выше французскую колонию на Фолклендских островах, которую так и не увидел Байрон. Создание противозаконного поселения (ведь на владение островами претендовала еще и Испания), вне всякого сомнения, было удачным стратегическим ходом, доставившим крупные неприятности англичанам: через два года после Бугенвиля Макбрайд на корабле «Ясон» подошел к этой промежуточной базе на пути в Тихий океан, чтобы заселить ее, но обнаружил там процветающее французское владение. Поскольку на такую активность весьма чувствительно отреагировал и двор в Мадриде, парижские круги вынуждены были передать колонию испанцам.

Но Бугенвиль был не просто морским офицером, обладавшим чувством патриотизма и коммерческими способностями. Использовав свой капитал и капитал торговой фирмы, он заложил поселение в Сен-Мало. На это было получено согласие военного и морского министра Шуазёля, с которым Бугенвиль поддерживал дружеские отношения. Авторитет и влияние, которыми пользовался Бугенвиль при дворе, избавили его от крупных финансовых потерь: его назначили вести переговоры в Мадриде, и там он получил компенсацию в размере более пятисот тысяч ливров. Но для дальнейшего хода географических открытий важнее было другое событие той миссии, а именно получение рекомендательного письма к губернатору Филиппин, которое Бугенвиль воспринял как одобрение Испанией плавания в Тихий океан. В течение продолжительного времени Бугенвиль прилагал немалые усилия для того, чтобы предпринять такое плавание, и даже разработал совместно с Шуазёлем необходимый для этого проект. Через несколько недель после возвращения из Испании он получил согласие короля.

Плавание Луи Антуана де Бугенвиля вокруг света началось 5 декабря 1766 года. В тот день из Бреста в море вышел фрегат «Будёз» водоизмещением пятьсот тонн. Его команда насчитывала чуть больше двухсот человек. Предполагалось, что на Фолклендских островах к ним присоединится транспортное судно «Этуаль», водоизмещение которого было на шестьдесят тонн меньше. Экипажем судна, численность которого составляла около ста двадцати человек, командовал Франсуа Шенар де ла Жироде. Инструкции, составленные в основном самим Бугенвилем, предписывали после передачи Порта-Луи испанцам следовать через Южное море к берегам Восточной Азии с целью «изучить лежащий у побережья Китая остров, который мог бы служить местом складирования грузов индийской компании в торговле с Китаем». По пути туда надлежало «по возможности тщательно исследовать земли, которые находятся между Ост-Индией и западным побережьем Америки и различные части которых были открыты мореплавателями и названы Вандименовой Землей, Новой Голландией, Карпентарией, Землей Святого Духа. Новой Гвинеей и т. п.». Может показаться, что поставленная цель безгранична, особенно если учесть то, что в распоряжении Бугенвиля было всего два года, а один из кораблей, «Этуаль», не очень-то годился для такого рода плаваний. Переброска через Тихий океан более трехсот человек без каких-либо существенных потерь уже сама по себе была смелым и рискованным предприятием, а кроме того, предстояло решить все те географические загадки, которые оставили после себя Тасман, его многочисленные соотечественники и Кирос. Все это, казалось, лежало выше технических возможностей судоходства тех времен. И все же экспедиция располагала достойными внимания предпосылками для хотя бы частичного решения поставленных перед ней задач. Впервые в плавании через Тихий океан принимали участие ученые: астроном Пьер Антуан Верон, ботаник Филибер Коммерсон, художник Жоссиньи и геодезист де Роменвиль. Тем досаднее является тот факт, что из-за формальностей передачи поселения на Фолклендских островах и из-за длительного ожидания прихода транспортного судна Бугенвилю пришлось потерять целый год. Только в ноябре 1767 года оба корабля покинули Монтевидео и незадолго до конца года прошли Магелланов пролив. 26 января 1768 года корабли вышли в Южное море.

Вначале Бугенвиль намеревался направиться к островам Хуан-Фернандес, чтобы провести там астрономические наблюдения, которые должны были стать надежной основой вычислений географических долгот в будущем. Вот тут-то и сказалась потеря времени. Кроме того, южные ветры могли помешать экспедиции вновь вернуться в высокие южные широты. Все это вынудило капитана отказаться от намеченных планов. Как и Картерет, он пришел к выводу, что «Земля Девиса» не что иное, как острова Сан-Феликс и Сан-Амбросио. Корабли повернули на северо-запад. Матросы и солдаты морской пехоты ежедневно пополняли скудную и однообразную пищу жирными тунцами и скумбрией. 21 марта они увидели в желудке очередного тунца небольших рыбок, которые, как правило, встречаются лишь в прибрежных водах. Примета не обманула. Через день французы увидели с борта корабля группу островов, которые Бугенвиль назвал Катр Факарден. Это были невысокие клочки суши со множеством кокосовых пальм. Приблизиться к ним не удалось, поскольку нигде не было подходящего места для якорной стоянки. Это были атоллы Нукутаваке, Пинаки. Ваираатеа и Вахитахи, лежащие в центре архипелага Туамоту вблизи двадцатого градуса южной широты. Мимо них однажды уже проходил Уоллис. И если неизменно придерживаться избранного курса, то вскоре можно выйти к острову Таити. Так и произошло. Но прежде команда попыталась высадиться на обнаруженном западнее острове Акиаки, на котором были замечены местные жители, вооруженные копьями. Но и эта попытка, к великому огорчению Бугенвиля и его спутников, оказалась неудачной. Капитан писал: «Зелень острова ласкала взор». То же повторилось и у других островов, растительный мир которых не только доставлял усладу глазам, но и возбуждал аппетит. Но лот не доставал дна ни на глубине сто двадцать, ни на глубине двести саженей. Очень скоро всем надоело лавирование между низкими, плоскими и торчащими из больших глубин атоллами. В конце марта Бугенвиль повернул на юг и покинул «облачную гряду островов», названную им «Опасным архипелагом». Это название довольно долго не выходило из употребления. Мнимо близкому Южному континенту он посвятил критические и с тех пор часто цитировавшиеся слова: «Я никак не пойму, чем руководствуются наши географы, когда вслед за этими островами наносят побережье, которое, как они утверждают, видел Кирос… Я согласен с тем, что большое количество низких островов и уходящих за горизонт почти затопленных земель заставляет предполагать, что где-то по соседству находится материк. Но география-это наука, основанная на фактах, и нельзя, сидя в кабинете, утверждать что-либо, ибо это чревато серьезными ошибками, которые мореплавателям впоследствии приходится исправлять подчас ценой собственного горького опыта».

Между тем людей на кораблях подстерегали разные беды: цинга, нехватка пресной воды и свежей провизии. С цингой они пытались бороться при помощи лимонного сока, пресную воду добыть, используя опреснительную установку, которая за двенадцать часов работы давала четверть тонны пресной воды. Свежую провизию удалось достать лишь в первые апрельские дни. 2 апреля моряки увидели остров Мехетиа, а затем и Таити.

Имеет смысл еще раз привести слова Бугенвиля. Ведь его перо оказалось намного искуснее, чем перо его предшественника Уоллиса. «Возвышающийся амфитеатром берег представлял чарующее зрелище. Хотя горы здесь и очень высоки, однако нигде не видно голых скал: все покрыто лесами… Менее возвышенные участки острова перемежались лугами и рощами, а по всему побережью у подножия гор тянулась кромка ровной низменности, покрытой растительностью. Там среди бананов, кокосовых пальм и других деревьев, отягощенных плодами, мы увидели жилища островитян».

Не менее отрадным оказался и передний план этой картины. Десятки лодок крутились вокруг кораблей. Люди, сидевшие в них, в обмен на несколько гвоздей предлагали дичь, фрукты и усладу совершенно иного рода. Однако их гостеприимство оказалось таким же чрезмерным, как и любопытство: кока, вопреки запрету Бугенвиля откликнувшегося на приглашение таитянки и последовавшего за ней на берег, жители острова тотчас раздели догола и стали тщательно рассматривать его обнаженное тело. В результате перетрусивший кок оказался уже не в состоянии выполнить свое первоначальное намерение, хотя островитяне очень настаивали на этом.

В помещении для собраний, расположенном на том участке берега, вблизи которого «Будёз» и «Этуаль» бросили якоря, седовласый вождь Эрети принимал Бугенвиля и его офицеров более подобающим образом. Возникавшее взаимное согласие сменялось мрачными мыслями, едва только обнаруживалось, что кто-то из местных жителей похищал у офицера пистолет. Эрети откровенно возмущался и проявлял желание участвовать в поисках оружия, но хитрый дипломат Бугенвиль давал ему понять, что это, мол, не нужно, поскольку добыча принесет смерть похитителю. На следующий день вождь приносил пистолет, а в знак раскаяния еще свинью и несколько кур. События последующих дней вносили всё большую ясность в некоторые мечтательные и восторженные впечатления, содержавшиеся в рассказах участников плавания. При доставке на корабли питьевой воды, во время рубки деревьев или при выполнении командой каких-нибудь других работ таитяне постоянно предлагали свою помощь, развлекали гостей танцами и пением, одаривали их украшениями, циновками, сплетенными из полосок талы, и, буквально, заваливали дарами щедрой природы. Поддержанию дружеской обстановки способствовали игра французов на флейтах и скрипках, а также организованный ими фейерверк в вечерние часы. Подобно Уоллису, Бугенвиль посеял на Таити различные сорта зерновых, рис, кукурузу, лук и пряности. Впрочем, и его пребывание на острове не обошлось без печальных происшествий. В один из дней нашли застреленного островитянина. В другой раз натолкнулись на трех то ли убитых, то ли раненных штыками местных жителей. В первом случае убийца так и остался не найденным. Во втором — Бугенвиль приказал заковать в кандалы четверых подозревавшихся в преступлении солдат. Это было сделано в присутствии Эрети. Но несмотря на эти инциденты и то, что «более ловких плутов, чем эти островитяне, не сыщешь во всей Европе», капитан назвал остров Новой Киферой. К этому его побудили, по-видимому, идеальные представления о природе и человеческой сущности, присущие античному миру. Кифера считалась местом рождения красавицы-богини Афродиты. Сказалось и влияние идей Руссо. Ведь Бугенвиль писал о «стране, где продолжает господствовать свобода золотого века». Восторженное описание, в котором остров Таити сравнивался с мечтой, утопией или оказывался похожим на храм любви, дал Коммерсон. Но в сообщениях капитана Бугенвиля преобладали несравненно более проницательные наблюдения. Так, в частности, он отметил, что население острова состоит из двух различных народностей, что оно часто ведет войны и в социальном отношении полностью дифференцировано. Кроме того, он писал о религиозных верованиях, культе умерших, методах ухода за больными, а также о многочисленных навыках и обычаях, на которые не столь образованный Уоллис практически не обратил внимания. К тому же французы смогли узнать много интересного и полезного из рассказов таитянина Ахутору, брата Эрети, выразившего желание поехать с ними во Францию.

Пребывание на Новой Кифере завершилось 15 апреля 1768 года. Важные обстоятельства вынудили корабли продолжить плавание: коралловые рифы у берегов Хитиаа сыграли злую шутку с якорными канатами — за каких-нибудь девять дней корабли потеряли не менее шести якорей; к тому же в инструкциях содержалось указание на то, что плавание в целом ни в коем случае не должно длиться более двух лет, поскольку в Париже считали, что мир с Англией окажется не столь продолжительным.^⁸⁷ Бугенвиль направил корабли строго на запад. И очень скоро он получил «неоспоримое доказательство того, что обитатели островов Тихого океана общаются между собой даже на значительных расстояниях. В безоблачном небе сверкали звезды; внимательно их разглядывая, Аотуру (Ахутору) указал нам на яркую звезду в поясе Ориона, говоря, что если взять направление на эту звезду, то через два дня мы увидим богатую землю, где он бывал и где у него есть друзья… Он, не задумываясь, назвал на своем языке большую часть ярких звезд, на которые мы ему указывали». Бугенвиль назвал это умение отыскивать путь «полинезийским методом навигации». Однако он приказал и дальше плыть в западном направлении, хотя видел, что это огорчило Ахутору. В начале мая экспедиция приблизилась к каким-то островам. Бугенвиль полагал, что это земли, ранее открытые Тасманом, но оказалось, что французы шли по пути Роггевена: мимо группы островов Мануа, островов Тутуила и Уполу. Это были острова Самоа, которые Бугенвиль назвал архипелагом Мореплавателей, настолько сильное впечатление произвели на него быстрые и юркие лодки местных жителей. «Несмотря на то что мы шли со скоростью семь или восемь морских миль в час, ЭТИ парусные пироги свободно ХОДИЛИ вокруг наших кораблей, точно мы стояли на якоре».

Торговля, которую моряки начали вести с островитянами, сидевшими в нескольких лодках, оказалась не столь обильной. В обмен на куски красной материи, которым здесь придавалось большее значение, чем металлическим предметам, моряки получили клубни ямса, кокосовые орехи, тапу грубой выделки, копья с закаленными в огне остриями, рыболовные крючки, сделанные из китового уса, и немного черепашьего панциря.

Острова, на которых в силу природных условий в изобилии имелось все мыслимое и немыслимое, могли обеспечить экспедицию всем необходимым, но бушующий прибой никак не позволял кораблям стать на якорь. Прошло не так уж много времени, и практически все участники плавания заболели цингой. На стол подавали «скверную солонину и начавшие портиться овощи».

И тем не менее Бугенвиль продолжал упрямо идти на запад, а не свернул, как его предшественники, на Новую Гвинею. Его мужество было вознаграждено. 22 мая корабли подошли к группе островов, на которые вот уже сто пятьдесят лет не падал взгляд европейцев: «Австралия Святого Духа» Кироса, или Новые Гебриды. Капитан дал следующие названия островам: Аврора (Маэво), Лепре (Аоба), Пентекот (Пентекост) и Пик-Этуаль (Мера-Лава). Ему понравился их гористый лесистый вид. Правда, местных жителей Бугенвиль описал без особого восторга, ибо они не шли ни в какое сравнение с таитянами. «По цвету кожи островитяне принадлежат к двум разновидностям: у одних цвет кожи черный, другие похожи на мулатов. У них толстые губы, густые курчавые волосы; у некоторых волосы желтого цвета. Роста они небольшого, некрасивы, плохо сложены; большинство со следами проказы… Среди них было мало женщин;…единственная одежда их состоит из передников; они носят шарфы, которыми привязывают своих детей к спине. Мы видели несколько кусков ткани, из которой сделаны эти шарфы, украшенной прелестными узорами, нарисованными темно-красной краской. Островитяне не носят бороды. Ноздри у них проколоты, чтобы вдевать украшения, на руках браслеты из зубов кабана или большие кольца, кажется, из кости, на шее — пластинки из панциря черепах, которых здесь на побережье много».

Культовая фигурка предка (Новые Гебриды). Тело сделано из свернутых банановых листьев, на плечах украшения из перьев, подобные тем, которые надевали во время исполнения ритуальных плясок

Очень подробно, имея на то полное основание, Бугенвиль описал оружие этих людей: луки и стрелы, острия которых снабжены длинными костяными наконечниками, дубинки, сделанные из железного дерева, и камни, которые люди бросают, не используя пращи. Во время высадки и пребывания на острове Аоба Бугенвиль вынужден был рассеять с помощью мушкетов отряды воинственных островитян. И к какому бы острову французы ни приближались, отовсюду можно было слышать звуки военных барабанов. Постоянная враждебность и агрессивность местных жителей отбивала всякую охоту к дальнейшему пребыванию на островах. Когда в один из дней на команду шлюпки, посланной на разведку, было совершено нападение и матросы под прикрытием огня из мушкетов уничтожили прибрежное поселение, капитану пришлось «принять меры, чтобы впредь не позорить себя подобным злоупотреблением своего превосходства». Поскольку у Бугенвиля не было лишнего времени, суда уже потеряли несколько якорей, а меланезийцы продолжали проявлять враждебность, у него не оставалось выбора: в конце мая корабли покинули Новые Гебриды, пройдя через пролив, разделяющий острова Эспириту-Санто и Малекула. Сейчас этот пролив носит имя Бугенвиля. Находящиеся здесь острова он назвал по аналогии с группой островов в Эгейском море Большими Кикладами. Сравнение не слишком удачное, как, впрочем, и предположение, что он якобы вновь нашел ту бухту, в которой Кирос хотел воздвигнуть свой Новый Иерусалим. Однако нет сомнений в том, что французы еще раз открыли «Землю Святою Духа». Следовательно, оставалось одно — проверить, соединяется ли она, как предполагали многие картографы того времени, с Австралией или Новой Гвинеей. «Чтобы получить ответ на эти вопросы, следовало пройти по той параллели [пятнадцатому градусу южной широты] еще более трехсот пятидесяти лье [около двух тысяч километров]. Я решился на это, хотя состояние и количество нашего провианта настоятельно требовали захода в какую-нибудь европейскую колонию; в дальнейшем я расскажу, как мы едва не стали жертвой своего упорства».

И снова французы поплыли на запад. В ночь на 4 июня они заметили песчаную отмель, через день увидели плывшие по воде ветки, сучья и незнакомые плоды. И хотя с юго-востока дул довольно сильный ветер, море оставалось спокойным. Бугенвиль предположил, что в том направлении находится суша. И в самом деле, корабли приближались к восточному побережью полуострова Кейп-Йорк и вскоре подошли к восточной кромке Большого Барьерного рифа. То, что последовало за этим, любой капитан воспринимал бы с неприятным ощущением. Взору моряков открылась казавшаяся бесконечной цепь рифов. «Обнаружение этих рифов мы восприняли как предостережение судьбы и подчинились ей», — писал Бугенвиль, отныне мучимый другими заботами. Солонина стала окончательно несъедобной, и многие предпочитали вместо нее есть крыс. Не оставалось ничего иного, как идти на север, в голландские владения. Пересечь Торресов пролив капитан не решился, ведь пока еще не была раскрыта тщательно оберегавшаяся испанцами тайна его существования.

10 июня мореплаватели подошли к южной оконечности Новой Гвинеи. Луга, покрытые сочной травой, леса и горы с контурами многочисленных вершин, терявшихся в облаках, приглашали путешественников остановиться здесь и отдохнуть, но ситуация, сложившаяся на борту, заставила продолжить плавание.

Барабан в форме человеческой головы. Юго-восточная часть Новой Гвинеи

Тот беглый взгляд, который моряки успели бросить на землю, благоухавшую ароматом цветов («чудесный аромат, предвещавший близость этой земли»), оказался спасительным, так как очень скоро разверзлись хляби небесные, поднялся туман и с моря в сторону суши подул сильный ветер. Если бы французы не увидели острова и продолжали придерживаться прежнего курса, несомненно, произошло бы кораблекрушение. Чтобы корабли не потеряли друг друга, через короткие промежутки времени производились выстрелы из пушек. Море было настолько бурным, что на палубу волнами заносило водоросли, ил и даже каракатиц. Об исследованиях давно забыли — люди вели борьбу не на жизнь, а на смерть. Бугенвиль приказал перестать бросать лот: опасность не становится меньше от того, что о ней уже знаешь. Он был вынужден запретить использовать в пищу кожаную обшивку рей и шкуры животных, из которых были сделаны мешки для муки. Но чувство голода было сильнее его приказов. Тот, кому удавалось поймать крысу, считал себя счастливым. Несколько раз с огромным трудом удалось избежать кораблекрушения. Наконец, в конце июня корабли прошли мимо группы островов, которую Бугенвиль назвал Луизиада. 28 июня 1768 года впередсмотрящие увидели Соломоновы острова. Но никому и в голову не пришло, что это были именно Соломоновы острова и ничто другое. В результате ошибочных расчетов протяженность южной части Тихого океана считалась значительно меньшей и поэтому на картах того времени Соломоновы острова изображались намного восточнее их действительного положения.

Уже первые жители островов, которых встретили французы, оказались настроенными весьма воинственно. Темнокожие, едва прикрытые узкими повязками мужчины держали в руках луки, дротики и щиты, сплетенные из тростника. Несколько раз они нападали на команды шлюпок, высланных на разведку. Один раз французы были вынуждены пустить в ход свое оружие, что оказалось роковым для восьми или девяти жителей Соломоновых островов. Это произошло вблизи клочка суши, который Бугенвиль нарек островом Шуазёль. Захваченные во время этого инцидента лодки капитан описал довольно красочно: «Они хорошо построены и имеют значительную длину; корма и нос их сильно приподняты для защиты от стрел. Нос одной из пирог украшало деревянное скульптурное изображение человеческой головы с глазами из перламутра и ушами из панциря черепахи; лицо этой скульптуры напоминало маску с большой бородой; губы были выкрашены ярко-красной краской». Без особого труда мы узнаем описания весельных лодок, приведенные в донесениях Менданьи. Он тоже писал, что они не имели выносных поплавков, были похожи на полумесяц и имели фигурные украшения на носу. В лодках нашли оружие, фрукты, искусно сплетенные сети и высушенную человеческую челюсть. Итак, французам пришлось познакомиться с воинственными местными жителями. Их агрессивный характер, а также крайне плохое состояние провизии на борту заставили французов поспешить дальше. Вскоре на западе появился остров, покрытый густыми лиственными лесами. Высота его горных вершин превышала две тысячи метров. В наши дни он носит имя Бугенвиля. К северу от него был открыт остров Бука, на котором моряки безуспешно пытались выменять кокосовые орехи у проплывавших мимо островитян. Намеченная высадка на остров из-за сильного прибоя не состоятлась, и капитан отдал приказ продолжить плавание к Новой Британии Дампира, острову, на котором экспедиция надеялась наконец найти свежую провизию и пресную воду.

Свайные постройки на южном берегу Новой Гвинеи. Литография XIX века

Когда в конце первой недели июля корабли подошли к острову, ожидания людей оправдались далеко не полностью. Непрерывные дожди, нехватка кокосовых орехов и бананов, неудачная рыбная ловля, но зато тьма-тьмущая мошкары, доставлявшей людям страшные мучения, великое множество скорпионов и змей — все это отнюдь не содействовало отдыху команды. Люди напрасно охотились за немногочисленными дикими свиньями, водившимися в тех исключительно влажных и оглашаемых криками какаду лесах. Им удалось настрелять лишь немного голубей и поймать несколько черепах. Один из матросов, искавший моллюсков, нашел на морской отмели кусок свинцовой пластины с обрывками нескольких английских слов: «hor’d here…ick Majesty's». Нетрудно было догадаться, что здесь на якоре стоял корабль под британским флагом. Позднее, в Батавии, Бугенвиль узнал, что на острове высаживался Картерет и этот остров уже в течение года именуется Новой Ирландией. И тем не менее французам тоже удалось внести здесь весомый вклад в историю тихоокеанских открытий: во время солнечного затмения под руководством Верона достаточно точно была определена долгота Порт-Праслина (Говерс-Харбора) на Новой Ирландии. Поэтому капитан мог с полным правом и с гордостью заметить: «Эти наблюдения тем более важны, что при их помощи, а также при помощи астрономических наблюдений, сделанных на побережье Перу, наконец удалось совершенно точно установить протяженность по долготе обширного Тихого океана, которая до сих пор была определена неверно».

Время стоянки в Порт-Праслине окончилось. 24 июля корабли пошли курсом на север вдоль побережья Новой Ирландии. Экспедиция неоднократно встречала островитян, но надежды на удачную торговлю быстро исчезали. К тому же французам пришлось обороняться от нападений. В конце концов Щ лись вынужденными есть гнилую солонину, хотя до этого предпочтение отдавалось крысам и старой коже. Впрочем, не хватало не только пищи. Бугенвиль распорядился разрезать палатки, чтобы матросы могли из этой ткани сшить себе брюки. Когда повернули к острову Буру, одному из Молуккских островов, на кораблях насчитывалось уже пятьдесят человек, тяжело больных цингой. По этому поводу Бугенвиль писал, что старый спор о местонахождении ада уже окончен. Это место нашли. Появление французских военных кораблей, как, впрочем, и британских, было встречено голландцами с недоверием и неудовольствием. 28 сентября 1768 года «Будёз» и «Этуаль» пришли в Батавию. Наконец-то завершилось полное лишений плавание по исключительно опасному отрезку пути.

Однако порт, в котором свирепствовала лихорадка, стал местом новых мучений. Дизентерия и малярия вынудили французов спешно отправиться в дальнейший путь. В начале ноября они подошли к острову Маврикий. Здесь более тихоходный «Этуаль» был оставлен на ремонт. Через пять недель, покинув Маврикий, Бугенвиль снова тронулся в путь. 16 марта 1769 года он вернулся в Сен-Мало. Завершилось первое кругосветное плавание под французским флагом.

Маршрут плавания Бугенвиля в юго-западной части Тихого океана. Фрагмент карты, приложенной к его книге «Кругосветное путешествие на фрегате «Будёз». Соломоновы острова помещены на карте на линии экватора и более чем на двадцать градусов восточнее их истинного местоположения

И хотя не все связанные с этим плаванием надежды оправдались, оно тем не менее ознаменовало собой грандиозный успех. На обоих кораблях от болезней умерло всего девять человек. Было доказано, что и французские моряки могут с блеском выносить все тяготы плавания по Тихому океану. Впервые ученые, принявшие участие в морской экспедиции, пополнили географические знания солидными естественнонаучными наблюдениями и открытиями. Впервые с высоким уровнем достоверности была определена протяженность Южного моря с запада на восток. Бесценными оказались полученные навигационные знания, составленные картографические материалы и приобретенная в результате всего этого уверенность в своих силах. Вряд ли все последующие французские экспедиции в Тихий океан, число которых после Бугенвиля быстро росло, осуществились бы столь же успешно, если бы его плавание имело такую же судьбу, как экспедиция Лаперуза и его спутников. И наконец, результаты плавания Бугенвиля придали более четкие очертания духовному фону будущей французской буржуазной революции. Читателям изданной в 1771 году невиданным для того времени тиражом книги Бугенвиля «Кругосветное путешествие на фрегате «Будёз» было документально показано, что порядки, господствующие в их стране, не были раз и навсегда установлены от бога. Дидро, Вольтер и другие просветители очень скоро стали умело использовать возможности, предоставленные им идеализированным описанием тихоокеанских сообществ, для ведения антиклерикальной и антифеодальной полемики.

Побережье залива Картерета на острове Новая Ирландия. Гравюра XIX века

Но сам Луи Антуан де Бугенвиль оставался роялистом, хотя и просвещенным. Его, наверное, поражало то обстоятельство, что при чтении его книги люди просто не замечали умело описанного им жалкого положения жителей Патагонии и Огненной Земли, кровавой племенной розни в Меланезии и социального расслоения на Таити. Подобно многим другим, подобно королю, которого он в 1792 году взял под свою защиту в Тюильри, он был сыном своего времени, которое не был в состоянии оценить. Сказанное относится и к 1778–1782 годам, когда Бугенвиль в морской войне против Англии встал на сторону североамериканских мятежников. В самом начале буржуазной революции ему предложили пост морского министра, но он предпочел заниматься научными трудами. Только позднее Бугенвиль вновь поступил на государственную службу: он вошел в число экспертов, готовивших вторжение Наполеона Бонапарта в Египет. В августе 1811 года в возрасте восьмидесяти двух лет он умер. С тех пор Бугенвиль входит в число тех великих людей Франции, чей прах покоится в парижском Пантеоне.

Вторичное открытие Новой Зеландии

В ноябре 1767 года британское Королевское общество учредило комиссию по подготовке к очередному тихоокеанскому плаванию. Подходящим предлогом для организации плавания послужило редкое в астрономических анналах событие — прохождение Венеры через солнечный диск, дающее возможность наблюдать ее между Землей и Солнцем. Установление длительности этого явления позволило бы рассчитать некоторые расстояния между планетами. Событие должно было произойти 3 июля 1769 года. Наиболее удобным местом для наблюдения оказался один из островов Южного моря. Необходимые средства мог предоставить парламент, а с просьбой о выделении корабля Королевское общество обратилось к королю Георгу III. В феврале 1768 года он дал указание адмиралтейству найти подходящий корабль, оснастить его и укомплектовать командой.

Хотя интересы членов адмиралтейства были весьма далеки от астрономии, само астрономическое событие было им очень на руку. Как раз в это время Бугенвиль прошел Магелланов пролив и вышел в открытое море. И в Уайтхолле и в Дептфорде с неудовольствием узнали о проникновении французов в Тихий океан. В мае 1768 года в Англию возвратился Уоллис. Его сообщение о горных цепях, будто бы увиденных кое-кем из членов команды в памятный июньский вечер к югу от Таити, вероятно, вызвало заметное оживление: может быть, именно там находится Terra australis, вожделенный континент с миллионами трудолюбивых подданных и исправных налогоплательщиков, будущее место для основания морских баз, рудников, плантаций. Дампировы австралийцы с глубоко посаженными глазами, байроновы жители островов Гилберта, увешанные ракушками, у которых нет даже достаточного количества кокосовых орехов, — все это не то, что может заинтересовать хотя бы одного министра или заставить кого-либо из лордов адмиралтейства затребовать карту тех районов. Но вот Уоллис сообщил о плодородных густонаселенных землях, где правит король. Адмиралы вовсе не настроены уступать такую многообещающую экспедицию всецело Королевскому обществу. Когда подготовительная комиссия предложила назначить руководителем плавания географа Александра Далримпла, сэр Эдвард Хаук, первый лорд адмиралтейства, ответил, что он скорее даст отрубить себе правую руку, чем допустит к командованию экспедицией гражданское лицо. Руководство морского ведомства начало искать целеустремленного, опытного морского офицера, который не только осознавал бы огромную ответственность, возложенную на него, но был бы также гидрографом и математиком, знающим как хитросплетения дипломатии, так и тяготы военного дела. И они такого нашли.

Это был Джеймс Кук, родившийся в 1728 году в Йоркшире в семье батрака-поденщика. В возрасте семнадцати лет он поступил приказчиком в лавку торговца колониальными товарами в портовом городке Стейтс. Видимо, именно тогда у него пробудился интерес к морю. Через полтора года Кук бросил работу в лавке и завербовался корабельным юнгой в фирму «Джон и Генри Уокер» в Уитби, занимавшуюся перевозкой угля. Начались плавания в Северном море между Норвегией и Нидерландами, в Балтийском и Ирландском морях. Это были годы учения и тяжелой матросской работы на морозе и под дождем, в водах, полных коварных мелей и течений. Но эти тяготы были обычными для той службы, которую избрал Кук. Удивительным было другое. В зимние месяцы, когда корабли ставились на прикол в Уитби и приводились в порядок, он настойчиво стремился расширить и улучшить свои знания. Экономка Джона Уокера Мэри Прауд позже рассказывала, что она всегда поддерживала это стремление молодого матроса к учению.

Джеймс Кук. Портрет кисти Натаниеля Данса, современника Кука

Поскольку занятия приходились, как правило, на вечернее и ночное время, она всегда старалась иметь в доме большой запас свечей и предоставить Куку тихий уединенный уголок. Старания Кука увенчались успехом. В 1752 году он стал шкипером, а через три года должен был бы получить должность капитана и начать самостоятельно водить корабли. Но в биографии Кука наступил поворотный момент. В двадцатисемилетнем возрасте он вдруг отказался от заманчивой перспективы и записался добровольцем в британский военный флот. Начиналась война с Францией, и можно только догадываться о честолюбивых надеждах Кука. Возможно, он уже тогда почувствовал, что однообразие плаваний на «угольщиках» ограничит в будущем его возможности. Джон Уокер, всю жизнь бывший его покровителем, а впоследствии и почитателем, заметил на этот счет, скорее неодобрительно, чем поясняюще, что мечтой честолюбивого Кука всегда была служба на военном корабле.

Бывший шкипер очень скоро сумел обратить на себя внимание начальства. Во время службы на корабле «Игл» под командованием Хью Паллисера, который впоследствии стал губернатором Ньюфаундленда, генеральным инспектором военно-морского ведомства и лордом адмиралтейства, его повысили в должности. Он стал боцманом, а затем помощником штурмана. Ему доверили провести топографическую съемку в Ла-Манше и доставить результаты в Лондон. Одновременно Кук продолжал совершенствовать свои знания и через два года после перехода на военную службу выдержал экзамен на звание штурмана. Наряду со своими новыми обязанностями он брал на себя еще и решение гидрографических задач, с которыми блестяще справлялся в последующие годы службы, в частности во время канадской кампании. Знакомство с геодезистом Сэмюелем Холлендом пробудило у Кука интерес к вещам, знание которых не было так уж необходимо штурману: он занялся углубленным изучением сферической тригонометрии и ее практического применения при определении местоположения наблюдателя с помощью земных и астрономических объектов. Уже к 1759 году он стал одним из самых выдающихся представителей своей профессии. Адмирал Колвилл и генерал Уолф интересовались его мнением относительно своевременности высадки десанта на берег, проведенные им работы по картографированию района реки Святого Лаврентия создали предпосылки для захвата Квебека, в одном из лондонских картографических издательств вышла в свет его первая карта. Через три года адмирал Колвилл писал в адрес адмиралтейства, что считает штурмана Джеймса Кука, благодаря его выдающимся способностям «как нельзя более подходящим и для заданий, им уже выполненных, и для новых более крупных поручений подобного рода». После такой аттестации Куку была передана под командование семидесятитонная шхуна «Гренвилл», на которой ему предстояло проделать титаническую работу: произвести картографирование глубин и береговой линии Ньюфаундленда.

В последующие пять лет Кук приобретал и совершенствовал те качества и знания, которые обусловили его будущие успехи. Он действовал творчески и по-деловому: проводил измерения теодолитами, астрономическими квадрантами и маятниковыми часами на суше, октанами, балансовыми часами, компасами и футштоками — на корабле. Возникло множество карт, отличавшихся от предыдущих. На картах Кука глубины были указаны не просто графически, но с учетом того, каким курсом при различных погодных условиях корабли могли бы приблизиться к берегу. Подробные сведения о приливах и отливах, магнитных склонениях, удобных якорных стоянках, источниках питьевой воды чередовались с тщательно зафиксированными ландшафтными особенностями береговой зоны. Листы карт отражали больше, чем добросовестность, они говорили о знаниях, умении, рассудительности, предвидении. Все исследования были проведены при самых неблагоприятных погодных условиях, на пустынном берегу, изрезанном расщелинами и усеянном обломками скал. Кук приобрел опыт плавания в водах, забитых льдами, в тумане и среди мелей, успешно боролся с цингой, употребляя травяные настои, получал питьевую воду из айсбергов, пережил все опасности, подстерегающие мореплавателя. Многообразную деятельность Кука в то время можно еще дополнить тем, что он сыграл решающую роль в установлении новых границ рыболовства между Великобританией и Францией, что он наблюдал солнечное затмение^⁸⁸ и что его данные вместе с многообещающими вычислениями были опубликованы в журналах Королевского общества. Итак, вот он — целеустремленный, компетентный моряк, имеющий опыт как в деликатных миссиях, так и в астрономических исследованиях, о которых в адмиралтействе очень кстати вспомнили. И 25 мая 1768 года лорды адмиралтейства провозгласили штурмана Джеймса Кука лейтенантом королевских военно-морских сил и назначили командиром будущей экспедиции в Южное море.

Корабль «Индевор», которым предстояло командовать Куку, был крепким и ладным «угольщиком»^⁸⁹, построенным на верфи в Уитби и имевшим водоизмещение триста семьдесят тонн. Плоскодонный корпус и небольшая осадка в сочетании с большой вместимостью трюмов и удобным в управлении такелажем делали «угольщик» наиболее подходящим судном для исследовательских плаваний. Эндрю Киппис, первый биограф Кука, утверждал, что именно Кук заставил адмиралтейство выбрать такой корабль. Как бы там ни было, но выбор был удачным. На борт было взято столько провизии, чтобы ее хватило команде из девяноста четырех человек на восемнадцать месяцев: вяленое мясо, сухари, квашеная капуста, бульонные кубики, растительное масло, уксус, мука, пиво, несколько тысяч литров вина, кроме того — живые птицы, свиньи и та самая коза, которая во время плавания Уоллиса пощекотала рогами любопытного таитянина. Не были забыты зеркала, топоры, иголки, стеклянные бусы, куклы для простодушных островитян и зеркальные телескопы и другие новейшие технические средства для собственного употребления. Только в одном лорды адмиралтейства не уступили Куку: ему пришлось списать на берег однорукого повара.

Офицеры плавания тоже были подобраны осмотрительно: добросовестный первый помощник Захария Хикс; Джон Гор, второй помощник, уже плававший с Байроном и под командованием Уоллиса испробовавший себя на Таити в роли «сеятеля»; помощник штурмана Чарлз Кларк, произведенный в лейтенанты после смерти Хикса и тоже принимавший участие в плавании Байрона. Научный штат экспедиции был представлен натуралистом Джозефом Банксом, астрономом Чарлзом Грином, ботаником Даниелем Карлом Соландером, а также секретарем Банкса Германом Дитрихом Сперингом и двумя художниками. Времена плаваний под пиратским флагом и случайных поисков Южной Земли прошли, исследование Океании становилось делом государственным, подспудное прежде стремление к власти и знаниям выступило теперь на первый план.

Секретные инструкции, полученные Куком, гласили, что по окончании астрономических наблюдений на острове Таити он должен искать «континент или обширную землю к югу от маршрута, коим недавно проследовал капитан Уоллис…» «Вы должны также тщательно наблюдать свойства почв и всего, что на них произрастает; зверей и птиц, которые водятся или бывают в этой земле, рыб, коих удастся обнаружить в реках или близ берега, указывать степень изобилия оных. Буде же обнаружите Вы руды, минералы или драгоценные камни, Вы должны доставить образцы таковых, а также образцы семян, плодов и зерна, каковые сможете Вы собрать… Вы должны также наблюдать нрав, дух и расположение туземцев, отмечая численность их, и любыми средствами пытаться установить с ними дружбу и согласие, вручая им в дар безделушки, каковые могут быть у них в цене, привлекая их к торговле и обращаясь с ними учтиво и достойно». В инструкциях указывалось, что капитан должен «с согласия туземцев, именем короля Великобритании вступать во владение соответствующими землями в этой стране или, если Вы обнаружите, что она необитаема, вступать во владение ею для Его Величества в качестве первооткрывателей и первовладетелей, устанавливая при этом необходимые знаки и надписи». В том случае, если Кук не найдет Южную Землю, он, согласно инструкции, должен был обследовать берега Новой Зеландии и возвратиться назад, обогнув либо мыс Доброй Надежды, либо мыс Горн.

Маршруты плаваний Кука в Тихом океане (по Дж Биглхоулу)

Плавание началось 25 августа 1768 года в Плимуте.^⁹⁰ «Индевор» миновал Мадейру, Рио-де-Жанейро и вокруг мыса Горн, где Кук проник к югу дальше, чем кто-либо из его предшественников, вышел в южную часть Тихого океана. Длинная морская волна, движению которой явно не мешал никакой массив суши, убедила Кука, что здесь Южного континента не найти. Он приказал плыть на северо-запад, миновал архипелаг Туамоту, и 11 апреля 1769 года свершилось чудо, предопределенное, правда, навигационными таблицами, техническими инструментами господина Хадлея и старательным применением метода «лунных расстояний»: около шести часов утра на горизонте показались высокие зубцы гор, переливающиеся зелеными и темно-синими красками, — Таити.

Через два дня «Индевор» бросил якорь в бухте Матаваи. Прием, оказанный англичанам, был дружеским, даже экзальтированным, хотя время от времени омрачался мелкими кражами. Терпимо еще, когда у Кука пропала пара носков, у Соландера — бинокль, а у хирурга Монкхауза — табакерка с нюхательным табаком. Но вот таитяне обезоружили одного из вахтенных, который охранял разбитый для астрономических наблюдений лагерь, получивший название Пойнт-Венера, и утащили у него мушкет. Солдаты британской морской пехоты открыли огонь и убили островитянина. Но стрелков ожидало все что угодно, только не похвала, ибо реакция Кука была суровой: он категорически запретил впредь стрелять в воришек, поскольку никто не имеет права распоряжаться жизнью и смертью другого человека по своему усмотрению. И хотя в Англии по закону воров обыкновенно вешали, это, по мнению Кука, не было достаточным основанием для того, чтобы на Таити их расстреливать.

Сегодня такое поведение кажется нам само собой разумеющимся, но тогда оно таковым не было. Последующие события покажут, что могли бы натворить солдаты, так охотно стреляющие из ружей, если бы их командиром был человек менее гуманный. Ведь жестокость была обычным явлением повседневной жизни на судах военно-морского флота. Например, в Канаде Кук был свидетелем того, как нарушители получали в наказание от пятисот до шестисот ударов плетью. Правда, проблема краж, с которой англичане столкнулись на Таити, не могла быть решена с помощью одних только гуманных мер. Слишком велико было искушение, в которое вводили неведомые предметы, слишком непонятно было островитянам, выросшим в условиях полной свободы и природной щедрости, мировоззрение европейцев. Когда исчез астрономический квадрант, предназначавшийся для наблюдений, Кук вынужден был пустить в ход средство, всегда приносившее ему полный успех (до того рокового дня на Гавайских островах), — захват заложника. Он не мог знать тогда, как чувствительно это задевало всю свято почитаемую систему океанийских представлений о неприкосновенности. Взяв в плен таитянского вельможу, являвшегося носителем табу «мана», то есть принадлежавшего к социальной прослойке, наделенной сверхъестественной силой, он тем самым лишал его этой силы.

3 июня были проведены наблюдения, ставшие поводом для предпринятого плавания. И хотя безоблачное небо благоприятствовало этим наблюдениям, позже выяснилось, что сомнения Кука не были лишены оснований: атмосфера Венеры помешала точному фиксированию начала и конца явления, поэтому результаты наблюдений, полученные в различных точках Земли, сильно отличались друг от друга, и таким образом эксперимент «прохождение Венеры» закончился неудачей.

Англичане оставались на острове еще шесть недель, и дневниковые записи Кука являются важнейшим источником сведений о природных условиях и жизни населения Полинезии того времени. Правда, это не только его заслуга: капитан охотно пользовался записями Джозефа Банкса, признавая справедливость его наблюдений. У человека, которому было чуждо самодовольство, который всегда жадно и без всяких предубеждений учился у других, а полученные знания затем осмысленно применял, согласно собственным воззрениям, опять появились новые интересы. Он внимательно наблюдал, как систематически и последовательно проводили ученые ботанические и зоологические исследования. Он принимал участие в их экспедициях; даже работа художника Сиднея Паркинсона (другой художник к тому времени умер от эпилепсии) вдохновила его попробовать свои силы еще и в этой области. В его рисунках есть, конечно, подражание, но достаточно и самостоятельных сюжетов — Куку нельзя отказать в оригинальности. Действия этого первооткрывателя, по праву вызывавшие восторг и снискавшие ему заслуженную славу, определялись не только ему самому присущими чертами. Например, часто восхваляемый порядок, заведенный им во время пребывания на Таити, а также некоторые правила гигиены на борту были заимствованы у Уоллиса; квашеная капуста, которой кормили команду, была доставлена на борт не по его указанию, и даже за работой

натуралистов он поначалу наблюдал с определенной долей скептицизма. Но уж если что-то приковывало к себе его внимание, он отдавался этому целиком и формировал затем новые идеи, претворял в жизнь новые начинания.

Сообщения Кука об островах Общества опровергли все восторженные описания беззаботного существования на островах Южного моря. Кук писал, что жизнь их обитателей зависит от регулярного возделывания посадок различных культурных растений, таких, как ямс, таро, батат и бананы, а также от заботливого ухода за рощами кокосовых пальм и хлебных деревьев. Правда, капитан считал, что островитяне избавлены от проклятья в поте лица зарабатывать хлеб насущный, но тем не менее в его описаниях нет и намека на рай земной. Хотя и довольно схематично, Кук набрасывает картину жизни общества, где вся обрабатываемая земля является неограниченной собственностью знати и свободных землевладельцев, облагаемых налогом. Обрабатывают же ее представители низшего класса — «манахуне», чье социальное положение отдаленно сходно с положением крепостных крестьян в Европе. Пища, в основном вегетарианская, разнообразится мясом свиней, кур и собак, которые, как считает Кук, так же вкусны, как английские барашки. Правда, в экономическом отношении домашние животные не играют значительной роли, они являются в основном объектами престижа, а их мясо используется в пищу лишь во время многочисленных племенных празднеств. «Когда кто-либо из вождей закалывает свинью, ее мясо почти поровну делят между всеми соплеменниками, а так как их очень много, то на каждого приходятся крохи». Куку показалось странным, что островитяне редко выходят на рыбную ловлю, но позже выяснилось, что рыбная ловля, так же как и пользование луком и стрелами, является привилегией высших сословий.

О внешности жителей Таити Кук сообщает то же, что уже было известно от других мореплавателей. Однако он различает два типа людей: относительно малорослых темнокожих, к которым принадлежат в основном «манахуне», и статных светлокожих «хуи арии», представителей знати. Бросающаяся в глаза разница теперь объясняется следующим образом. «Хуи арии» прибыли когда-то на остров, покорили исконное население и захватили его земли. Внешность тех пришельцев стала идеалом таитянской красоты. Превыше всего у таитян ценилась светлая кожа, и было даже высказано предположение, весьма правдоподобное, что именно это обстоятельство сыграло важную роль в том восторженном приеме, какой оказали таитянки европейским морякам. Кстати, чары южной идиллии доставили немало забот и Куку: незадолго до отплытия два солдата морской пехоты Клемент Уэбб и Сэмюел Гибсон убежали со своими избранницами в горы, и Кук сумел заполучить их назад только после того, как взял в плен «королеву» Пуреа, вождей Тутеха и Тепуа и вместе с другими заложниками доставил на «Индевор». Для Уэбба и Гибсона любовное приключение закончилось двумя дюжинами плетей. Что касается островитян, то Куку удалось опять, в который раз, вернуть их расположение.

В дневнике Кука можно найти сведения почти обо всех проявлениях материальной культуры полинезийцев. Например, там говорится о материи из луба (тапе), употреблявшейся для изготовления одежды и циновок. Сырьем для нее служила кора деревьев, в частности произраставшего повсюду на острове хлебного дерева. Кору тщательно очищали, отделяли луб и замачивали его в воде. Затем вымоченный луб били колотушками, во много раз увеличивая его первоначальный размер. С помощью крахмального клейстера куски материи склеивали друг с другом, добиваясь нужной длины, или исправляли погрешности, возникшие во время обработки. Конечный продукт вне зависимости от исходного материала отличался высоким качеством, не был ни ломким, ни шершавым. Кук сравнивает самый лучший сорт тапы с тончайшим хлопчатобумажным полотном. Нанесенные на материю узоры очень украшали ее, кроме того, часто красилась и вся материя, причем предпочтение отдавалось красным, коричневым и желтым тонам.

Не менее тщательно Кук изучил и подробно рассказал об изготовлении лодок, оружия, орудий труда, способах обработки полей, общественном укладе и о религии островитян, хотя о ней он узнал очень немногое. Он восторгается мастерством строителей лодок, смелостью моряков, многие из которых могут назвать не менее семидесяти островов, лежащих в округе. А однажды Кук оказался перед «удивительным творением индейской архитектуры» — «аху» из Папары, строением девяностометровой длины, которое поднималось вверх ступенями на высоту до пятнадцати метров. Оно превосходило даже «марае» — место культовых обрядов и захоронений — и было сложено из базальтовых и известняковых тесаных блоков, подогнанных друг к другу каменными топорами и отшлифованных коралловым песком. У подножия строения земля была выложена плитами, на которых стояли «фата»-алтари, заваленные жертвоприношениями.

Хотя многое еще надо было осмотреть, нельзя было забывать, что лорды адмиралтейства считали Таити лишь промежуточным пунктом экспедиции. В сопровождении множества лодок с балансирами, в которых сидели островитяне и пытались превзойти друг друга в громогласных сетованиях и причитаниях, «Индевор» 13 июля 1769 года покинул бухту Матаваи. После посещения близлежащих островов Хуахине и Раиатеа в том же архипелаге, а также Руруту в группе островов Тубуаи, Кук повернул на юг навстречу легендарному континенту. Он продвигался до сороковой параллели, а затем приказал повернуть на запад, так как никаких признаков большой суши не было. «Я отказался от своего намерения… ибо паруса и рангоут могли получить такие повреждения, что мы вообще не смогли бы продолжать наше плавание». Значит, увиденные спутниками Уоллиса вершины гор были не чем иным, как свинцового цвета облаками, которые низко над горизонтом гнал пассат и которые обманули не одного моряка, плававшего в Тихом океане. В последние дни сентября, однако, появились совершенно определенные признаки земли: плавающие обломки деревьев, водоросли, тюлень. 6 октября двенадцатилстний юнга Николас Янг первым из европейцев заметил землю. Это было восточное побережье Новой Зеландии. Под баком и на кормовой палубе царило веселье: Ник получит обещанный в качестве вознаграждения галлон^⁹¹ рома. «Это определенно континент, который мы ищем», — радостно записал Джозеф Банкс, но капитану, явно не такому восторженному, было лучше знать, что это за земля.

Англичане пристали к берегу в устье реки Ваипоуа недалеко от сегодняшнего Гисборна. Первые же встречи с местными жителями повергли их в уныние, так как островитяне оказались воинственными и враждебными. Куку и его спутникам несколько раз едва удалось избежать судьбы, постигшей людей Тасмана. Однажды, после того как пришлось убить троих маори, чтобы самим спастись от смерти, Кук записал: «Убежден — гуманные люди, не испытав всего, что выпало на нашу долю, осудят меня за стрельбу». Чтобы избежать столкновений с местными жителями, Кук решил в дальнейшем производить измерения береговой линии с корабля, но у мыса Киднапперс маори попытались украсть мальчика. (Это был слуга Тупиа, таитянина, покинувшего на «Индеворе» родину, чтобы познакомиться с чудесами Европы.) Опять пришлось стрелять, опять погибли два или три островитянина.

Только когда Кук у мыса Тернегейн повернул к северу, все изменилось к лучшему. И хотя воины появлялись еще не раз, швыряли камни и выкрикивали свое чистосердечное приглашение: «Хаере май, хаере ки ута хеи пату аке!» («Идите к нам, идите на берег, и мы убьем вас нашими пату». Пату — это были палицы, по форме напоминавшие мечи, сделанные из твердого дерева, костей китов или нефрита), их легко можно было разогнать холостыми выстрелами. Последующие высадки на берег дали возможность Куку описать внешность и образ жизни исконных жителей Новой Зеландии: «Жители этой страны сильные, худые, хорошо сложены, подвижны, обычно выше среднего роста, особенно мужчины. Кожа у них темно-коричневого оттенка, волосы черные, бороды жидкие и тоже черные, зубы белые. Те, у кого лица не обезображены татуировкой, обладают довольно приятными чертами. У мужчин обычно длинные волосы, зачесанные наверх и связанные на макушке. У некоторых женщин волосы распущены по плечам (особенно у старых), у других коротко подстрижены… Местные жители, по-видимому, отличаются прекрасным здоровьем и долголетием. Многие старики и некоторые туземцы среднего возраста… татуируют лицо черной краской, но мы видели нескольких человек с татуировкой и на других частях тела: на бедрах, ягодицах. Обычно на тело нанесены переплетенные спирали, причем рисунок очень тонкий и красивый… Женщины вводят черную краску под кожу на губах. Как мужчины, так и женщины иногда красят лица и тела красной охрой, смешанной с рыбьим жиром». Что касается пищи населения, то она «не отличается разнообразием: корни папоротника, собачье мясо, рыба, дикая птица — главные ее виды, ибо здесь не разводят ямса, таро и бататов. Местные жители приготовляют пищу так же, как и туземцы островов южных морей: они жарят собак и крупную рыбу в ямах, вырытых в земле; мелкую же рыбу, птицу, моллюсков варят на костре». А натуралист Джозеф Банкс саркастически заметил, что они «питаются исключительно рыбой, собаками и врагами». И действительно, англичане неоднократно встречали доказательства того, что маори не пренебрегали мясом врагов, но, видимо, их побуждал к этому не голод, а скорее традиция.

Маориец. Гравюра по рисунку, сделанному во время плавания Кука

О постоянно существовавшей военной угрозе свидетельствовали укрепления, построенные на возвышенных местах и называемые «па». Они были огорожены могучими палисадами, за которыми на особых площадках лежали заранее приготовленные камни и копья для метания, чтобы отбивать атаки врагов. Припасы из корнеплодов и вяленой рыбы говорили о том, что укрепления рассчитаны на длительную осаду. Кук и его товарищи находили такие бастионы вблизи каждого поселения, которое они посещали. В отличие от других районов Полинезии, где жилища в поселках располагались просторно, дома маори концентрировались вокруг поселкового ядра, которое составляла деревенская площадь, дома вождей и знати, хижины жрецов и мастерские ремесленников, а также богато украшенные резьбой строения, где хранились припасы и где происходили племенные собрания.

Более холодный климат Новой Зеландии и ее большие лесные массивы способствовали тому, что жители строили прочные дома из дерева. Однако обстановка внутри домов была почти такая же спартанская, как и в других районах Полинезии: циновки на полу, циновки для сна, сосуды, в которых хранили съестные припасы. Но многие вещи были необыкновенно красивы, например очень умело изготовленная домашняя утварь, многочисленное оружие, украшенные богатым орнаментом предметы из дерева, костей или зубов китов и птичьих перьев. Кук отметил, что особенно большой изобретательности и художественного мастерства достигли маори в изготовлении деревянных резных предметов — фронтонов домов, разнообразных гребешков для украшения причесок, «носовых» фигур для лодок, резных узоров, которыми украшались штевни, — все было выполнено с исключительным умением, вкусом и вдохновением. При этом не следует забывать, что все эти вещи, равно как и лодки двадцатиметровой длины, предназначавшиеся для перевозки от сорока до ста человек, были сделаны лишь с помощью топоров из базальта или нефрита и резцов, сверл и скребков, изготовленных из камней, костей и ракушек.

Конечно, больше всего интересовали Кука местные средства мореплавания, самые большие из которых он сравнивал с судами-китобойцами, плававшими у восточных берегов Северной Америки. Он восторгался тем, как их долго и заботливо строили, тщательно измерял их размеры, описывал орнаменты и украшения из перьев и «странную человеческую фигуру с безобразнейшим лицом, огромным языком, который высовывается изо рта, и большими белыми глазами из «морских ушей» [ракушек]», которая украшала нос корабля. Высунутый язык (у маори он тоже означал вызов и браваду) англичанам приходилось видеть еще не раз, но отношения между ними и местными жителями стали более осмотрительными. Кук получил возможность с той же обстоятельностью, с какой он измерял лодки, знакомился с образом жизни островитян и описывал достижения их материальной культуры, заняться поисками минералов в наносном речном песке и изучить породы деревьев с точки зрения их пригодности для кораблестроения.

«Индевор» прошел вдоль всего северного побережья Новой Зеландии и в январе 1770 года продолжил плавание вдоль западного побережья. Как и на Таити, Кук использовал любую возможность, чтобы послать к берегу лодку и измерить прибрежные глубины. Кроме того, он вместе с Грином и офицерами занимался вычислением координат.

В середине января корабль бросил якорь в бухте, окруженной густыми лесами, которая в будущем станет излюбленной базой многих тихоокеанских экспедиций, — в бухте Шип-Ков в проливе Королевы Шарлотты^⁹². Там англичан тоже встретил град камней, но вскоре удалось установить дружеские отношения с местными жителями. Сразу было подмечено, что жизнь островитян находилась здесь на более низком уровне развития. Они не возделывали культурных растений, их одежда была сшита из грубых тканей, отсутствовали деревянные украшения; лодки, предметы домашнего обихода и строения не были украшены резьбой. На то имелись географические и исторические предпосылки, в то время еще не известные европейцам. Во-первых, англичане находились на Южном острове Новой Зеландии, отделенном от Северного проливом; во-вторых, здешние маори были потомками прибывших сюда в разное время переселенцев. Ранее необитаемые острова были впервые открыты и заселены около 950 года таитянами под предводительством вождей Купе и Нгахуе. Вслед за ними спустя двести лет сюда прибыли центральнополинезийские мореплаватели. И только около 1350 года появились смельчаки, «плывущие в даль», покинувшие свою родину, находившуюся в самом центре Полинезии. Они проделали путь в две тысячи пятьсот морских миль до «страны длинных белых облаков», покорили своих предшественников и основали своеобразную культуру, давшую начало культуре маори.

Все эти факты станут достоянием ученых будущих столетий. Кук же исследовал только то, что можно было увидеть самому, но сделал это очень основательно. 26 января в сопровождении Банкса и Соландера он поднялся на одну из вершин острова и увидел пролив, который сегодня носит его имя. Значит, Новая Зеландия — двойной остров. Однако, чтобы устранить любые сомнения, Кук приказал плыть вдоль пролива до мыса Тернегейн. Но как далеко простирается Южный остров в сторону полюса? Через восемь недель англичане обогнули Южный остров, и вопрос был решен. Звучит лаконично, но необходимы некоторые разъяснения, чтобы понять, что же кроется за этими скупыми словами. За те семь недель, что Банкс и Соландер провели вместе с Куком на островах Новой Зеландии, они обнаружили и собрали четыреста до той поры не известных видов растений, сделали множество чучел птиц, рыб, земноводных и других представителей местной фауны, составили словарь языка маори. Вдоль неизвестных берегов было пройдено около трех тысяч морских миль, попадали в туманы, штормы и другие опасные ситуации, потеряли многие квадратные метры парусов и не один метр бегучего такелажа. На карту почти без пропусков и довольно точно были нанесены контуры двойного острова. До того времени ни одно исследовательское плавание в Тихом океане не дарило науке таких исчерпывающих сведений, ни один район Океании не был так точно исследован.

Добросовестность, знание, мастерство, рассудительность, предвидение — так была оценена деятельность Кука у берегов Ньюфаундленда. Теперь позволительно было добавить — гуманность и, конечно, еще одно слово, с которым, вообще говоря, следует обращаться весьма осторожно, — гениальность. Но в данном случае осторожность неуместна. Тот, кто так блестяще выполнил возложенную на него задачу и теперь мог возвратиться домой, где его ждали заслуженные почести, выбрал для исследования новую, сулящую много опасностей цель — неизвестное восточное побережье Австралии.^⁹³

Описание истории открытия этого континента, который тогда назывался Новой Голландией, не входит в нашу задачу. Поэтому расскажем лишь вкратце, что же произошло дальше. Кук хотел начать исследование восточноавстралийского побережья от берегов Тасмании, но штормы отнесли «Индевор» почти к тридцать восьмому градусу южной широты. Утром 19 апреля лейтенант Хикс впервые заметил землю. (Современное название мыса Хикс — мыс Эверард.) Оттуда Кук поплыл на север и нанес на карту береговую линию протяженностью более трех тысяч километров. 28 апреля он сошел на берег Ботанического залива (Ботани-Бей),^⁹⁴ где через восемнадцать лет будут высажены первые каторжники, высланные из Англии. Затем он попал в тиски Большого Барьерного рифа. «Земля Опасностей», «мыс Невзгод» — подобные названия множились до тех пор, пока «Индевор» ночью 10 июня не наскочил на острый выступ одного из коралловых рифов. Корабль удалось спасти, только выбросив за борт пушки и балласт. В устье реки Индевор недалеко от сегодняшнего Кук-тауна были исправлены основные повреждения. Только в середине августа англичане смогли вырваться из оков самой большой цепи коралловых рифов на Земле, после того как они с 26 мая были так или иначе прикованы к мелководью и с того времени проплыли триста шестьдесят лиг, ни на миг не выпуская лота из рук.

Затем Кук обогнул северо-восточную оконечность Австралии и открыл то, что испанцы в течение полутора веков хранили в своих архивах: Новая Гвинея отделяется от Австралии судоходным проливом. В октябре 1770 года англичане достигли Батавии — долгожданного форпоста европейской цивилизации. Но «королева восточных морей», окруженная низменностями и болотами, потребовала от экспедиции страшного выкупа — за время плавания от Батавии до мыса Доброй Надежды тропическая лихорадка и дизентерия унесли жизнь четвертой части экипажа. Оставшиеся в живых 12 июля 1771 года прибыли на родину. У Англии есть много оснований восхвалять всех их и человека, заметившего в одном из писем, адресованных адмиралтейству: «Несмотря на то что открытия, сделанные в ходе этого плавания, не были значительными, они все же таковы, что могут привлечь внимание ваших светлостей, и хотя я потерпел неудачу в попытке отыскать Южный континент, вряд ли, впрочем, существующий… я уверен, что мне не поставят в вину отсутствие именно этого открытия».

Исчезнувший континент

Как уже говорилось, в ходе первого тихоокеанского плавания Кука Банкс, Соландер и их спутники собрали несколько сотен образцов растений, около пятисот видов рыб, полтысячи видов птиц, несчетное количество экземпляров насекомых, улиток и других беспозвоночных. Вместе с тысячью тремястами рисунками, сделанными Паркинсоном, картами и зарисовками в дневниках участников экспедиции это был огромнейший материал, вызвавший в научных кругах не только восторженный интерес, но и исключительное воодушевление. Георг Форстер очень метко охарактеризовал царившую тогда обстановку, записав: «Кука вскоре после его возвращения назначили руководителем второго исследовательского плавания. Если первую экспедицию породил небесный феномен, то сейчас это был результат счастливого выполнения задания, на него возложенного. Результат настолько успешный, что вызвал даже в верхах новый прилив энтузиазма в расширении знаний по эмпирическим наукам». Тем не менее «в верхах» не упускали из виду, что в южных частях Мирового океана еще достаточно неисследованных пространств, где могла бы находиться заманчивая Terra australis.

Граф Сандвич, тогдашний первый лорд адмиралтейства, впоследствии друг и почитатель Кука, полностью согласился с выводами кругосветного мореплавателя, получившего к тому времени чин капитана третьего ранга, которые тот изложил в судовом журнале по окончании тихоокеанского плавания. Кук считал, что необходимо снарядить новую экспедицию в южную часть Тихого океана и попытаться воспользоваться тем ветром, который впервые использовали Тасман, Висхер и Дампир, то есть плыть в восточном направлении. В этом случае представлялась возможность проверить, что скрывается за очертаниями берега, увиденного французом Буве в 1739 году в южной части Атлантики на границе дрейфующих льдов, — остров или материк. После этого можно было бы поплыть к южному берегу Новой Голландии и наконец пополнить запасы топлива, воды и провианта на Новой Зеландии. А если затем пересечь Тихий океан до мыса Горн в предельно высоких широтах, то можно будет либо натолкнуться на Южную Землю, либо, если ее не существует, вернуться с пассатом назад к островным группам, уже известным из предшествовавших плаваний, уточнить их местоположение и тем самым завершить исследование южной части Тихого океана. Кроме того (к этому выводу Кук, вероятно, пришел после крушения на Большом Барьерном рифе), плавание должно осуществляться двумя кораблями.

Он опять выбрал «угольщики» из Уитби: «Резолюшн» водоизмещением четыреста шестьдесят две тонны и «Адвенчер» водоизмещением триста сорок тонн с командами соответственно из ста двенадцати и восьмидесяти одного человека. Оснащены суда были щедро, осмотрительно… и энергично. Кук писал в дневнике: «… все учреждения [морской службы] сделали все возможное для оборудования обоих шлюпов. Все необходимые приказания и распоряжения были даны, и все необходимое и полезное отпускалось без промедления по моей просьбе». Весной 1772 года министерство продовольствия передало экспедиции, кроме всего прочего, около шестидесяти тысяч фунтов сухарей, более семи с половиной тысяч четырехфунтовых упаковок вяленого мяса и четырнадцать тысяч двухфунтовых, почти две тысячи фунтов сала, двадцать тысяч фунтов квашеной капусты, тысячу четыреста галлонов крепкого спиртного и тридцать галлонов морковного сока. На борт были взяты птица, овцы, быки и многие другие четвероногие. Та агрессивная коза, что уже плавала в Южном Море с Уоллисом, на сей раз была избавлена от лишений третьего кругосветного плавания и беззаботно щипала траву на лугу одного из лондонских предместий. На шее у нее красовалась серебряная перевязь, а сама она была облечена правами пенсионера военно-морских сил. Поскольку предполагалось, что плавание будет проходить не только в солнечных широтах, то на этот раз к оснащению экспедиции была добавлена теплая зимняя одежда, переносные печи, ледовые якоря. Нечто совершенно новое скрывали четыре полированных деревянных ящика, осторожно доставленные на борт перед самым выходом в море. Это были морские хронометры, шедевры английских мастеров точной механики Кенделла и Арнольда.

Во главе научного штата экспедиции на сей раз стоял немецкий натуралист Иоганн Рейнгольд Форстер, взявший в плавание своего семнадцатилетнего сына Георга. Форстеры принадлежали к той многочисленной плеяде европейских ученых, соблазненных британскими буржуазными свободами того времени и развитием науки в век технической революции, которые решили заниматься научной деятельностью в Великобритании. Участие в экспедиции сыграло очень важную роль в дальнейшей судьбе Георга Форстера. Будущий демократ из Майнца и «немецкий якобинец» по окончании плавания написал бесценную книгу «Плавание вокруг света» — великолепное произведение, где в равной степени заменательно показаны и природа и общественные отношения. Наряду с Форстерами в научный штат были включены астрономы Уильям Уолс и Уильям Бейли, а также художник Уильям Ходжес. «Резолюшн» вел Джеймс Кук, «Адвенчером» командовал Тобайас Фюрно, когда-то второй помощник на «Дельфине» и, как выяснилось во время болезни Уоллиса, достаточно опытный, чтобы вести корабль самостоятельно. Ему были подчинены офицеры Артур Кемп, в прошлом участник плавания Байрона, и Джеймс Барни, позже выпустивший в свет выдающуюся книгу об истории открытия Южного моря. Первого помощника Кука звали Роберт Паллисер Купер (этот способный моряк был родственником друга и покровителя Кука Хью Паллисера), второго — Чарлз Кларк. Среди гардемаринов встречались имена, впоследствии ставшие известными. Например, имя Джорджа Ванкувера, которому в 1772 году было всего пятнадцать лет и который в конце столетия продолжил и успешно завершил исследование западного побережья Северной Америки.

Танцующие новозеландцы. Литография XIX века

Ну, а как обстояли дела с менее именитыми членами команды? По всей вероятности, их мало привлекала многолетняя экскурсия в антарктические воды на границу известного мира. Во всяком случае, девяносто пять матросов, из ранее завербованных в плавание, дезертировали. Только к середине года записи в судовых ролях стали определеннее. Среди тех, кто отправился в плавание на корабле «Резолюшн», был и бывший солдат морской пехоты, дослужившийся до капрала, Сэмюел Гибсон, чей медовый месяц на Таити кончился когда-то так плачевно. На сей раз его примеру последуют другие. Он же больше не даст повода для недоразумений и даже, наоборот, станет доверенным лицом Кука, так как во время своих любовных похождений научился изъясняться на языке местных жителей.

Церемониальный нож, украшенный акульими зубами, предназначенный для разделки человеческого мяса. Новая Зеландия

Второе плавание Кука началось 13 июля 1772 года в Плимуте. Маршрут пролегал через Мадейру и Кейптаун, где к экспедиции присоединился шведский ботаник Андерс Спаррман, с которым Форстеры познакомились во время одной из высадок на берег. После следующего рывка к югу экспедиция оказалась среди «унылого однообразия в той части света, в какой мы вынуждены были провести долгие, малоприятные часы, дни и месяцы… Почти все время мы были окутаны туманом; дождь, град и снег, как бы соревнуясь, непрерывно сменяли друг друга; в середине лета температура воздуха неожиданно упала до отметки, когда столбик термометра замерзает; вокруг нас, куда ни глянь, были ледяные острова, плывя между которыми мы постоянно подвергались опасности потерпеть крушение; наш ежедневный рацион состоял только из всякого рода солений, отчего, а также из-за мороза и влажности, вся наша кровь пришла в беспорядок». Так впоследствии описывал Георг Форстер свои первые впечатления. Плоские ледяные горы, снежные облака, сгустки тумана все время сбивали с толку, казались землей; экспедиция не нашла ни предгорий, однажды виденных Буве, ни других «оконечностей суши», открытых французами дальше к востоку. 17 января 1773 года оба корабля впервые в истории мореплавания пересекли Южный полярный круг, и через некоторое время путь им преградили ледяные поля пятиметровой высоты. Настоящая Terra australis (Антарктида) располагалась не далее, чем в ста пятидесяти километрах отсюда, а легендарная Южная Земля предстала отталкивающим ледяным ландшафтом.

В конце первой недели февраля «Резолюшн» в тумане потерял связь с «Адвенчером». Предвидя такую возможность, Кук заранее приказал Фюрно, если это случится, следовать к новозеландскому проливу Королевы Шарлотты. По пути туда Фюрно причаливал у берегов Тасмании, но, как и голландцы до него, не распознал, что находится на острове, как и они, не встретил пугливых местных жителей. Между тем валявшиеся вокруг разбитые раковины, покинутые второпях хижины и кострища свидетельствовали о том, что остров обитаем, но тасманийцы умеют ловко избегать ненужных встреч.

После трехмесячной разлуки корабли встретились вновь у берегов Новой Зеландии. Местные жители на этот раз были приветливее и на деле доказали, как им понравился английский гороховый суп. С большим сочувствием они выслушали рассказ о судьбе полинезийца Тупиа, который, как и многие другие участники первого кругосветного плавания Кука, умер во время стоянки в Батавии. В июне экспедиция опять повернула на юг, пересекла сорок седьмую параллель, а затем взяла курс на Таити. Кук больше не верил в существование Южного континента, «но вопрос был слишком серьезен, чтобы руководствоваться догадками; решать должны факты».

В августе на горизонте появились очертания Таити. «Это было чудесное утро, описать которое вряд ли мог бы даже поэт, — замечает Георг Форстер — Восточный ветер, наш постоянный попутчик, стих, легкий ветерок доносил до нас с берега освежающие, приятнейшие ароматы и слегка рябил поверхность моря. Горы, покрытые лесом, тянули вверх свои вершины; величав был их вид в разгорающемся свете утреннего солнца». Навстречу англичанам плыли островитяне, выкрикивая доверчивое «Таио, таио» («Друг, друг») и размахивая пальмовыми ветвями-по-видимому, символами мира. Тем не менее пребывание на Таити несколько разочаровало Кука. Он причалил к острову в надежде запастись там свежей провизией, так как треть экипажа Фюрно страдала от цинги. Но это удалось лишь отчасти: фруктов сколько угодно, но свиней, про которых Форстер выразился, что их хрюканье звучало «приятнее музыки самого искусного виртуоза», англичане получили только около двух дюжин. И капитан решил плыть на Хуахине и Раиатеа. Из многих таитян, пожелавших отправиться в плавание вместе с британцами, Кук выбрал молодого человека по имени Порио. 1 сентября «Резолюшн» и «Адвенчер» взяли курс на северо-запад. Очень скоро оба корабля стали походить на ковчег, поскольку на Хуахине одной только команде Кука удалось выменять на различные предметы из металла более двухсот свиней, тридцать собак и полсотни кур. И тут нашелся молодой полинезиец, желающий увидеть Европу, — Оман. На корабле Фюрно он благополучно достиг цели своих грез, научился кататься на коньках, освоил другие подобные вещи, весьма полезные для островитянина из Южного моря, и наконец несколько сбитый с толку, но зато с внушительной коллекцией оловянных солдатиков и английского фарфора вернулся на родину.

Инструменты для нанесения татуировок. Острова Тонга

А вот его соотечественник Порио заколебался, когда экспедиция прибыла на Раиатеа. Там для гостей молодые женщины устроили танцы на деревенской площади, выложенной циновками. При свете панданусовых факелов, в такт ударам рук по барабану они совершали грациозные движения; их волосы были украшены цветами жасмина, бедра обернуты кусками тапы, выкрашенными в красный и белый цвета, что придавало им нежный облик дам времен рококо. При таких обстоятельствах Порио не мог не изменить своего намерения: спустя несколько дней он вернул Куку пороховницу, доверенную ему на хранение, и больше не появлялся. Его место занял другой смельчак по имени Одидди.

После пребывания на островах Общества Кук намеревался осуществить еще один бросок на юг, но теперь решил сначала поплыть к открытому Тасманом архипелагу, лежащему на западе. По пути туда он встретил атолл Херви (Manуаз) из группы островов, которые он снова отыщет чуть позже и которые сегодня носят его имя. 1 октября экспедиция приблизилась к острову Эуа, через день увидели Тонгатапу. Всего неделю пробыли англичане на этих островах, которые Кук, несмотря на многочисленные случаи краж, назвал островами Дружбы. Это были плоские, песчаные, лишь кое-где покрытые растительностью острова, по сравнению с гористым Таити показавшиеся однообразными. Их жители были более низкорослыми, чем обитатели островов Общества, но лица у них были такими же приятными. Мужчины были, как правило, украшены татуировкой от талии до середины бедер, а женщины увешаны бусами из осколков ракушек; на голове они носили такие же обручи, а в проколотые мочки ушей вставляли раскрашенные деревянные палочки. Их одежду составляли свободно обмотанные вокруг талии широкие полосы тапы. Несмотря на то что островитяне были страстными ворами, они оказались людьми миролюбивыми и простодушными. Поля, заботливо обнесенные заборами и обработанные закаленными в огне мотыгами, говорили об их большом трудолюбии. Восхищение англичан вызвали также их юркие лодки, доски которых были так плотно пригнаны одна к другой с помощью скребков из ракушек и «наждачной бумаги» из акульей кожи, что их не нужно было конопатить.

После пребывания на островах Тонга Кук направился к Новой Зеландии. Корабли необходимо было окурить серой, чтобы снять с них наросты из водорослей и морских полипов, а затем проконопатить и оснастить некоторыми новыми реями и тяжелыми штормовыми парусами. Труд сорвать с кораблей несколько парусов взяли на себя во время перехода к Новой Зеландии «неистовые штормы и волны, величиной с гору». Тогда же вновь пропал «Адвенчер». В проливе Королевы Шарлотты Кук занялся приготовлениями к вторичному исследованию высоких широт. Были просушены слегка подмокшие сухари, запаслись дровами и питьевой водой, выменяли у маори рыбу. Англичане почти беззаботно бродили в окрестных лесах, пока не наткнулись однажды на остатки каннибальской трапезы. Все проявления отвращения и даже ненависти, вызванные неприятной находкой, заглушил трезвый рассудок Георга Форстера: «Мы сами уже больше не каннибалы, однако не считаем для себя отвратительным и противоестественным идти на поле боя и тысячами кромсать друг друга, дабы всего-навсего удовлетворить честолюбие какого-нибудь князя или каприз дамы его сердца. И разве не предрассудок то, что у нас вызывает отвращение мясо убитого человека, когда нам совершенно не стыдно лишать его жизни?»

Ноябрь подходил к концу, а «Адвенчер» все не появлялся, но и оснований для предположения, что он потерпел крушение, не было. Кук приказал осмотреть все окрестные бухты, но поиски корабля не увенчались успехом, и он решил плыть дальше один. Кук оставил на берегу послание, в котором предлагал Фюрно по его собственному усмотрению либо плыть вслед за ним в сторону полюса и потом через остров Пасхи на Таити, либо сразу возвращаться домой. Фюрно прибыл в бухту Шип-Ков через несколько дней после отплытия Кука. Он нашел записку и начал готовить корабль и команду к полярному плаванию. Но 17 декабря десять матросов, посланных на поиски диких плодов, были убиты в стычке с маори. Удалось найти только разбросанные вокруг обрывки одежды да корзины, наполненные частями тел. В равной степени обескураженный как ужасным происшествием, так и сильными штормами, Фюрно выбрал путь к мысу Горн, еще раз, но тщетно пытался найти остров Буве и в июле 1774 года вернулся в Англию.

Тем временем «Резолюшн» плыл, подгоняемый ледяным дыханием Антарктики. Его команда, которая, по словам Форстера, представляла собой «особый класс людей без чувств, но полных страстей, способных быть по отношению друг к другу мстительными и в то же время смелыми, искренними и верными», страдала от простуд, ревматизма и травм, нанесенных обледенелым такелажем. Паруса и вся оснастка превратились в лед, шкивы примерзли к блокам, много раз чудом удавалось избежать столкновения с айсбергами, внезапно появлявшимися из тумана. Вот она, созданная фантазией картографов Южная Земля, якобы благоухающая пряностями и играющая красками тропических лесов, а на самом деле-неистовые штормы, густой туман, айсберги, качающиеся в волнах, словно корабли без мачт. После того как Кук на сто сорок восьмом градусе западной долготы пересек Южный полярный круг, он натолкнулся на раздробленные, достигающие значительной высоты массивы льда, переходящие дальше к югу в обширные ледяные поля. 26 января 1774 года, в этот раз на сто десятом градусе западной долготы, «Резолюшн» в третий раз пересек полярный круг. Не часто корабль имел более подходящее название! Через три дня при виде непреодолимых ледовых барьеров Джеймс Кук записал: «Стремление достичь цели завело меня не только дальше всех прочих людей, моих предшественников, но и дальше предела, до которого, как я полагаю, может вообще дойти человек; но я не огорчен встречей с этой преградой, ибо в какой-то степени она избавляет нас от опасностей и лишений, неизбежных при плавании в южных полярных районах». Страстная мечта о Южной Земле растаяла.

Как и было намечено планом экспедиции, Кук вернулся в Океанию. Во время перехода на остров Пасхи его поразил тяжелый недуг, похожий на инфекционное заболевание желчного пузыря. Он голодал, скрывал страдания от других, пока силы не оставили его. Паллисер Купер вынужден был взять командование на себя. Наступили дни тревожной неопределенности. Судовой врач Джеймс Паттен пробовал обезболивающие средства, желудочные пластыри и теплые ванны, а Форстеры пожертвовали своей собакой, чтобы приготовить больному свежую мясную пищу. Но вот самое худшее осталось позади, и 11 марта, когда на горизонте проступили очертания какой-то земли, Кук вновь мог собственными глазами убедиться, что это остров Пасхи — открытие его милости Роггевена.

«Резолюшн» бросил якорь в бухте Хангароа. Вскоре члены экспедиции стояли перед каменными колоссами, самым странным из того, что было на острове. Кук пришел к выводу, что современные ему обитатели острова не были в состоянии возвести такие монументы: это были малорослые худые люди с явно полинезийскими чертами лица. Они щедро татуировали тело и носили фартуки или повязки из грубой тапы. Очень многие ходили вообще обнаженными, довольствуясь лишь головными уборами из травы, камыша или птичьих перьев. Жили они в наспех возведенных хижинах, крытых листьями. Домашняя утварь была примитивна, жизненные условия так же скудны, как и низменная, усыпанная обломками скал и вулканическими шлаками земля. Однако англичане видели и возделанные с большим трудолюбием террасы и всевозможные искусно вырезанные деревянные предметы, которые в основном были сделаны из дерева, прибитого к берегу течением. Посадки сахарного тростника, ямса и батата были хорошо ухожены, хотя обширные поверхности ранее обрабатывавшейся земли теперь имели запущенный вид. Поэтому было высказано предположение, что на острове Пасхи когда-то жил более многочисленный народ, определенно стоявший на более высоком уровне развития и погибший в результате какой-то катастрофы. Судя по потомкам уцелевших представителей этого загадочного народа, он явно происходил из Полинезии: некоторые элементы их языка были похожи на новозеландские, то же можно сказать и о форме их военных палиц, Отдельные же предметы материальной культуры напоминали виденное на Таити. Георг Форстер считал, что «статуи, возведенные в память об их вождях, имеют большое сходство с деревянными фигурами, называемыми Ти и устанавливаемыми на Таити в местах погребения знати». Местные лодки, сделанные буквально из кусков принесенного морем дерева какими бы убогими они ни казались, тоже воскрешали в памяти полинезийские образцы.

Танцевальные представления на островах Общества. Гравюра по рисунку Джона Веббера

Тайна острова Пасхи так и осталась неразгаданной. 16 марта «Резолюшн» взял курс на северо-запад, к Маркизским островам, на которые вот уже лет двести не ступала нога европейца. Их нашли в конце первой недели апреля, после того как потратили массу времени на уточнение их местоположения, весьма противоречиво зафиксированного на разных картах. Кук приказал бросить якорь в той самой бухте на западном побережье острова Тауата, где спутники Менданьи когда-то возводили кресты. Как и испанцы, британцы были восхищены пропорциональным телосложением и непринужденным поведением жителей Маркизских островов, некоторые из которых были настолько светлокожими, что их можно было принять за европейцев. И тем не менее во время первой же встречи пролилась кровь. Виновником оказался некий мстительный офицер, чье имя теперь забыто: недолго думая, он застрелил островитянина, пытавшегося что-то украсть, хотя Кук строго-настрого приказал в подобных случаях стрелять только холостыми патронами. То ли из-за этого прискорбного происшествия, то ли из-за того, что островитяне еще помнили о зверствах, учиненных здесь испанцами, но англичанам в течение всего пребывания на острове удалось увидеть совсем мало женщин. Лишь во время посещения на лодке южной части острова, где жители вели себя менее осторожно, появились «несколько женщин, с которыми матросы тут же завязали знакомство, ибо некоторые из них выказывали такую же любезность, как на других островах Южного моря» (Г. Форстер). Если не считать подобных радостей, путешественники не обнаружили на Маркизских островах ничего существенного, что не было бы уже известно из сообщений испанцев. Природные условия и образ жизни островитян в основных чертах совпадали с увиденным на Таити, только общественный уклад на этих островах был значительно проще и менее дифференцирован. Таким образом, заслуга экспедиции свелась лишь к точному определению географического положения островов. Через четыре дня Кук покинул бухту Ваитау (у Менданьи-Баия-де-Мадре-де-Диос), чтобы плыть на Таити, природа которого была куда более щедрой: на Маркизских островах не удалось раздобыть достаточного количества провизии, хотя красные перья с островов Тонга и оказались исключительно ценными для ведения обмена.

Штевень с резной фигуркой. Маркизские острова

Девять дней длился переход в таитянскую бухту Матаваи через атоллы Такароа и Такапото, где Рогтевен потерял корабль, а люди Байрона были втянуты в стычку с местными жителями. На Таити красные перья оказались столь вожделенным предметом обмена, что сразу же принесли англичанам неожиданное богатство. На «Резолюшн» пришлось спешно сооружать загоны и чуланы, чтобы разместить выменянных поросят, кур, гроздья бананов и горы кокосовых орехов. Полинезиец Одидди оказался в центре внимания. Как зачарованные, слушали соотечественники его рассказы о новозеландских людоедах, о «белой стране» на юге, о жителях острова Пасхи с ушами, как у летучих мышей. Что еще нового могла предоставить ему Европа? Одидди, или вернее Итиити, как его раньше звали, сумел использовать славу в качестве приданого: завоевав расположение и руку дочери вождя, он отказался он дальнейших путешествий.

Однажды Куку представилась возможность еще раз убедиться в том, что полинезийцы являются активными мореходами. Это случилось во время посещения бухты, на берегах которой сейчас расположен главный город Таити — Папеэте. (Следует заметить, что увиденное Куком — это всего лишь отблеск былого великолепия, поскольку современные ученые считают, что эпоха расцвета полинезийских плаваний в открытом море относится к XII–XIV векам.) В бухте стояло около ста шестидесяти двух-корпусиых лодок, некоторые из которых достигали тридцатиметровой длины, и почти столько же суденышек помельче. Они были украшены роскошной резьбой, лентами и гирляндами из перьев, на боевых палубах размещались воины в разноцветных одеяниях из тапы, напоминающих пончо, командиров можно было узнать издали по гигантскому головному убору, украшенному перьями. Англичане пришли к выводу, что самые большие суда имели экипажи из двухсот гребцов и воинов. Нигде и никогда в Океании экспедиция больше не видела такого внушительного флота.

Головное украшение с бляхой из черепашьего панциря

14 мая «Резолюшн» покинул бухту Матаваи. Помощник канонира Джон Марра, очевидно, завязал во время стоянки на острове отношения, казавшиеся ему более привлекательными, чем служба на военном корабле его величества: он прыгнул через борт и пытался достичь лодки, поджидавшей его недалеко от берега. Но мгновенно спущенный на воду ялик оказался проворнее. Кук приказал заковать матроса на несколько дней в цепи, но избавил его от наказания плетьми. Снисходительность капитана не была оценена должным образом: в будущем ни Марра, ни другие моряки так и не оставили попыток найти себе новую родину.

После короткого пребывания на Хуахине и Раиатеа англичане, плывя на запад, открыли атолл Палмерстон и попытались высадиться на острове Ниуэ, но потом по понятным причинам отказались от своего намерения: только большая расторопность спасла Кука и Георга Форстера от копий, летевших с берега, но одного человека все-таки ранило брошенным камнем.

Столкновение с местными жителями во время высадки на остров Эроманга. Гравюра по рисунку Уильяма Ходжеса

Прежде чем плыть к островам, принятым Киросом за Южный континент — к Новым Гебридам, — экспедиция запаслась провизией на островах Номука из архипелага Тонга. По пути туда Кук едва не натолкнулся на острова Фиджи, находящиеся чуть севернее его маршрута. Он и не подозревал, что открытый им Черепаший остров (Ватоа) на юге островов Лау, где он недавно имел короткую якорную стоянку, — предвестник архипелага. Впрочем, неоткрытых островов и без того хватало. С начала третьей недели июля капитан и его спутники обследовали и нанесли на каргу около восьмидесяти островов Новых Гебрид. Довольно скоро им стало ясно, что темперамент их жителей заметно отличался от темперамента жителей полинезийских островов. Если на острове Малекула островитян еще удалось успокоить тем, что Кук с веткой в руке один вышел навстречу их вождю, то на Эроманге дело дошло до кровавого столкновения. Не помогло даже то, что капитан сошел на берег в сопровождении только нескольких солдат и выразительными жестами пытался дать понять, что хочет завязать меновую торговлю. Заметив приготовления к нападению, он приказал отступать, но было уже поздно: один англичанин был легко ранен, а четверо меланезийцев остались на берегу с тяжелыми ранениями.

Видимо, нет смысла выяснять сейчас, кто был виноват в тех трагических инцидентах. То, что там случилось, — это неминуемый отрезок того тяжкого пути, пройти который было предназначено Человеку. Но ситуация была не та, да и характер Кука был не таков, чтобы он мог позволить себе подобные упрощения. Однажды он записал: «… они не могли знать наши истинные намерения… Совсем не без основания они могли полагать, что мы пришли не с дружеским визитом, а для того, чтобы вторгнуться в их страну. Только время и более близкое знакомство с нами могут убедить их в ошибке».

Ему не было дано узнать, что тут он заблуждается.

24 августа был счастливым днем в жизни Кука-первооткрывателя: вновь была найдена бухта Кироса Сан-Фелипе-и-Сантьяго; группа матросов, высадившихся на берег, наполнила сосуды водой из реки, которую португалец назвал Иорданом. Через одиннадцать дней Кук открыл Новую Каледонию, четвертый по величине остров Тихого океана. Ландшафт его был скуден: в основном обрывистые горы, узкие и извилистые речные долины, черная земля, на вид будто сгоревшая, кое-где участки красных латеритных почв. Там, куда пассат не мог донести грозовые облака, преобладали сухие саванны и редкие эвкалиптовые леса. Но англичане утешались тем, что эта земля, хоть и бедна, но населена миролюбивыми людьми, и «хотя желудки мы тут не наполнили, однако успокоили наши души». Климат здесь был субтропический, и новокаледонцы уделяли мало внимания одежде. Мужчины носили шнурки на шее и вокруг живота и футляры на пенисе, а женщины-короткие юбочки из множества веревочек, прилегающих друг к другу. Все они были высокого роста, крупные, ладно сложенные, с густыми волосами и кожей черно-коричневого цвета. Кук пробыл здесь недолго и не заметил значительных культурных достижений этого народа, их великолепных круглых домов для празднеств и собраний, их гигантских террас для возделывания таро, оросительной системы, часто достигавшей стокилометровой длины. И все же он успел заметить немало признаков простого, но отнюдь не примитивного образа жизни: изготовленные из связанных однодеревок двухкорпусные лодки под парусами из циновок, пращи для метания камней, глиняную кухонную утварь и, конечно, кольца из ракушек и черепашьего панциря для украшения рук и ушей.

Новую Каледонию так и не успели обогнуть кругом, картографирование ее берегов тоже осталось незавершенным: поджимало время, пора было начинать очередное исследование полярных вод. 17 октября сопровождаемый штормами и проливными дождями «Резолюшн» появился у новозеландского побережья. Послание, адресованное Фюрно, исчезло, маори вели себя как-то странно, что-то рассказывали об убитых, но никто не понимал их намеков и не догадывался, что речь может идти об их товарищах с «Адвенчера». Предстояли дни тяжелого труда: корабль необходимо было проконопатить, доставить на борт тонны гравия для балласта, поставить штормовые паруса, приобрести и засолить рыбу. Новая попытка Джона Марра поселиться в Океании окончилась двенадцатью ударами плетьми.

Кук покинул пролив Королевы Шарлотты 10 ноября. Подгоняемый «неистовыми пятидесятыми» — бешеными западными ветрами тех широт, — он преодолел расстояние в пять тысяч морских миль до мыса Горн и снова предпринял попытку найти Terra australis в Южной Атлантике. Он открыл острова Южная Георгия и Южные Сандвичевы, но не континент. О существовании Антарктиды Кук уже догадывался: «… ибо я твердо убежден, что близ полюса есть земля, которая является источником большей части льдов, плавающих в этом обширном Южном океане». Однако эта земля находилась пока за гранью технических возможностей его века.

30 июля 1775 года, по прошествии трех лет и двух недель после того, как «Резолюции» покинул Англию, он бросил якорь в гавани Спитхеда. Четыре человека не пережили плавания, но никто не умер от цинги. Впервые в истории человечества был пересечен Южный полярный круг и пройдено расстояние, равное трем окружностям земного шара. Миф о Южной Земле был развеян.

Смерть у подножия Мауна-Лоа

Через два с половиной столетия после того, как терзаемый голодом и цингой Пигафетта в отчаянии предсказал, что никто и никогда больше не решится плыть в Южное море, Джеймс Кук записал: «Дважды посетив тропические моря Тихого океана, я не только уточнил некоторые прежние открытия, но сделал много новых, и мне кажется, в этой части теперь мало что можно сделать».

Два века минуло с того дня, как была сделана эта запись, и теперь мы знаем, что конца исследованиям, который предвещал Кук, просто не может быть. Своей гениальной рукой Кук нанес на карты основы нашего сегодняшнего представления о южной части Тихого океана, однако, как показали последующие исследовательские плавания, в Тихом океане оставалось еще очень много «белых пятен», а интерес к Океании ученых самых разных отраслей науки с тех пор скорее возрос, чем иссяк. Однако Кук догадывался о громадных задачах, стоящих перед его последователями, и рассматривал себя лишь как первопроходца, проникшего так далеко, насколько позволяли человеческие возможности. В оставшийся период жизни Куку было суждено открыть еще одну большую океанийскую островную группу — Гавайи.

По окончании второго тихоокеанского плавания Куку были оказаны все почести, какие только можно себе представить. Его принимал король, Королевское общество избрало своим членом, адмиралтейство повысило в чине до капитана первого ранга. И тем не менее результаты этого плавания вряд ли могли вызвать безграничный восторг у сильных мира сего. В научном отношении экспедиция, бесспорно, была триумфальной, но с точки зрения политических и экономических интересов она оказалась неудачной. Правда, отказываться от дальнейших плаваний никто не собирался. Новый мираж манил британцев в Тихий океан: Северо-Западный проход. Уже давно политические и промышленные круги Великобритании горели желанием претворить в жизнь мечту, возникшую еще во времена королевы Елизаветы, об экономящем время торговом пути вокруг Северной Америки в Восточную Азию. Подготовка к ее осуществлению началась сразу после возвращения Кука. Было решено, что Чарлз Кларк с двумя кораблями разведает, можно ли обогнуть Северную Америку со стороны Тихого океана, а Ричард Пикерсгилл, как и Кларк, служивший лейтенантом на «Резолюшн», попытает счастья со стороны Атлантики. Перед экспедицией, кроме того, стояла задача обследовать неизвестное тихоокеанское побережье Северной Америки. С тех пор как повстанцы во главе с Джорджем Вашингтоном начали борьбу за освобождение из чересчур тесных объятий английской родины, эта территория стала привлекать к себе внимание не одних только географов. Не найдутся ли там земли, которые смогут компенсировать потерю районов, охваченных восстанием? Не представится ли возможность высадить там войска для открытия второго фронта? И как обстоят там дела с торговлей пушниной?

Джеймс Кук, занимавший в то время должность, очень похожую на отставку с хорошим содержанием^⁹⁵, принимал активное участие в подготовке плавания. Судно «Дискавери» водоизмещением в двести девяносто восемь тонн, которое он выбрал и которое должно было сопровождать «Резолюшн» в Тихий океан, тоже было «угольщиком» из Уитби. Вскоре Кук выразил желание лично руководить новой экспедицией, и адмиралтейство с энтузиазмом приняло его предложение.^⁹⁶ Итак, командиром флагманского судна снова стал Кук, его первым помощником — уже знакомый нам по первому плаванию Джон Гор, а вторым помощником — энергичный молодой офицер военно-морских сил Джеймс Кинг, изучавший в Париже и Оксфорде естественные науки. Кларк командует «Дискавери», с ним плывет Джеймс Барни, мундир которого украшают галуны первого лейтенанта. В списках команд мелькают и другие знакомые имена: астроном Уильям Бейли, Джордж Ванкувер, бывший «дезертир», а ныне ветеран флота Сэмюел Гибсон. Следует назвать также штурмана Уильяма Блая, который позже стал командиром «Баунти» и получил прозвище «Хлебное дерево». На «Баунти» судьба вновь сведет его с ботаником Дэвидом Нельсоном, отвечавшим на «Дискавери» за ботанические «трофеи» экспедиции. Нельсона, Бейли, Кинга, врача Уильяма Андерсона и художника Джона Веббера можно на сей раз считать научным штатом экспедиции. Так и осталось неизвестным, почему Кук и адмиралтейство не пригласили более авторитетных исследователей, — не захотели или не смогли найти.

«Резолюшн» покинул Плимут 12 июля 1776 года без «Дискавери», так как его капитан Чарлз Кларк отсиживал срок в долговой тюрьме вместо своего легкомысленного брата и должен был выйти на свободу в конце месяца. Корабли встретились в Столовой бухте^⁹⁷ только в ноябре, в январе 1777 года достигли Тасмании, в феврале — проверенного места стоянки в проливе Королевы Шарлотты. По понятным причинам маори встретили англичан с большим недоверием. Кук одиноко бродил в окрестностях, заставляя «детей и взрослых подбирать стеклянные бусины, пока все [его] карманы не оказались пусты», чтобы узнать, как объясняют новозеландцы столкновение, жертвами которого стали моряки с «Адвенчера». В конце концов он выяснил, что дело дошло до стычки, которой можно было бы избежать, но британцы вместо этого необдуманно пустили в ход мушкеты. Именно это Кук и предполагал, поэтому он решительно отверг высказанные сгоряча призывы к расплате. Теперь выстрелы раздавались только во время охоты на тюленей или при встречах (очень миролюбивых) у котлов, где перетапливался тюлений жир.

Когда экспедиция 25 февраля покинула пролив, плыть к западному побережью Северной Америки было уже поздно. Зона переменных ветров и частых штилей достигла Новой Зеландии, но с бризами, иногда налетавшими с востока, еще можно было кое-как плыть в северном направлении. От первоначального плана достичь Таити, а оттуда взять курс к берегам «Нового Альбиона» пришлось отказаться. В конце апреля корабли появились у островов Тонга, где Кук в течение одиннадцати недель самозабвенно изучал местные племена и их обычаи. Кажется странным, что он не проявил интереса к близлежащим островам Фиджи или Самоа и не изъявил желания их исследовать. На сей раз его деятельность обогатила не географию, а этнографию. Вместе с воспоминаниями Уильяма Маринера, английского моряка, жившего на островах Тонга в плену у островитян, его записки дают широкое представление о тонганском обществе того времени. Здесь Кук впервые встретил настоящего короля Южного моря, и ему пришлось расстаться с некоторыми своими ранними заблуждениями, ибо только на Тонга тогда существовал централизованный государственный уклад. Кук стал свидетелем светских и религиозных церемоний и празднеств, например подачи королю первых фруктов — великолепного праздника, на котором, по мнению Кука, присутствовали более десяти тысяч тонганцев. Затем последовали званые пиры, ночные танцевальные представления и кулачные бои, здесь исключительно популярные. Британцы, принимавшие в них участие, почти всегда проигрывали ловким противникам. Кук в свою очередь устраивал фейерверки и парады, раздаривал европейских домашних животных, по его приказу в землю острова были посеяны злаки и овощи. И хотя дерзкие кражи, приводившие порой к захвату заложников, иногда охлаждали сердечные отношения, все же нельзя не удивляться, что такое множество представителей совершенно разных культур вполне мирно уживались друг с другом, не давая повода к сожалениям о непоправимом.

Ночные танцевальные представления на островах Тонга. Гравюра по рисунку Джона Веббера

Начавшийся в середине июля переход на Таити длился четыре недели, так как плыть пришлось против ветра. Курс, продиктованный пассатом, привел к открытию островов Тубуаи, лежащих на линии тропика, но Кук решил на них не высаживаться. На Таити он наконец-то избавился от множества четвероногих и двуногих пассажиров, которых вез с собой по воле «крестьянского» короля Георга III. Лошади, козы, овцы, гуси, утки, индюки попали в «тихоокеанский рай». Правда, многие члены экспедиции засомневались в том, что обрели здесь райские кущи, когда стали свидетелями человеческих жертвоприношений. Джон Веббер, тоже присутствовавший при этом, зарисовал все происходившее. В центре площади лежал убитый, привязанный, словно дичь, к жерди, музыканты били в священные барабаны, размером почти с человека, жрецы принесли в жертву собак, а их помощники зарыли убитого в землю. Позже его череп был извлечен из земли и вместе с прочими спрятан в глубине культового сооружения. Эта жертва и последовавшие за ней другие были принесены богу войны Оро. В прошлое свое посещение острова Кук наблюдал величественные маневры военного флота, теперь он увидел подготовку таитян к военному походу на соседний остров Муреа. Экспедиция тоже направлялась туда, и отплытие было назначено на 29 сентября. Это был последний день Кука на Таити, и он, как будто чувствуя это, подарил вождю Ту, энергичному хозяину бухты Матаваи и союзнику, свой портрет. Уильям Блай увидит эту картину, нарисованную Веббером, через одиннадцать лет, когда, командуя «Баунти», бросит здесь якорь. Вождь Ту к тому времени больше не будет довольствоваться данью, получаемой за молодых женщин, покидающих в предрассветные сумерки европейские корабли. Он завоюет весь остров и назовет себя королем Таити Помаре I.

Во время последующих высадок на острова Муреа, Хуахине и Раиатеа англичанам казалось, что бог войны Оро, которому недавно поклонялись, следует за ними по пятам. Неприятно читать строки из судового журнала, где говорится, что Кук покарал воров за кражу козы, разорив их селение, а одному особенно агрессивному вору, угрожавшему жизни Оман, остававшемуся на острове Хуахине, велел отрезать уши. Правда, все это происходило после долгих переговоров и тщетных поисков компромисса.

Недели, проведенные на Раиатеа, тоже не обошлись без неприятных моментов. Сначала дезертировал солдат морской пехоты, но через два дня его нашли в селении на противоположной стороне острова, облаченного в тапу, в объятиях двух полинезиек. Через десять дней его примеру последовали еще двое. Но они перебрались на соседний островок Борабора, и Кук увидел их снова только после того, как приказал захватить трех знатных заложников. Тем не менее все кончилось к полному и взаимному удовлетворению. Более того — многие островитяне изъявили желание присоединиться к отплывающей экспедиции. Однако Кук не счел возможным удовлетворить их просьбу, так как не был уверен, что вновь вернется сюда когда-нибудь.

Куку казалось, что он навсегда покидает Полинезию. В декабре «Резолюшн» и «Дискавери» взяли курс на север. На исходе месяца с кораблей увидели огромный пустынный атолл. Его назвали островом Рождества. На нем не было ни капли питьевой воды, но зато представилась возможность поймать несколько сотен морских черепах и найти надежное убежище от ветра, чтобы беззаботно провести рождественский праздник. С тех пор остров Рождества, по общему мнению, является северо-восточным оплотом Океании. За время стоянки на острове плотники починили палубы, команде была выдана шерстяная одежда, более рационально распределена питьевая вода. 18 января — новые открытия: сначала Оаху, затем Кауаи и Ниихау, самые северные острова Гавайского архипелага.^⁹⁸ Кук высадился на юго-западном побережье Кауаи, где море у берега было усыпано черными, как смоль, рифами. Эта подветренная сторона острова, называемого сегодня «садом Гавайских островов» из-за его пышной растительности и чарующих долин, была наименее привлекательной. С холмов, поросших болотистыми лесами, струились ручьи и, обтекая вулканические обломки, сносили вниз слой плодородной почвы; свежая трава лишь немного оживляла выветренные базальтовые скалы. Однако Кука в первую очередь поразила не эта картина, а то обстоятельство, что приплывшие в лодках островитяне говорили на полинезийском наречии; «Совершенно невозможно представить себе, как этот народ проник так далеко в бесконечный океан».

Гавайцы выглядели более коренастыми и темнокожими, чем жители Таити, их лица были таковы, что некоторых из них можно было бы принять за загорелых европейцев, хотя, по замечанию Кука, эти лица выражали скорее благонравие, чем одухотворенность. У большинства гавайцев были короткие черные волосы, но некоторые носили длинные и распускали их по плечам. Искусству татуировки, этому океанийскому идеалу красоты, они были привержены в довольно малой степени, и на их телах, едва прикрытых передниками из тапы и чем-то, похожим на блузы, редко можно было увидеть подобную красу. Кроме того, гавайцы не прокалывали мочки ушей, как это принято на островах, лежащих южнее, и сначала британцы даже решили, что их потребность в украшениях ограничивается только ношением ленты на шее. Но, посетив базар, увидели там не только полотнища тапы, разрисованные с изумительной фантазией, но и невиданные дотоле великолепные сверкающие накидки из красных и желтых перьев. Культовые постройки, во многом напоминающие таитянские «марае», показались британцам более знакомыми, как, впрочем, и мастерские ремесленников, жилые дома и лодки. Походы в глубь острова позволили англичанам увидеть, что гавайцы отнюдь не беззаботно наслаждаются жизнью среди райской природы: по всему острову встречались обширные плантации, пересеченные оросительными каналами, на которых островитяне возделывали таро, ямс, батат и сахарный тростник.

Идол с Гавайских островов. Сделан из перьев, скреплённых на плетённом каркасе, челюсть из собачьих зубов

Ну а есть ли здесь «короли»? Один из них посетил Чарлза Кларка, и тот с удивлением отметил, каким божественным поклонением пользуются гавайские деспоты. Лодка «короля» плыла, беспощадно сминая и опрокидывая маленькие суденышки, окружившие «Дискавери», а когда Кларк дружески положил гостю руку на плечо, тот сбросил ее с таким высокомерием, что даже видавший виды англичанин, обошедший весь мир, был озадачен. Перед капитаном Куком островитяне тоже падали ниц и поднимались только тогда, когда он жестами требовал, чтобы они встали. Островитяне объясняли свое поведение тем, что у них так принято выражать поклонение могущественным вождям. (С тех пор нередко высказывалось предположение, что гавайцы приняли Джеймса Кука за бога Лоно, покровителя земледелия и хранителя мира, когда-то в незапамятные времена уплывшего прочь в далекое море и обещавшего вернуться на плавающем острове, груженном фруктами и дорогими вещами. Правда, эту версию, полную очарования, причем не только в литературном отношении, отклоняют многие видные этнографы, в том числе и Питер Бак.)

После короткого посещения Ниихау экспедиция 2 февраля покинула эти острова. В последующие месяцы англичане занимались исследованием северо-западного побережья Северной Америки, Алеутских островов, Аляски и Камчатки и продвинулись через Берингов пролив до границы арктических льдов. В августе 1778 года дорогу им преградили сплошные ледяные поля почти трехметровой высоты, и Кук принял решение отложить поиски Северо-Западного прохода до будущего лета. В ноябре его корабли снова появились у Гавайских островов.

Торжественный пир во время пребывания Кука на Гавайских островах. Гравюра по рисунку Джона Веббера

Семь недель плавали британцы среди островов архипелага и прибавили к уже сделанным открытиям новые. Они обнаружили острова Мауи, Молокаи, Ланаи и главный остров — Гавайи. 17 января 1779 года корабли бросили якорь в бухте Кеалакекуа на западном берегу острова Гавайи, где море омывало гигантские скалы, а обширные равнины и рощи кокосовых пальм окружали потухший вулкан Мауна-Кеа и возвышающийся до четырех тысяч метров действующий вулкан Мауна-Лоа. Их встретили так, будто и на самом деле вернулся бог Лоно. Корабли кренились под весом карабкавшихся на них островитян, место якорной стоянки окружило множество лодок. Вожди и жрецы раболепно приветствовали Кука, набросили на него священную тапу красного цвета, передали фрукты и домашних животных. «Резолюшн» стал походить на святилище. Капитана повели на берег к месту совершения культовых обрядов, окруженному алтарями и деревянными идолами. Неподалеку располагалась площадка, усеянная черепами. Сотни, а может быть, даже тысячи покорно распростертых на земле тел устилали дорогу. Кук включился в церемонию, не понятную ни ему, ни его товарищам, слушал казавшиеся нескончаемыми выкрики жрецов, а затем принял участие в символической трапезе.

Светские владыки тоже склонялись перед ним. «Король» Калеиопу в сопровождении подвластных ему вождей появился на борту, подарил Куку свою дорогую накидку из перьев, велел прислать на корабль лодки, нагруженные до отказа фруктами и поросятами. Смертный Лоно, однако, не воспринимал эти дары как само собой разумеющиеся. На берегу была сооружена кузница и изготовлено несметное количество ножей, топоров и наконечников для копий — плата за оказанное гостеприимство. Кук в это время не вел записей, но можно себе представить, насколько культ, созданный вокруг его персоны, ему претил: он не мог спокойно заняться исследованиями, не мог свободно бродить по окрестностям, раздавая подарки и расспрашивая встречных. Должно быть, он испытал истинное облегчение, когда 4 февраля трюмы были полностью загружены провизией, необходимые ремонтные работы завершены и жрецы вместе с их разодетыми в перья идолами с зубами, как у псов, исчезли из поля его зрения.

Но начавшееся плавание, в ходе которого предполагали исследовать близлежащие острова, длилось всего неделю. Ураган так повредил «Резолюшн», что Кук вынужден был вернуться назад в бухту Кеалакекуа. На этот раз его встретили гораздо холоднее, не было ни процессий, ни поклонения. Наоборот, недоразумения, вызванные наглыми кражами, множились и портили отношения между европейцами и полинезийцами. 14 февраля исчезла шлюпка Кларка. Рассерженный Кук приказал закрыть выход из бухты, пока он не захватит высокопоставленного заложника — Калеиопу. Давно испытанное средство, казалось, и здесь принесет успех. Калеиопу высадился вместе с Куком на берег, но там их поджидала возбужденная толпа: охочие до выстрелов солдаты морской пехоты тем временем уже успели убить другого вождя. Возбуждение переросло в агрессивность. Кук, как всегда, зарядил ружейные стволы: один — дробью, другой — пулей. Он выбрал дробь, и она, не причинив никакого вреда, отскочила от циновки, защищавшей грудь одного из нападавших… Через мгновение толпа островитян склонилась над трупами Кука и еще четверых солдат.

Смерть Кука. Гравюра по рисунку Джона Веббера

Великий человек умер. Кто виноват? Объяснений много. Одно из них, настолько же краткое, насколько и справедливое, способное отмести любые возражения, дал Питер Бак: ураган.

Поворотный пункт: открытия в Океании после Кука

Чарлз Кларк, ставший теперь во главе экспедиции, после долгих и трудных переговоров с островитянами добился выдачи останков Кука и 21 февраля 1779 года похоронил его тело в волнах бухты Кеалакекуа. Затем он вновь попытался проникнуть на Крайний Север, но не смог преодолеть Северо-Западный проход. Это удалось осуществить только спустя сто двадцать шесть лет Руалю Амундсену на маленьком корабле, да и то после трех зимовок во льдах. Тридцативосьмилетний Кларк, уже давно страдавший туберкулезом, умер на обратном пути из Арктики. Его похоронили на Камчатке, где Лаперуз, Крузенштерн и многие, многие другие впоследствии склоняли головы над его могилой. Командование плаванием перешло к Джону Гору, и он завершил его в октябре 1780 года в устье Темзы.

Если не считать отдельных неразгаданных географических загадок и неточностей в описании Микронезии, Соломоновых и Маркизских островов, архипелагов Фиджи и Тонга, а также некоторых разрозненных маленьких островных групп, то Джеймс Кук, по его собственному выражению, оставил в южной части Тихого океана «очень мало неизведанного». Его карты Тихого океана в основном совпадают с современными, хотя в деталях они были еще не очень совершенными, поскольку в Южном море Кук мог только в редких случаях работать на «ньюфаундлендском уровне». Но главное — была развеяна легенда о Южной Земле, побудительная причина почти всех плаваний в Маг del Sur. Третья экспедиция Кука ознаменовала собой рубеж во взглядах на «горизонты Южного моря», бытовавших до сих пор. Мореплаватели последующих десятилетий, отправляясь в исследовательские плавания, рассматривали Океанию в основном лишь как промежуточный трамплин на пути к торговым центрам Восточной Азии, приносящим громадные барыши, к северо-западным берегам Америки, богатым пушным зверем, или к все еще не разведанному континенту Новая Голландия, лишь в 1814 году получившему название Австралия. Такой поворот ни в коей мере не был обусловлен взглядами, основывавшимися на соображениях чисто географических. В значительной степени ему способствовали две революции: «индустриальная» в Англии и буржуазная во Франции. Научные интересы, и раньше никогда не существовавшие «сами по себе», теперь заметно отошли на задний план, уступив место систематическим поискам сырья, товаров для продажи и рынков сбыта. Началась борьба за господство в открытых землях, достигшая кульминации в грядущем XIX веке. Это было неизбежно и не явилось неожиданностью. Уже судовой хронист Бугенвиля де Сент-Жермен писал во время поисков Земли Святого Духа Кироса: «Земля, которую мы здесь искали, — это Земля Святого Духа. Миссия наша состояла не в чем ином, как в поисках и доставке муската и корицы». Да и Кук руководствовался отнюдь не только присущим ему здравым смыслом, когда искал в речном песке минералы и высказывал суждения о том, как можно использовать сосновые леса Новой Зеландии или песчаники Нового Южного Уэльса.

Последующие тихоокеанские плавания осуществлялись нациями, чьи государства имели развитую экономику, — британцами и французами. Правда, испанцы не так-то легко отступились от областей, на которые распространялось их владычество. Особенно упорствовал Карл III, то и дело предпринимавший попытки преобразовать и укрепить испанскую колониальную систему. Но у Испании был чересчур низкий экономический потенциал, и вскоре британское соперничество и войны с Францией в Южной Америке поглотили ее силы полностью.

В 1770 году испанец Фелипе Гонсалес бросил якорь у острова Пасхи; в 1772, 1774 и 1775 годах испанские экспедиции под командованием капитанов Доминго де Боенечеа и Гаэтано де Лангары появились у Таити. Но им не суждено было добиться продолжительного успеха. Предприятие Лангары окончилось уходом испанцев из Центральной Полинезии. Попытка обращения населения Таити в христианство оставленными здесь в 1774 году двумя францисканскими миссионерами потерпела провал. До 1781 года испанцы плавали у берегов Новой Гвинеи, в Микронезии, на западе и северо-западе Полинезии, а затем, в 1789–1794 годах, настал черед научной экспедиции под руководством итальянца Алессандро Маласпины. Этой экспедиции суждено было стать не поворотным пунктом, а финалом. Научные результаты плавания Маласпины, проложившего курс, помимо всего прочего, через Гуам, Новую Зеландию и острова Тонга, исчезли в испанских архивах и даже много лет спустя не были преданы широкой гласности, хотя они вряд ли были менее значительны, чем итоги плавания Бугенвиля и Кука. Эра иберийских изысканий в Тихом океане кончилась навсегда: в 1790 году Англия вынудила испанское правительство подписать договор, согласно которому Испания окончательно отказывалась от притязаний на господство в дальневосточных водах.

Куда более деятельными оказались французы. После плаваний Бугенвиля, Сюрвиля (1769–1770), Марион-Дюфрена и Дю-клесмера (1771–1772), во время которых последователи Бугенвиля не избежали печального опыта англичан в столкновениях с воинственными маори (Сюрвиль в ответ на кражи предпринял военный карательный поход. Марион-Дюфрена и шестнадцать его спутников маори убили), 1 августа 1785 года в Бресте началось одно из самых примечательных плаваний в Тихий океан. Начало этого плавания было связано с большими надеждами, ибо после того, как моряки под знаменами с лилиями дали отпор британскому льву во время Североамериканской войны за независимость, в Париже решили свести на нет все те преимущества, которые обеспечили британцам тихоокеанские плавания Кука. Не менее двух лет велась тщательная подготовка к плаванию. К ней были привлечены выдающиеся ученые, и даже Людовик XVI, говорят, так увлекся этим делом, что оставил лично за собой разработку общего замысла экспедиции и право отдавать приказы по ходу подготовки к ней. Портрет того времени донес до нас образ командира, которому было поручено нанести на карту берега Тихого океана и найти Северо-Западный проход. Это был Жан Франсуа де Гало, капитан де Лаперуз, умный, образованный человек. Ему в то время было уже за сорок. На портрете Лаперуз изображен в праздничном камзоле розового цвета с золотыми обшлагами; камзол украшают сверкающие ордена. Рядом с ним де Лангль в не менее впечатляющем облачении; он, как и Лаперуз, воевал на море против британцев. Оба окружены подобострастными офицерами, вокруг морские карты, глобусы, великолепный дворцовый интерьер. Тому, кто хочет отыскать на картине знамение времени, бросится в глаза занавешенное окно — все, что внутри, скоро исчезнет: и придворное великолепие и люди, склонившиеся над картами.

Лаперуз покинул Брест на «Буссоли», его соратник командовал «Астролябией». Погода благоприятствовала плаванию. Оба корабля обогнули мыс Горн, проследовали вдоль западного побережья Южной Америки до тридцать пятого градуса южной широты, а затем повернули к острову Пасхи и Гавайям. Там они задержались на короткое время, поскольку, как уже упоминалось. Океания была теперь лишь местом остановки, а не целью плаваний. Лаперуз обследовал западное побережье Северной Америки и побережье Азии от Филиппин до Камчатки, и только в декабре 1787 года корабли бросили якоря у берегов архипелага Самоа. Лаперуз открыл самый крупный остров архипелага — Савайи, а заодно и горькую истину о «тихоокеанском рае»: «Мы воображали себе, что в таком великолепном месте должно царить счастье, ничем не омрачаемое. Эти островитяне, повторяли мы снова и снова, без сомнения, самые счастливые жители Земли; в окружении жен и детей проводя! они в безмятежном покое свои радостные тихие дни. У них нет иных забот, кроме как разводить птицу и, подобно первому человеку, не прилагая труда, срывать фрукты, растущие над их головами». Как трогательно это звучит! Однако: «Мы ошибались. Это прекрасное место не было безгрешным садом невинности». Напротив, именно здесь разыгралась еще одна трагедия этого плавания. На Аляске во время прилива в «гавани Французов» у подножия горы Св. Ильи утонули двадцать один человек, теперь, под градом камней и копий островитян, экспедиция потеряла тридцать два человека, среди них был и де Лангль.

Столкновение членов экипажей кораблей Лаперуза с жителями Самоа. Рисунок XVIII века

Вскоре после этого «Буссоль» и «Астролябия» появились в заливе Порт-Джексон, у нынешнего Сиднея. Экспедиция пробыла там до февраля 1788 года, а затем, как сообщил Лаперуз королю, намеревалась посетить острова Общества, исследовать южную часть Новой Каледонии, острова Санта-Крус, Соломоновы острова. Новую Гвинею и север Австралии. Это было последнее известие от капитана.

Даже в бурные годы революции Франция не забывала своих пропавших без вести граждан. В 1791 году Национальное собрание приняло решение послать в Океанию Раймона-Жозефа Антуана де Брюни Д’Антркасто с целью выяснить, что сталось с экспедицией Лаперуза. Это ему не удалось, но до своей смерти в 1793 году Д’Антркасто сумел существенно пополнить географические и этнографические знания о Тонга, Новой Каледонии, Соломоновых островах и западной части Новой Гвинеи, а также об островах, лежащих вблизи ее побережья. Кроме того, он обнаружил множество островов в архипелаге Кермадек, к западу и к северу от Новой Каледонии и в районе архипелага Луизиада, открытого Бугенвилем.

«Астролябия» Дюмон-Дюрвиля у берегов Тонгатапу. Литография того времени

Перед тем как Д’Антркасто попал на Соломоновы острова, он был очень близок к решению загадки исчезновения экспедиции Лаперуза. Только в 1826 году английский капитан Питер Диллон нашел на острове Ваникоро (острова Санта-Крус) свидетельства того, что «Буссоль» и «Астролябия» потерпели крушение именно там. В феврале 1828 года французский морской офицер и исследователь Тихого океана Дюмон-Дюрвиль подтвердил предположения Диллона. Островитяне привели его к мелководью у рифов, поясом окружающих остров, где, покрытые коркой коралловых нагромождений, лежали якоря, пушки и остатки металлической обшивки. (Лишь в 1964 году французская экспедиция подняла то, что осталось от «Буссоли». Очевидно, ночью оба корабля наскочили на рифы, экипаж одного из них, должно быть, сразу утонул, члены экипажа другого могли, по крайней мере некоторые, спастись на острове и жить там до конца дней своих, кроме тех, кто пытался построить самодельные лодки и на них выбраться с острова.)

Нужно заметить, что только что упомянутый Жюль Себастьян Сезар Дюмон-Дюрвиль принадлежит к самым удачливым и значительным тихоокеанским мореплавателям после Джеймса Кука, ибо и под трехцветным флагом французы решительно проникали в океанийский островной мир. Уже в 1800 году Наполеон I дал Никола Бодену задание, хотя по существу и не относящееся к Океании, но касающееся Австралии, где британцы в 1780 году основали колонию ссыльных каторжников, создав тем самым предпосылки для дальнейшего открытия, исследования и экономического освоения континента. Но наш интерес обращен к Океании. В 1817 году туда отправился бывший спутник Бодена Луи Клод де Фрейсине, посетивший Гавайи, Самоа, Тонга и Марианские острова и широко прославившийся благодаря собранным там богатым этнографическим коллекциям. За ним в 1823–1824 годах последовал Луи Исидор Дюперре и, наконец, Дюмон-Дюрвиль. Они нанесли на карту островные группы от Туамоту до Новой Гвинеи. В 1826–1829 годах Дюрвиль возглавил экспедицию, окончательно развеявшую последние сомнения относительно судьбы Лаперуза, но сейчас его необходимо упомянуть в связи с открытием и исследованием островных групп Микронезии, на которые до сих пор не обращалось достаточного внимания. Еще раз, в 1837–1840 годах, Дюмон-Дюрвиль пересек Тихий океан во время плавания, связанного, как и плавание Беллинсгаузена, о котором речь впереди, с исследованием полярных областей южного полушария. Тогда он особенно тщательно исследовал Туамоту, Маркизские и Соломоновы острова, Фиджи, а также Новую Зеландию и Новую Гвинею. Все, что произошло после плавания Дюмон-Дюрвиля, относится уже к французской колониальной эре в Океании: в 1838 и 1842 годах адмирал Абель Дюпти-Туар заключил на Таити, Маркизских островах и на Туамоту договоры об их «охране».

Поскольку именно Таити всегда воспринимался как символ понятия «мир Южного моря», необходимо вкратце пояснить, что же там происходило. Вообще говоря, остров относился к британской сфере влияния, но вся его история была связана лишь с немногими визитами англичан. Деятельный вождь Ту, привлеченный к сотрудничеству еще Куком, вновь извлек выгоду из посещений европейцев: когда в 1789 году вспыхнул знаменитый мятеж на «Баунти», он раздобыл себе огнестрельное оружие и с его помощью подавил своих противников. Ту основал империю, встав во главе ее под именем Помаре I. Империю посещали поначалу только посланцы из Британии: в 1791 году туда прибыла отправленная на поиски мятежников «Пандора» и Джордж Ванкувер, бывший участник плавания Кука, ставший теперь самостоятельным исследователем; в 1797 году появилась группа проповедников из Лондонского миссионерского общества, которые на Таити, как, впрочем, и во всей Океании, взяли на себя роль, не всегда посильную. Вслед за ними в 1830 году прибыли католические священники из Франции. Таитяне, находившиеся благодаря англичанам под влиянием протестантства, встретили их не только без всякого энтузиазма, но даже прогнали прочь. Этот случай побудил французского адмирала Дюпти-Туара, следовавшего на корабле «Венера» через Океанию, добиться от королевы Помаре IV под страхом обстрела острова «охранной грамоты» для своих соотечественников и их миссии. В 1842 году Дюпти-Туар возвратился на Таити с требованиями, куда более существенными. Ему удалось «разъяснить» таитянским вельможам (королева при этом не присутствовала), какие блага обретет их народ, если будет жить под французским протекторатом. Несмотря на сугубо отрицательное отношение к этому королевы, договоренность осталась в силе, ибо через год адмирал вновь пожаловал на остров, но на сей раз с тремя прекрасно вооруженными кораблями, дабы сообщить тем, кто отдал себя под его защиту, что отныне они являются подданными короля Франции.

А сейчас самое время рассказать о дальнейших открытиях британцев в Океании. Между 1788 и 1791 годами они обнаружили много мелких островов и архипелагов-в основном во время плаваний из Европы в свою австралийскую колонию или во владения и торговые центры в Азии.

Так, например, капитаны Маршалл, Гилберт, Сейвер и Шортленд открыли множество островов в Микронезии, а также в районе архипелагов Кермадек, Луизиада, южных островов Кука и Соломоновых. А у кого не вызывало сочувствие вынужденное плавание, совершенное в 1787 году капитаном Уильямом Блаем! Когда-то он служил штурманом на корабле Кука, а теперь в чине лейтенанта командовал военным судном, посланным в 1787 году на Таити, чтобы взять саженцы хлебного дерева и доставить их в британские владения в Вест-Индии. Вряд ли Блай на самом деле был так невероятно деспотичен и жесток, как об этом рассказывается в многочисленных книгах и изображается в художественных фильмах. Но здесь в первую очередь следует обратить внимание на его навигаторские способности, а они, несомненно, были выдающимися. В апреле 1789 года его и восемнадцать преданных ему людей взбунтовавшаяся команда посадила в лодку, едва ли превышавшую в длину семь метров, и бросила на произвол океана. После того как враждебно настроенные жители острова Тофуа из группы островов Тонга не дали им высадиться на берег, а одного из посланных туда людей забросали камнями, Блай принял решение плыть к острову Тимор, находящемуся на расстоянии три тысячи шестьсот морских миль (шесть тысяч семьсот километров) от Тофуа. Сорок один день длилось это необычное плавание, во время которого Блай открыл семь островов в архипелаге Фиджи и четыре в группе островов Банкса. Жертвой перенесенных во время плавания лишений, уже по достижении цели, стал Дэвид Нельсон, тот самый Нельсон, который на «Ди-скавери» принимал участие в последнем плавании Кука.

У берегов архипелага Фиджи. Литография XIX веха

Спустя два года в водах Тихого океана появился корабль «Пандора» под командованием капитана Эдвардса. Название корабля должно было показаться весьма символичным тем четырнадцати мятежникам, которые были так неосторожны и не бежали с Флетчером Крисченом на далекий остров Питкэрн, ибо Эдвардс всех их на Таити арестовал^⁹⁹. Значительно более важным для истории открытия Океании было то, что во время плавания «Пандоры» были найдены острова в группе Токелау и Хорн, не посещавшиеся европейцами со времен плаваний голландцев. Впрочем, в том же году (1791) американцу Джозефу Ингрэхему было суждено открыть те из Маркизских островов, которые не увидел ни Менданья, ни Кук: Уапоу, Уа-Ука, Нуку-Хива, Моту-Оа и маленькую островную группу Эиао. В 1792 году в Тихий океан вновь возвратился Уильям Блай и исследовал архипелаг Фиджи более подробно, чем он имел возможность сделать это во время своего плавания в лодке без морских карт и необходимых навигационных инструментов. То, что начал в 1643 году Тасман, теперь пришло к определенному завершению.

И XIX столетие в истории открытия Океании отмечено именами удачливых английских мореплавателей: 1826 год — Фредерик Уильям Бичи исследовал Туамоту и Гавайские острова, 1835 год — Роберт Фицрой, в плавании которого принимал участие знаменитый Чарлз Дарвин, написавший после проведенных на Туамоту изысканий научный труд о строении и распределении коралловых рифов. Заслуги отдельных мореплавателей последующего периода нелегко оценить должным образом. Плавание Фицроя было, пожалуй, последней британской экспедицией, которую можно отнести к эре «великих кругосветных плаваний». Теперь исследователи в широком смысле этого слова уступили место группам ученых-специалистов, имевших особые полномочия и задания наравне с морскими офицерами. Этот процесс особенно впечатляюще проявился во время английской экспедиции «Челленджера», посетившей в 1875 году многие острова Тихого океана.

По-прежнему хватало неизведанных островов и смелых первооткрывателей, но времена самых поразительных плаваний, в прямом смысле слова «шагов в неизвесгное», миновали. Приблизительно с 1790 года в Океании началась эпоха, которую в литературе часто называют «периодом индивидуальных исследований». Картографирование береговых линий становилось все более совершенным, началась разведка земельных пространств, лежащих в глубине островов, специалисты различных научных дисциплин занялись изучением выбранных ими объектов и пригодных для жизни земель. Но и это время было не менее привлекательным, чем то, когда можно было открывать целые архипелаги, когда еще можно было надеяться, что однажды на горизонте Южного моря вдруг возникнет легендарная Terra australis. Флора, фауна и геологическое строение многочисленных островных групп были еще мало изучены, историко-культурная и этническая связь их жителей с жителями Юго-Восточной Азии была отмечена, пожалуй, только у полинезийцев, однако и их образ жизни, социально-экономическая структура полинезийского общества таили еще много загадок. Разгадать все это — что может быть заманчивее, особенно для мореплавателей страны, чьи представители к началу XIX века только-только проникли в Океанию, — для России!

Под влиянием собственного экономического развития, революции во Франции и захватнической колониальной экспансии Великобритании в тогдашней России активизировались силы, определившие, между прочим, и жизненный путь человека, который будет упомянут здесь первым: Ивана Федоровича Крузенштерна. Он родился в 1770 году в Эстонии, стал морским офицером и служил с 1793 по 1799 год в британском военном флоте. Именно тогда, как писал он позже, «мое внимание привлекло значение английской ост-индской и китайской торговли. И мне показалось весьма вероятным, что Россия может принять участие в морской торговле с Китаем и Индией». За этими скромными словами крылись весьма энергичные устремления. Крузенштерн осторожно выяснял условия в индийских и восточноазиатских гаванях, составлял квалифицированные, подкрепленные убедительными доводами записки. Пребывание в Кантоне привлекло его внимание к торговле пушниной в северной части Тихого океана. Она показалась ему особенно выгодной в связи с тем, что русские торговцы этим товаром в 1780 году уже добрались до Юкона, а еще через четыре года купец Григорий Иванович Шелихов основал на острове Кадьяк, лежащем у побережья Аляски, первое постоянное поселение. Опорный пункт Шелихова создал предпосылки для исследования Аляски русскими, а его торговое товарищество стало основой Российско-Американской компании, возникшей в 1799 году. Правда, шкуры морских выдр и лисьи меха редко попадали отсюда в Петербург, торговля ими оставалась в значительной степени в руках английских и французских купцов-мореплавателей. Ведь путь через Сибирь был тяжел и дорог: только для доставки вещей, необходимых поселенцам, там приходилось постоянно держать четыре тысячи лошадей. И Крузенштерн все время сожалел о недостатке на севере Тихого океана баз, кораблей, опытных команд, способных связать эти пространства с русскими балтийскими гаванями. Несмотря на то что его усилия при дворе поддерживали лица, заинтересованные в торговле пушниной, они оставались тщетными, пока у власти стоял Павел I. Все изменилось в результате дворцового переворота, когда после убийства Павла I воцарился его сын Александр (1801–1825). Решающий вес приобрели представители русского дворянства, люди активно и широко мыслящие и действующие, стала рушиться тормозящая развитие система родственных связей, среди прочих причин повинная в определенном застое в морском деле. «Ни Кук, ни Бугенвиль, ни Нельсон никогда бы не стали для своей отчизны тем, что они есть, если бы в расчет принималось только их происхождение», — писал Крузенштерн. Теперь Александр поручил ему задание, о котором он мог только мечтать: первое русское кругосветное плавание.

Иван Федорович Крузенштерн. Гравюра того времени

Но приказ нового царя застал Крузенштерна врасплох: ни он, ни русский флот не были готовы для такого предприятия. К счастью, нашелся не менее талантливый партнер, Юрий Федорович Лисянский, как и Крузенштерн прослуживший несколько лет в британском флоте. Лисянский первоочередное внимание уделил поискам подходящих судов, искал их сначала в Гамбурге, потом в Лондоне и, наконец, в феврале 1803 года сообщил Крузенштерну, что получил два корабля водоизмещением четыреста пятьдесят и триста семьдесят тонн. Их назвали «Надежда» и «Нева». Судовые команды составили соответственно восемьдесят пять и пятьдесят четыре человека, среди них были будущие кругосветные мореплаватели Беллинсгаузен и Коцебу и крупные ученые Лангсдорф, Тилезиус и Хорнер. При подготовке к выходу в море не обошлось без недоразумений: царь запретил Российско-Американской компании отправку с этими кораблями товаров на Дальний Восток, да и сами задачи плавания тем временем расширились. Так, на «Надежде» расположилась посольская миссия, которая должна была доставить на родину группу японцев, попавших на русские берега, и завязать с Японией торговые отношения. Не вся провизия была поставлена качественной, а затем правильно загружалась, поэтому пришлось выбросить почти треть испортившейся квашеной капусты, взятой на борт по примеру англичан, и большую часть корабельных сухарей. Посольство заняло так много места, что пришлось отказаться от художника и некоторых других спутников, хотя Крузенштерн явно хотел, чтобы они остались. Тем не менее он преодолел все трудности и за организационной суматохой не забыл позаботиться о том, чтобы на борт были взяты самые современные инструменты, справочники и таблицы по навигации, астрономии, метеорологии, гидрографии и навигационной географии, чтобы матросские койки были удобными, а мясные припасы тщательно и профессионально засоленными. Кстати, это была первая пища на борту, засоленная русской солью.

Сценка на острове Нуку-Хива. Гравюра к запискам Крузенштерна о своем плавании

Великое плавание Крузенштерна, Лисянского и их товарищей началось 7 августа 1803 года, когда «Надежда» и «Нева» покинули гавань Кронштадта. В феврале 1804 года они обогнули мыс Горн, а в мае бросили якорь у острова Нуку-Хива из группы Маркизских островов первой своей цели в Океании. После десятидневного пребывания на этом архипелаге экспедиция повернула к Гавайям, но пробыла там совсем недолго, поскольку надежды на приобретение большого количества провианта не оправдались. Оттуда Крузенштерн поплыл на Камчатку, Японские острова и Сахалин, Лисянский же — сначала в бухту Кеалаке-куа, а затем занялся изучением западного побережья Северной Америки. Корабли встретились вновь только у берегов Китая. Капитаны кораблей и сопровождавшие их ученые могли по окончании плавания, 5 августа 1806 года, через три года после ею начала, похвастаться не только выдающимися научными и практическими достижениями, но и тем, что заложили основу длительных торговых связей России с Аляской и Китаем. А сам Крузенштерн, как и Кук, всегда заботившийся о благополучии простых матросов, имел все основания для особой гордости: никто на «Надежде» не стал жертвой цинги, в течение трех лет он не потерял ни одного члена экипажа^¹⁰⁰.

Еще одна нация открыла для себя тихоокеанские дали, все больше и больше русских кораблей бороздили просторы Южного моря. Такие мореплаватели, как Коцебу, Головнин, Беллинсгаузен, Лазарев (только двое последних открыли в июле 1820 года тринадцать островов в архипелаге Туамоту) и Литке, навеки связали свои имена с историей открытия Океании. Правда, для хода океанийской истории русское присутствие оказалось лишь эпизодом^¹⁰¹. После безуспешной попытки завладеть господствующим положением на Гавайских островах посланцы царя всецело устремили свои политические интересы на северную часть Тихого океана.

Однако еще до появления трехцветного французского флага и царского орла над Тихим океаном поднялся еще один флаг: Соединенных Штатов Америки. Уже в 1784 году, через год после того, как Великобритания признала независимость своей бывшей колонии, первый американский корабль отплыл из Нью-Йорка вокруг мыса Горн в Южный Китай. Эпизодическое присутствие в Океании американских парусников, плывших в Восточную Азию и запасавшихся на океанийских островах водой и провиантом, вскоре сменилось долговременным и запланированным пребыванием. Появилось множество американских китобойных судов, начавших около 1800 года разведку условий лова в Тихом океане. Они стали частыми гостями на Маркизских островах, островах Общества, Фиджи, Тонга и на Новой Зеландии. В период между 1840 и 1860 годами в Тихом океане под звездно-полосатым флагом плавали семьсот китобойцев с командами общей численностью до восемнадцати тысяч человек и ежегодно доставляли в свои гавани китобойной продукции в среднем на семь миллионов долларов. Были и такие, с позволения сказать, купцы, которые вели торговлю, сообразуясь лишь с собственной выгодой. За сандаловое дерево и жемчуг, трепангов и перламутр, позже за копру они отдавали мишуру, алкогольные напитки, изделия из металла и оружие. Этот обмен нередко приводил к тому, что на островах рушились устоявшаяся веками структура торговли и исконные народные обычаи. Говоря поэтическим языком, действия тех купцов были сродни действиям змия, роковым образом соблазнившего Адама и Еву попробовать яблоко. Правильно ли это сравнение, мы еще убедимся.

Но американский вклад в исследование Океании не ограничивался действиями «змиев-искусителей». В 1838 году Соединенные Штаты оснастили экспедицию из шести кораблей под командованием морского офицера Чарлза Уилкса. Его плавание, длившееся четыре года, имело целью получить исчерпывающие сведения о местах обитания и образе жизни тихоокеанских китов. В плавании принимали участие также филолог, ботаник и геолог.

Эта экспедиция прояснила многое до тех пор неизвестное в океанийском островном мире. И хотя, быть может, в этом есть известная доля преувеличения, но Чарлза Уилкса часто называли «американским Куком». Он был талантливым, увлеченным картографом; его не страшили ни продолжительность плавания, ни лишения; он измерял высоту водопадов на Самоа и совершил восхождение на пик Обсерватори на острове Ваиалаилаитаке из архипелага Фиджи (после того как в том же году -1840 — открыл часть антарктического материка, носящую сегодня его имя). Особенно значительными были его исследования на островах Фиджи, Самоа, Тонга, Гавайских и Гилберта. Его пятитомное описание плавания, вышедшее в свет в 1845 году в Филадельфии, относится к одному из самых поучительных литературных свидетельств о Южном море.

Уилкс на пике Обсерватори. Рисунок того времени

И наконец, нужно рассказать о том, как достигли Тихого океана немецкие мореплаватели, облеченные официальными полномочиями. В 1828 году прусским обществом морской торговли в Тихий океан были отправлены корабли «Ментор» и «Принцесса Луиза», чтобы проложить будущие торговые пути. С 1837 года начали вести китобойный промысел в Тихом океане сначала бременские, а затем гамбургские общества. Когда в шестидесятых годах прошлого столетия этот промысел перестал быть рентабельным, немецкие торговые предприниматели вспомнили более ранние сведения о тех областях мира. В числе первых оказалась гамбургская фирма «Годфрой», к 1870 году имевшая уже почти сорок пять опорных пунктов в Меланезии, Микронезии и Полинезии. Доходная деятельность этого торгового дома, выманивавшего жемчуг, перламутр, черепаший панцирь, трепангов и кокосовые орехи в обмен на поношенную форму прусских пехотинцев, зеркала, губные гармошки, а также на металлические изделия и предметы обихода, интересует нас мало. Значительно любопытнее усилия фирмы по сбору и вывозу из Океании предметов природоведческого и этнографического характера. Созданный фирмой в 1861 году музей^¹⁰² и выпускавшийся им с 1871 по 1879 год журнал послужили (наряду с публикациями Форстеров, Лангсдорфа и Шамиссо^{^¹⁰³}, принимавшего участие в 1815–1818 годах в русском кругосветном плавании под командованием Отто Евстафьевича Коцебу, а также работами Хохштеттера) теми импульсами, которые обратили интерес немецких ученых к тихоокеанскому островному миру. (Хохштеттер плавал в 1858–1859 годах с австрийской экспедицией на корабле «Новара» в восточной части Океании, а затем в течение девяти месяцев проводил геологические изыскания на Новой Зеландии.) Дальнейший вклад в исследование Тихого океана, особенно в области океанографии, внесла в 1875–1876 годах экспедиция на «Газелле» под руководством фон Шлейница. Ее участники изучали также ландшафт, население, животный и растительный мир архипелага Бисмарка, Соломоновых островов, Самоа и Фиджи.

В нашу задачу не входит давать широкий обзор того периода исследования Океании, который наступил вслед за ее открытием и продолжается до сих пор. Таким образом, рассказ об открытии и освоении островов Южного моря европейскими и североамериканскими мореплавателями на этом должен быть окончен. Мы проследили дела и судьбы смелых людей, отправлявшихся в неизвестность, чтобы найти западный морской путь к «Островам пряностей» или Южному континенту, чтобы узнать, как обстоят дела на «обратной стороне Земли» и как там живется людям. Все они были детьми своею века. Одни выступали в качестве миссионеров христианского святого учения, другие способствовали колониальному проникновению в Океанию своих государств. Результаты их деятельности были так же противоречивы, как и побудительные причины их плаваний.

Не спи в тени дуплистых деревьев!

Нам остается задать лишь один вопрос: какие представления об Океании господствовали в прошлом в Европе и Северной Америке? Часто утверждается, что они были романтичны и приукрашены. Но к такого рода утверждениям следует подходить строго дифференцированно. Литература, а вместе с ней и произведения изобразительного искусства, в течение длительного времени остававшиеся единственным источником европейских знаний о мире Южного моря, все окрашивали в розовые тона, как только речь заходила о Полинезии. Полинезию же обычно отождествляли с островом Таити, жителей которого изображали как миролюбивый народ, пребывавший в исключительно счастливом естественном состоянии и имевший внешность, представлявшуюся европейскому наблюдателю весьма приятной и привлекательной. Сошлемся здесь в качестве примера на высказывание одного немецкого автора XVIII века, напоминающее многие другие заявления подобного рода: «В жизни этих островитян есть нечто, похожее на счастье. Они встают вместе с солнцем, умываются в реке или у какого-нибудь источника, проводят утро в работе или на прогулке, пока не наступит жаркий полдень. Тогда они возвращаются к своим жилищам и отдыхают там в тени деревьев, наводя лоск на свои волосы или натирая их благовонным маслом, играя на флейте и распевая песни либо слушая пение птиц. В полдень они едят, а после еды занимаются своими домашними делами или проводят время каким-нибудь иным образом. В этот промежуток времени они полны взаимной симпатии, взаимного расположения друг к другу, охватывающего все без исключения сердца. Путешественники нередко с удовольствием наблюдали истинный спектакль природной простоты и счастья. Веселые затеи, не содержащие никаких колкостей, наивные рассказы, живой танец и умеренная еда продолжаются до вечера. Они еще раз моются в речке, и день заканчивается, не доставив никому беспокойства или забот. Если сравнить эту дикую, первобытную жизнь с жизнью цивилизованных народов, с каким контрастом придется столкнуться! Где еще можно найти подобное наслаждение? Над этим пусть поразмыслит каждый читатель».

Таков распорядок дня на Таити. Автор цитированной работы не упустил случая сослаться в одной из своих сносок на Монтескье, утверждавшего, что подобная праздность определяется климатом. Но он не разделяет вывода Монтескье относительно того, что человек «по нравственным причинам» должен преодолевать подобную инертность. Склонность к преувеличению ведет даже к фальсификации. В опубликованной в том же 1783 году книге одной французской писательницы утверждается (по-видимому, на основании информации, полученной от знатного таитянина), что островитяне якобы не имеют никакого оружия и, если умирают естественной смертью, превращаются в зверей. Наглядным примером такого рода преувеличений являются публикации подобных сведений в этнографических изданиях прошлого века. В отчете о плавании Лангсдорфа помещена гравюра, изображающая воина с Нуку-Хива, держащего в руке человеческую голову в качестве трофея. В других изданиях это изображение дается уже с подробнейшими деталями. На самом деле в руках у жителя Маркизских островов самый безобидный предмет — сосуд из тыквы.

Граждане эпохи Просвещения, молодые участники литературного движения «Буря и натиск»^¹⁰⁴, оказавшиеся вне общественных отношений тогдашней Европы и уставшие от бремени цивилизации-все они хотели видеть жизнь именно такой. Широкое распространение получил утопизм «Счастливых островов» и «Благородных дикарей». Его защитников и сторонников становилось все больше. Остается только удивляться, почему во внимание не принимались описания поистине дикого положения вещей, существовавшего в Полинезии. В отчетах Джеймса Кука (правда, первые два тома в какой-то мере были фальсифицированы издателем), Форстера, занимавшегося к тому же переводами соответствующих трудов, Крузенштерна, а также многих других мореплавателей описывается не одна только идиллия, якобы царившая на голубых просторах океана. В них говорится также о принесении людей в жертву, об убийстве детей, охоте за черепами, каннибализме и социальном порядке, который скорее обрекал человека на покорность, чем побуждал его овладевать силами природы и формировать свою историю. Восторженное преклонение перед островными порядками не уберегло ни европейцев, ни жителей Океании от нанесенного им ущерба и вреда. Правда, оно породило более глубокий этнографический интерес, под влиянием которого понятие «дикари» сменилось сформулированным Иоганном Готфридом Гердером^¹⁰⁵ понятием «первобытные народы». Позднее оно, по всей вероятности, в какой-то мере сдержало наступление колонизаторов. Идеалистически рассматривая общественные формы Океании и выступая против их ликвидации, сторонники этих форм не поняли причин, неудержимо подрывавших их основы: не столько жестокость незваных белых пришельцев, сколько бисер и ситец, металлические инструменты и паровые машины.

Еще более недолговечной оказалась идеализация жизни на островах Океании в изобразительном искусстве, особенно в том его направлении, представителем которого был английский художник Уильям Ходжес, принимавший участие во втором кругосветном плавании Джеймса Кука. Под влиянием очень модной в то время пейзажной живописи в стиле барокко, а также представлений об идеале, стилизованных в соответствии с нормами античного искусства, Ходжес рисовал островитян на фоне идиллического пейзажа, одетых в пышные одежды и нередко имевших греческий профиль. Даже на картинах с драматическим содержанием, как, например, на картине, изображающей корабль «Резолюшн» у побережья Новой Зеландии среди рифов и бушующего моря, он не мог отказаться от использования эллинистических образов, модели для которых ему было исключительно трудно найти среди местных маори. Противоречие, существовавшее в Европе между преобладавшими там взглядами на искусство и требованиями реалистического отображения действительности, которое позволяло бы давать научное толкование картины, довольно скоро было решено в пользу последнего. Кроме того, независимость художников, принимавших участие в плаваниях в Южное море, была весьма относительной: как правило, им приходилось считаться с желаниями заказчиков. Литографии художника Луи Шори (он принимал участие в кругосветном плавании Отто Коцебу в 1815–1818 годах) свидетельствуют о том, что точное отображение действительности-отнюдь не помеха индивидуальной манере исполнения. Разумеется, верность в передаче деталей не единственный критерий оценки работы художника. И все же именно на этих художниках лежала особая ответственность, поскольку можно было лишь гадать, как долго еще продлится изображенный ими уклад жизни.

«Счастливые океанийцы». Иллюстрация XIX века

0 том, что Ходжес осознавал эту ответственность, свидетельствуют многие его рисунки. Вряд ли было бы верным впечатление, что искусство и литература в Европе и Северной Америке, а также те, кто занимался ими, якобы не доросли до нынешнего понимания положения вещей. Или что самые поверхностные «работы, имеющие отношение к Южному морю», — детища последнего десятилетия прошлого и первого десятилетия текущего столетия. Если бы это было так, значит Поля Гогена заставила написать его таитянские картины лишь тоска по самобытности, далекой от действительности. Но ведь глядя на его картины, нельзя не вспомнить ту страстность, с какой Гоген нападал на колониальную администрацию и духовенство Таити. Кроме того, следует назвать таких писателей, как Герман Мелвилл и Роберт Стивенсон, для которых Южное море было больше, чем просто экзотический фон, каким его порой изображали Джек Лондон и Фридрих Герштеккер.^¹⁰⁶ Судьба художников, надеявшихся на то, что в Океании их ждет ничем не обремененная, «естественная» жизнь, весьма поучительна, и это нужно так или иначе учитывать. Ведь в конечном счете все они были разочарованы.

В июне 1894 года смертельно больной Стивенсон, прибывший на Самоа в надежде поправиться, писал своей кузине: «Здесь невозможно жить, болезненно не воспринимая последствий ужасной безалаберности и бесхозяйственности белых. Я пытался стоять в стороне и безучастно наблюдать, но это оказалось выше моих сил… Все это мешает мне работать и показывает мне отвратительное лицо этого мира». И Стивенсон прилагает все усилия для того, чтобы заключить мир между враждующими племенами и заклеймить позором последствия проведения в жизнь колониальной налоговой политики.

«Фанатики» Южного моря не только упускали из виду закономерности развития человеческого общества, но и почти не придавали значения великолепным свидетельствам материальной культуры, никак не вписывавшимся в картину того рая, который был создан ими в соответствии с европейскими представлениями. Если не считать гигантских скульптур острова Пасхи, то окажется, что о впечатляющем наследии океанийской культуры написано очень мало общедоступных книг. Например, о Нан-Мадоле, «тихоокеанской Венеции» на Поиапе, одном из Каролинских островов, представляющем собой громадный, раскинувшийся на площади более восемнадцати квадратных километров комплекс из девяноста двух искусственных островов, каналов, надмогильных памятников и укреплений. Площадь самого крупного храма на них составляет тысячу шестьсот квадратных метров. Его стены толщиной до полутора метров и высотой девять метров покрыты высеченными в камне узорами. По данным разных источников, вес отдельных базальтовых блоков, из которых возводились сооружения, достигал пяти тонн. Во время строительства их поднимали почти на двадцатиметровую высоту. Или, например, сложенные из гигантских полированных каменных блоков оросительные постройки в долине реки Ваимеа на острове Кауаи — остатки в прошлом высокоразвитой культуры водного хозяйства на Гавайских островах. И наконец, большие колонны и капители на Тиниане, входящем в группу Марианских островов, бывшие когда-то основами огромных «свайных построек», или описанные Туром Хейердалом скальные крепости в восточной части Полинезии, а также уже упоминавшиеся нами «аху» на островах Таити и Тонга. Подобного рода сооружения не могли возникнуть в атмосфере «покоя и блаженства». Справедливости ради следует, однако, заметить, что в те времена не могли еще знать обо всем этом.

Считалось, что романтика Южного моря якобы ограничивается районом Полинезии. Это объяснялось самыми разными причинами, роль которых временами то приувеличивалась, то приуменьшалась. Здесь мы остановимся только на одной из них: на взаимосвязи интересов получения прибыли с этнографическими описаниями «популярной» литературы. Эта связь позволяет частично объяснить, почему в последние десятилетия прошлого века Микронезию описывали относительно объективно, в то время как жителям Меланезии явно старались придать зверские черты. К описаниям Меланезии относятся сотни названий типа «Среди охотников за черепами и людоедов»… В сочинениях подобного рода смаковались описания того, как на островах Фиджи только что построенные лодки волокут к морю по телам людей, или как на Новой Гвинее убивают миссионеров.

«Жестокие океанийцы». Иллюстрация XIX века

Да, действительно, такое случалось, но для будней Меланезии это было, по-видимому, так же нехарактерно, как райская праздность для Полинезии. Прямо или косвенно подобные литературные поделки оправдывали способы, с помощью которых сильные мира сего захватывали рощи сандалового дерева на островах Фиджи или медь на острове Бугенвиля или сгоняли толпы хорошо сложенных «людоедов», чтобы на плантациях сахарного тростника предоставить им возможность отвыкнуть от «неприятных наклонностей».

И еще один аспект. Ведь колониальная эпоха безусловно была итогом эпохи географических открытий. Вне всякого сомнения, к ней относится и деятельность миссионерских обществ, охватившая в последние годы XVIII века всю Океанию. (Впрочем, испанские священники уже в XVII веке высаживались на Марианских островах и пытались обратить островитян в иную веру.) О таких «апостолах» написано много неодобрительного: одни порицают их за то, что они препятствовали колонизации, другие, наоборот, ругают за подготовку и активную поддержку этого процесса. Действительно, миссионеры из Бостона, например, внесли существенный вклад в то, что Гавайи превратились в государственное владение американцев. Достаточно и другой информации о неблаговидной деятельности некоторых священников. Следует напомнить, например, о тех варварах в церковном одеянии, которые сжигали «говорящие дощечки» — ценнейшие, содержавшие иероглифические письмена деревянные таблички жителей острова Пасхи, — или клеймили раскаленным железом «нецеломудренных» полинезийских девушек. Упадок традиционного уклада жизни в Океании стал результатом того, что эти архаичные культуры лишились своих религиозных основ. Впрочем, этим не ограничивались. Островитян заставляли носить чопорную, малопригодную для их климата одежду, руководствоваться этическими принципами, которые, надо полагать, были и не понятны им и ни на что не годились. На это можно было бы возразить, что усердие и пыл миссионеров якобы содействовали прогрессивному развитию (например, созданию языкового единства громадных территорий) и что среди тех, кто проявлял такое рвение, было много известных и честных исследователей, таких, как Уильям Эллис. Но если рассматривать вопрос в целом, то оказывается, что действия миссионеров носили в основном разрушительный характер: непосредственность островитян, их страсть к подражанию, древние культы и правовые нормы, художественные формы — все оказалось полностью уничтоженным или обесцененным. А новые идеалы, навязанные вместо этого, очень скоро выявили свою несостоятельность.

И наконец, еще одна банда «полуофициальных» лиц с белой кожей, орудовавшая на островах Южного моря: торговцы живым товаром. Силой и хитростью они похищали сотни и тысячи островитян, чтобы затем продавать их владельцам мексиканских шахт, перуанских и чилийских разработок залежей гуано, плантаций сахарного тростника в Квинсленде и на островах Фиджи. Для этого они высаживались на островах, где работали миссионеры, переодевались и выдавали себя за священников. Самый гнусный разбойничий набег торговцы живым товаром совершили в декабре 1862 года, когда увезли с собой более тысячи человек, практически все население острова Пасхи. Два года спустя на одном из перуанских рудников умер Маурата, последний «король» этого островного государства. Лишь немногим его подданным удалось вернуться на родину. Знания о великолепных каменных исполинах и «говорящих дощечках» канули в Лету вместе с теми, кто еще оставался на острове.

Эпоха колонизации, как утверждали ее сторонники, должна была покончить с этими и подобными им бесчинствами. Увы, они продолжались, только на другом уровне. Вот, к примеру, способ, каким были покорены некоторые небольшие народности, очень напоминающий уловки прежних торговцев живым товаром. В сороковых годах XIX века на островке Нукулау неподалеку от Сувы (острова Фиджи) поселился американский торговый агент, вскоре ставший консулом. В 1849 году его небольшое владение сгорело: при праздновании Дня независимости США взорвалась пушка. После этого пожарище было разграблено островитянами. Консул считал, что он вправе потребовать от влиятельного вождя племени Такомбау три тысячи долларов для возмещения понесенного ущерба. Через два года по непонятным не только для Такомбау причинам эта сумма увеличилась до пяти тысяч долларов, а еще через шесть лет «долг» вместе с процентами и прочими притязаниями составлял уже сорок шесть тысяч долларов. В это время вблизи Сувы появился один из американских военных кораблей, готовый продемонстрировать свою огневую мощь. Излишне упоминать, что вождь племени не имел ни долларов, ни ловких адвокатов, ни даже военных кораблей, что позволило бы ему хоть как-то бороться с подобными угрозами. Но американский счет все еще не был закрыт. Поэтому правитель острова выбрал то, что казалось ему наименьшим злом, — он обратился к англичанам. Так Фиджи на целое столетие превратились в британскую колонию.

Правда, не всегда все протекало столь просто и легко. На Марианских островах народ чаморро в течение почти пятидесяти лет вел освободительную борьбу против испанских захватчиков. За это время он был полностью уничтожен. В 1845–1892 годах ареной постоянных восстаний становилась Новая Зеландия. Показательно и то, что колонизаторы не всегда прокладывали себе путь с помощью пушек. Очень скоро жители Океании оказались в куда более коварной и продолжительной зависимости от товаров широкого потребления, хлынувших из Европы и Северной Америки. Предметы домашнего обихода и металлические инструменты в силу объективных причин ценились выше, чем привычные глиняные сосуды или каменные топоры. Ситец вытеснил тапу, а бисер — украшения из каури. И хотя острова находятся среди вод, богатых рыбой, их жители предпочли пользоваться консервными ножами, а не рыболовными сетями или острогами. С исчезновением старых богов пришли в упадок искусство, поэзия и архитектура. Традиционное кустарное ремесло чахло в тени новых идолов, внедрявших всесильное массовое производство. Если бы жителям Океании была предоставлена возможность обменивать эти несомненно полезные вещи на равноценную продукцию! Но вместо этого они стали жертвами чуждых им представлений о ценностях; им пришлось отдавать жемчуг, плантации кокосовых пальм, копру и силу своих мускулов за вещи, изготовляемые в Манчестере или Питтсбурге за считанные секунды.

Но еще более коварными оказались болезни, принесенные в Южное море первооткрывателями, торговцами, колонизаторами. Не последнюю роль сыграли и завезенные сюда чужеземные рабочие. Показателен в этом отношении пример Таити. Джеймс Кук считал, что на острове проживало по крайней мере двести четыре тысячи человек (по последним данным, число жителей не превышает тридцать-пятьдесят тысяч человек)^¹⁰⁷, а в 1857 году их было всего семь тысяч двести двенадцать человек. Правда, в 1946 году число тамошних жителей вновь увеличилось до двадцати четырех тысяч восьмисот двадцати человек, преимущественно за счет полинезийцев, китайцев, европейцев и метисов. Это было обусловлено не только появлением кори, туберкулеза и других болезней, но и ввозом оружия, алкоголя, наркотиков, а также жестокой эксплуатацией жителей, трудившихся на плантациях. Еще в конце прошлого века из каждых ста человек, работавших на французских плантациях на Новых Гебридах, умирало как минимум сорок человек.

— гласит полинезийская поговорка. Люди считали, что в дуплах могли обитать злые духи. На этих деревьях сверкают цветы романтики, заслоняющие грибовидные атомные облака на американских и французских полигонах, виднеющихся на горизонте Южного моря. Красочность этих цветов скрывает те громадные проблемы, над которыми должны теперь задумываться многие жители островов Океании: отсутствие сырья, исключительно высокое превышение рождаемости над смертностью, территориальная разобщенность и вытекающие отсюда трудности (в Микронезии насчитывается около двух тысяч островов, некоторые из которых по своим размерам не превышают футбольное поле), использование земель под военные базы и для туристических целей, исключительно высокая доля пришельцев из трех частей света, исчезновение исконной культуры и вытеснение ее новыми идолами — бульдозерами, бетоном и пивом в жестяных банках. Одно дуплистое дерево посажено самими океанийцами: в некоторых районах Меланезии люди все еше верят в то, что придет день, когда мессия по имени Джон Фрум перебросит через океан все те прекрасные вещи заокеанской цивилизации, которых до сих пор были лишены островитяне. Но это пока призрачное видение. Над Океанией уже витает дух независимости, и он скоро завладеет всеми островами. Наследники Хоту Матуа и творцов Нан-Мадола уже знают, что необходимо требовать и тщательно оберегать: политическое и экономическое объединение, образование и землю.

Бессмысленно задаваться вопросом, предвидели ли первооткрыватели дальнейший ход событий и хотели ли его? Какому общественному строю, если не строю своей страны, они хотели бы проложить дорогу? Ход истории выглядит легким.

«Если во всех тех землях, — писал в своем завещании Кирос, — исконные обитатели будут жить благополучно, так, как положено по справедливости, это и будет мне наградой».

Краткая хронологическая таблица морских открытий в Океании и колониальной истории

1502 — Колумб узнает от индейцев, что по ту сторону центральноамериканского перешейка простирается океан, но неправильно истолковывает полученные сведения.

1512 — Антониу д’Абреу плывет к островам Банда и достигает при этом западных берегов Тихого океана.

1513 — Васко Нуньес де Бальбоа открывает «Южное море».

1520 — Фернан де Магеллан проникает через пролив, названный его именем, в южную часть Тихого океана.

1521 — Магеллан высаживается на острове Гуам (Марианские острова).

1525 — Дьогу ди Роша и Гомиш ди Сикейра, по-видимому, открывают острова Фаис и Яп (Каролинские острова).

1525–1526 — Испанская флотилия первоначально под командованием Гарсии Хофре де Лоайсы следует по маршруту Магеллана. Преемник Лоайсы Алонсо Торибьо де Саласар, по-видимому, открывает атолл Таонги (Маршалловы острова).

1526 — Жоржи ди Минезиш открывает северо-западное побережье Новой Гвинеи.

1527–1529 — Альваро де Сааведра пересекает группу Маршалловых островов, предпринимает две неудачные попытки добраться от Молуккских островов до Мексики и открывает вместо этого острова Адмиралтейства и восточную часть Каролинского архипелага.

1537 — Фернандо Грихальва открывает архипелаг Гилберта.

1542–1545 — Руй Лопес де Вильялобос, следуя из Мексики, пересекает, как до него Сааведра и Грихальва, Тихий океан и открывает центральную часть Маршалловых островов и западные острова Каролинского архипелага. Его флотилия, которую сначала ведет Бернардо де ла Торре, а затем Ортис де Ретес, на обратном пути натыкается на непреодолимую преграду северо-восточного пассата. При этом Торре открывает северные острова из группы Марианских; Ретес следует вдоль северного побережья Новой Гвинеи и достигает группы Ниниго.

1564–1565 — Мигель Лопес де Легаспи повторяет маршрут Вильялобоса и основывает на Филиппинах долговременное поселение; на пути из Мексики он тоже пересекает группу Маршалловых островов и высаживается на острове Гуам.

1565 — Алонсо де Арельяно и Андрес де Урданета впервые достигают Центральной Америки, следуя с Филиппин в восточном направлении. Испания колонизирует Марианские острова.

1568 — Альваро Менданья де Нейра обнаруживает группу коралловых островов Эллис и открывает Соломоновы острова.

1577–1580 — Пиратские плавания Фрэнсиса Дрейка в Тихом океане.

1586–1588 — Тихоокеанские плавания пирата Томаса Кавендиша.

1595 — Менданья следует мимо северной части островов Кука; он открывает южную группу Маркизских островов и острова Санта-Крус.

1599 — Оливер ван Норт достигает Южного моря и становится первым голландским кругосветным мореплавателем.

1606 — Педро Фернандес де Кирос открывает группу островов Дафф, острова Банкс и остров Эспириту-Санто (Новые Гебриды), а его спутник Луис Ваэс де Торрес — пролив между Новой Гвинеей и Австралией, названный его именем. Виллем Янсзон обнаруживает западное побережье полуострова Кейп-Йорк в Австралии и Новую Гвинею.

1616 — Виллем Схаутен и Якоб Ле-Мер открывают северные острова архипелага Туамоту, северные острова архипелага Тонга, острова Хорн и Новую Ирландию.

1642–1643 — Абел Янсзон Тасман открывает Тасманию, западное побережье Новой Зеландии, центральную группу островов Тонга и, не высаживаясь на острова, проплывает мимо архипелага Фиджи и Новой Ирландии.

1668 — Марианские острова переходят в подчинение испанской колониальной администрации на Филиппинах.

1699–1700 — Уильям Дампир плывет вокруг Новой Ирландии и Новой Британии и при этом открывает пролив между Новой Британией и островом Умбой, расположенным близ берега Новой Гвинеи (назван его именем).

1722 — Якоб Роггевен открывает остров Пасхи и ряд островов в архипелагах Туамоту и Самоа.

1740–1744 — Пиратские плавания Джорджа Ансоиа, во время которых он посещает Каролинские и Марианские острова.

1764–1766 — Плавание Джона Байрона через архипелаги Туамоту, Токелау и острова Гилберта к Марианским островам.

1766–1769 — Экспедиция в Тихий океан под руководством Луи Антуана де Бугенвиля. Впервые в такой экспедиции принимают учасгие ученые. Исследование Таити, вторичное открытие архипелага Самоа, открытие северных островов Новых Гебрид, Соломоновых островов и архипелага Луизиада.

1767 — Сэмюел Уоллис обследует Туамоту и открывает Таити. Филипп Картерет открывает остров Питкэрн, находит острова Санта-Крус (остров Ваникоро) и Соломоновы (остров Малаита); устанавливает наличие проливов между островами Новая Ирландия, Новая Британия и Лавоигаи.

1768–1771 — Первое кругосветное плавание Джеймса Кука. Открытие четырех островов в архипелаге Общества, группы островов Тубуаи и пролива Кука, вторичное открытие Торресова пролива.

1769–1772 — Француз Жан Франсуа де Сюрвидь плывет мимо Соломоновых островов и исследует западный берег Северного острова Новой Зеландии. Через некоторое время его соотечественник Марион-Дюфрен тоже попадает на Новую Зеландию. После его смерти экспедицию на острова Тонга ведет Дюклесмер.

1772–1775 — Второе кругосветное плавание Кука. Посещение островов Тонга и Маркизских, открытие Новой Каледонии, южных островов в архипелагах Кука и Новых Гебрид и острова Норфолк.

1776–1780 —Третье плавание Кука. Открытие северных островов в архипелаге Кука, Гавайского архипелага и нескольких островов в группе Тонга.

1785–1788 — Жан Франсуа де Ланеруз руководит французской экспедицией к острову Пасхи, Гавайским островам и Самоа (открытие острова Савайи). В ходе исследования Меланезии его корабли терпят крушение у Ваникоро (острова Санта-Крус).

1788 — Во время плаваний из Австралии в Китай и обратно английские капитаны Гилберт и Маршалл открывают несколько неизвестных островов из архипелага Гилберта и Маршалловых островов и группы Кермадек.

1789 — Капитан Уильям Блай, высаженный мятежной командой в лодку, с немногочисленными спутниками плывет от Тонга к Тимору. При этом он пересекает группу островов Фиджи, открывает главный остров этого архипелага Вити-Леву и минует острова Банкс.

1791 — Американский капитан Джозеф Ингрэхем открывает до тех пор не известные северные острова из группы Маркизских (Нуку-Хива и др.).

1791–1794 — Джордж Ванкувер, которому было поручено картографирование северо-западных областей американского побережья, в результате трех высадок на Гавайи продолжает начатые Куком исследования.

1791–1793 — Антуан де Брюни Д’Антркасто исследует острова Новая Каледония, Тонга, Соломоновы, Луизиада, Адмиралтейства, Новая Британия и часть Новой Гвинеи; открывает острова Тробриан и несколько островов в архипелаге Кермадек. Джеймс Уилсон возглавляет плавание в Океании, организованное Лондонским миссионерским обществом.

1797 — Джеймс Уилсон возглавляет плавание в Океании, организованное Лондонским миссионерским обществом

1798 — Американский капитан Эдмунд Фаннинг открывает острова Фаннинг и Вашингтон, а также риф Кингмен. Англичане открывают остров Науру.

1803–1806 — Русская тихоокеанская экспедиция под командованием И. Ф. Крузенштерна и Ю. Ф. Лисянского. Исследование и картографирование Маркизских и Гавайских островов.

1805 — Ю. Ф. Лисянский в группе Гавайских островов открывает остров, названныйего именем, и дает его описание.

1807–1814 — Кругосветное плавание В. М. Головнина. Посещение Тасмании и Новых Гебрид.

1814 — М. П. Лазарев в северной части архипелага Кука открывает атолл Суворова и дает его описание.

1815–1818 — Русское исследовательское плавание под руководством О. Е. Коцебу. Открытие и нанесение на карту ранее неизвестных островов в архипелаге Туамоту, в группе Маршалловых и Гавайских островов.

1817–1819 — Второе кругосветное плавание В. М. Головнина. Посещение Гавайских и Марианских островов, уточнение координат острова Гуам.

1817–1820 — Экспедиция француза Луи Клода де Фрейсине. Географические и этнографические исследования на Гавайях, Самоа, Тонга и Марианских островах. 1819-1821- Тихоокеанская экспедиция под руководством Ф.Ф. Беллинсгаузена и М.П. Лазарева. Открытие множества архипелагов и отдельных островов в центральной и западной части архипелага Туамоту, их подробное картографирование. Открытие Антарктиды (1820).

1823–1824 — Француз Луи Исидор Дюперре наносит на карту острова Туамоту, Гилберта, Фиджи, а также Каролинские острова.

1823–1826 — Русская тихоокеанская экспедиция, во второй раз руководимая О.Е. Коцебу. Исследования на Гавайях и в Микронезии.

1826–1829 — Русское исследовательское плавание под руководством Ф. П. Литке. Открытие ранее неизвестных островов (Сенявина, Понапе и др.) в восточной части Каролинского архипелага и нанесение их на карту.

1826–1829 — Дюмон-Дюрвиль посещает Микронезию и подробно изучает северные берега Новой Гвинеи и окружающие ее островные группы, а также Новые Гебриды, Новую Зеландию и Фиджи.

1828 — М. Н. Станюкович открывает остров Моллера и завершает обследование Гавайской островной цепи, уточнив положение островов в ее северо-западной части.

1835 — Чарлз Дарвин на корабле «Бигль», которым командует Роберт Фицрой, принимает участие в исследовании Океании. Он дает объяснение многим природным явлениям на Туамоту, Таити и Новой Зеландии и создает теорию о строении и распределении коралловых рифов. Русский исследователь И. И. Шанц открывает атолл Вото (Шанца) в группе Маршалловых островов и дает его описание.

1837–1840 — Второе исследовательское плавание Дюмон-Дюрвиля, во время которого он посещает Новую Гвинею, Фиджи, Соломоновы. Маркизские острова и острова Туамоту.

1838–1842 — Американская экспедиция под командованием Чарлза Уилкса изучает условия охоты на китов в южной части Тихого океана и проводит исследования на островах архипелага Туамоту, островах Общества, Соломоновых, Тонга, Фиджи, Гавайях, Гилберта и Новой Зеландии.

1839 — Новая Зеландия (сначала Северный остров) попадает в подчинение британской колониальной администрации в Австралии (1840- колония, 1907 — доминион).

1842 — Маркизские острова и острова Туамоту становятся объектом «охранных притязаний» Франции.

1843 — Таити и другие острова Общества объявляются французским протекторатом.

1853 — Франция передает Новую Каледонию (1860-колония), ставшую местом ссылки, в подчинение колониальной администрации Таити.

1857 — Гамбургская торговая фирма «Годфрой» основывает поселение на острове Уполу (Самоа).

1857–1859 — Австрийская экспедиция на корабле «Новара». Интенсивное изучение многих островов Океании.

1858 — Американские фирмы начинают разработку залежей гуано на островах Феникс. 1865–1866 — База торговой фирмы «Годфрой» на Каролинских островах и Палау. Немецкая торговая фирма «Хернсхейм» основывает филиалы на атолле Джалу hi (Маршалловы острова).

1871–1872 — Н.Н. Миклухо-Маклай проводит исследования на северо-восточном побережье Новой Гвинеи.

1872–1876 — Английская экспедиция на корабле «Челленджер»-начало систематических морских научных исследований. Посещение почти всех архипелагов Южного моря.

1874 — Острова Фиджи становятся частью британской колониальной империи. Первые поселения торговой фирмы «Годфрой» на архипелаге Бисмарка. Н. Н. Миклухо-Маклай посещает юго-западный берег Новой Гвинеи.

1875–1876 — Немецкая экспедиция на судне «Газелле». Океанографические и гидрографические исследования на островах архипелага Бисмарка, на Соломоновых островах, Фиджи и Самоа.

1877 — Острова Гилберта и Эллис подпадают под британское колониальное владычество.

1876–1877 — Н. Н. Миклухо-Маклай исследует острова Западной Микронезии и Северной Меланезии.

1878 — Американский договор с Восточным Самоа о базах для флотов. Немецкий морской офицер фон Вернер заключает аналогичное соглашение на острове Джалуит.

1879–1881 — Н. Н. Миклухо-Маклай вновь исследует острова Меланезии.

1884–1885 — Великобритания захватывает юго-восточную часть Новой Гвинеи; северо-восточная ее часть и архипелаг Бисмарка становятся владением немецкой колониальной империи.

1885 — Испания аннексирует Каролинские острова.

1885–1886 — Северная часть Соломоновых островов и Маршалловы острова попадают в германскую сферу влияния, южная часть Соломоновых островов — в британскую.

1887 — Новые Гебриды подпадают под британско-французское колониальное владычество (так называемая англо-французская морская комиссия); группы атоллов Футуна и Алофи достаются Франции.

1888 — Остров Науру становится частью немецкого протектората Новая Гвинея; Чили аннексирует остров Пасхи; Великобритания объявляет острова Кука (1901 — территория Новой Зеландии), остров Фаннинг и остров Рождества своим протекторатом.

1889 — Аннексия островов Токелау Великобританией и островов Тубуаи Францией.

1892 — Официальное объявление британского протектората над островами Гилберта и Эллис (1916-общий колониальный статус с островом Фаннинг).

1893 — Начало британского протектората над южными Соломоновыми островами.

1897 — Гавайи подпадают под американский протекторат.

1898 — Великобритания захватывает острова Санта-Крус.

1899 — Архипелаг Самоа делится на сферы влияния между Англией, Германией и США. В том же году Англия уступает свои права Германии (Западное Самоа).

1898–1900 — В результате испано-американской войны Гуам достается США. Германия выкупает у Испании Каролинские и Марианские острова и окончательно захватывает Маршалловы острова. В качестве компенсации за потерю Самоа Великобритания получает от Германии острова Шуазёль и Санта-Исабель (северные Соломоновы острова), в то время как остров Бука и богатый медью остров Бугенвиль остаются под властью Германии.

1906 — Новые Гебриды вместе с островами Банкс и Торрес становятся совместным владением (кондоминиумом) Великобритании и Франции. Великобритания передает своему доминиону Австралии управление юго-востоком Новой Гвинеи.

1919–1920 — Бывшие немецкие колонии распределяются Лигой наций в качестве подмандатных территорий: Марианские (без Гуама), Каролинские и Маршалловы острова передаются Японии; Науру — Великобритании, Австралии и Новой Зеландии; острова Бука и Бугенвиль-Австралии; Западное Самоа-Новой Зеландии; северо-восточная часть Новой Гвинеи вместе с архипелагом Бисмарка Австралии.

1933 — Япония объявляет о своем выходе из Лиги наций и аннексирует переданные ей подмандатные территории.

1937 — Великобритания аннексирует острова Феникс.

1941–1942 — Японские войска захватывают острова Гуам, Уэйк, Науру и другие острова Микронезии, а также часть Новой Гвинеи и Соломоновых островов. 1946-1947- ООН передает США бывшие японские подмандатные территории в качестве подопечных.

1946 — Новая Каледония получает статус «заморской территории» Франции.

1948 — Великобритания передает острова Токелау Новой Зеландии.

1958 — Острова Общества, Туамоту, Тубуаи, Маркизские и другие, входящие в состав Полинезии (Французской), получают статус «заморской территории» Франции.

1959 — Гавайи становятся федеральным штатом США.

1962 — Западное Самоа получает независимость.

1963 — Присоединение западной части Новой Гвинеи (Ириан-Джая) к республике Индонезии.

1968 — Науру становится суверенным государством.

1970 — Тонга и Фиджи получают независимость.

1973 — Папуа-Новая Гвинея становится самоуправляемой территорией.

1975 — Восточная часть Новой Гвинеи (Папуа) вместе с архипелагами Бисмарка и Луизиада и северными Соломоновыми островами объединяются в суверенное государство.

1977 — Острова Токелау получают статус самоуправления.

1978 — Соломоновы острова и Тувалу становятся независимыми государствами.

1979 — На островах Гилберта образуется независимое государство Кирибати.

1980 — На островах Новые Гебриды образуется самостоятельное государство Вануату.

Послесловие

Книга Пауля Вернера Ланге «Горизонты Южного моря» посвящена событиям, неизменно вызывающим интерес как у специалистов — историков, этнографов, антропологов, так и у очень широкого круга читателей. Речь в ней идет о плаваниях и открытиях, совершавшихся отважными и умелыми мореходами в неизведанных океанских просторах чаще всего без карт и лоций.

Географические открытия, описанные в этой книге, начались 29 сентября 1513 года. Именно в этот день предводитель испанского отряда Васко Нуньес де Бальбоа, облаченный в латы и с оружием в руках, спустился с крутого горного склона на берег неведомого моря и с театральной помпезностью вошел в его плещущиеся волны. Он назвал расстилавшиеся перед ним безбрежные просторы Южным морем, поскольку впервые увидел их на юге. Спустя шесть лет португальский мореплаватель Фернан Магеллан пересек это море с востока на запад. Не испытав за все время плавания ни одной бури, Магеллан назвал его Тихим океаном. Название укоренилось, хотя более удачным было третье название — Великий океан, предложенное в 1752 году французским географом Жаком Бюашем.

Этот океан и в самом деле велик. Он занимает более трети поверхности планеты и равен по площади всем остальным океанам Земли. Кроме того, он занимает первое место среди других океанов и по количеству островов. В Тихом океане острова разбросаны крайне неравномерно — большая их часть сосредоточена в центральной и юго-западной части. За исключением Новой Гвинеи и Новой Зеландии, составляющих львиную долю островной суши, остальные острова мелкие. Одни из них представляют собой затерянные в безбрежных просторах одинокие клочки суши, другие словно сгустки звездной пыли на «океанском небосклоне» образуют архипелаги и группы. Островной мир Тихого океана-это и есть Океания.

Европейское открытие Океании растянулось на три с половиной столетия. Однако этой эпохе открытий предшествовала более древняя и длительная эпоха «открытий до открытий». Обращаясь к ней, мы входим в область гипотез, предположений и загадок. В книге Пауля Вернера Ланге истории древнего освоения Океании посвящена, по сути дела, одна глава — «Полинезийская загадка», в которой к тому же имеются некоторые неточности. Поэтому целесообразно остановиться на том историческом этапе, который в Старом Свете соответствует эпохе античности и раннему средневековью.

Самый большой регион Океании — Полинезия. Если на карте центральной части Тихого океана мысленно начертить треугольник, вершинами которого являются Гавайские острова, остров Пасхи и Новая Зеландия, то внутри него и окажется Полинезия.

Когда первые мореплаватели из Европы стали один за другим открывать полинезийские острова, оказалось, что многие из них обитаемы. Они были населены людьми каменного века. Островитяне не знали или почти не знали металлов, жилища их были примитивны, одежда почти отсутствовала. Вместе с тем они были искусными земледельцами и великолепными мореходами. Кто же были эти люди? Довольно большая антропологическая и языковая близость, сходство материальной и духовной культуры наталкивали на мысль, что обитатели островов составляли единый народ, некогда населявший большой материк, ушедший под воду, подобно легендарной Атлантиде. Такую догадку впервые высказал в конце XVI века известный нам по книге испанский мореплаватель Педро Фернандес де Кирос. Но более детально и обстоятельно эту гипотезу об исчезнувшем континенте развил французский морской офицер и известный исследователь Дюмон-Дюрвиль. Он полагал, что в центре Тихого океана некогда существовал материк Пацифида, вершинами горных цепей которого и являются существующие ныне острова Полинезии и Меланезии. Деградировавшими потомками носителей очень высокой цивилизации исчезнувшей Пацифиды Дюмон-Дюрвиль объявил полинезийцев и меланезийцев.

В первых десятилетиях нашего века гипотезу Пацифиды пытались возродить русский зоолог М. А. Менсбир и особенно английский этнограф Макмиллан Браун. Последний считал, что современный остров Пасхи с его загадочными каменными истуканами-это не только осколок погибшего материка или обширного архипелага, но и своеобразный некрополь правителей Пацифиды. Любопытно, что точку зрения Брауна разделял с определенными оговорками и известный советский океанолог Н. Н. Зубов.

Однако данные морской геологии начисто опровергают существование в недавнем геологическом прошлом какого-либо материка или крупного архипелага в центре Тихого океана, да и автохтонная гипотеза происхождения океанийцев никогда не была в центре внимания специалистов.

Известные мореплаватели XVIII века, такие, как Бугенвиль, Кук, Лаперуз, думали, что островитяне приплыли из Азии. Научно обосновал это предположение Альберт Шамиссо — участник русской кругосветной экспедиции 1815–1818 годов на бриге «Рюрик» под командованием О. Е. Коцебу, который обратил внимание на родство микронезийских и полинезийских языков с группой малайских языков. Последующие исследователи дополнили лингвистические параллели многочисленными аргументами, указывающими на этническое родство полинезийцев и жителей Юго-Восточной Азии. Наиболее полное выражение «азиатская» теория происхождения полинезийцев получила в трудах Те Ранги Хироа (Питера Бака). Исходным пунктом полинезийских миграций Те Ранги Хироа считал Индонезию. «За время жизни в Индонезии, — писал он, — морская соль пропитала кровь предков полинезийцев и превратила их в народ мореходов. И когда натиск монголоидных народов из глубинных областей азиатского материка усилился, предки полинезийцев устремили свои взоры к восточному горизонту и пустились в одно из самых дерзновенных плаваний».

Маршрут предков полинезийцев от внутренних морей Индонезии в центральную часть Тихого океана, как считал Те Ранги Хироа, был проложен через Микронезию. Сменилось много поколений, прежде чем праполинезийцы, перебираясь от одного острова к другому, в V веке новой эры достигли вулканических островов Общества. При этом по мере продвижения навстречу солнечному восходу мореходное искусство древних переселенцев непрерывно совершенствовалось. Обосновавшись на острове Раиатеа около Таити, морские странники в последующие столетия расселились по всей Полинезии. Те Ранги Хироа образно изобразил схему их расселения в виде спрута, голова которого покоится на островах Общества, а щупальца протянулись в разные части Полинезии.

Среди приверженцев «азиатской» гипотезы происхождения полинезийцев есть и сторонники южного морского пути в центральную часть Тихого океана-через острова Меланезии.

Имеется и «американская» гипотеза происхождения полинезийцев. Ее родоначальником, как указано в главе «Полинезийская загадка», был испанский священник Суньига, выпустивший в 1803 году книгу, в которой обосновывалось направление миграции в центральную часть Тихого океана с востока-от американского побережья. Одним из аргументов этой гипотезы была ссылка на то, что в тропических и субтропических широтах Тихого океана господствуют ветры и течения с востока, благоприятствующие плаваниям американских индейцев и одновременно служащие непреодолимым препятствием для плаваний от Азиатского материка или островов Индонезии. Необходимо отметить, что как «американисты», так и сторонники «азиатской» гипотезы располагают богатым арсеналом доказательств своей правоты, относящихся к области археологии, антропологии, этнографии, ботаники. Почему-то к самым главным приверженцам «американистов» относят известного норвежского исследователя Тура Хейердала. Это мнение разделяет и Ланге. Однако сам Хейердал считает, что острова Полинезии заселили выходцы как с Американского континента, так и с Азиатского материка, правда, последние приплыли в центр Тихого океана тоже с востока, то есть от берегов Америки.

Итак, по Хейердалу, Полинезию заселили две волны иммигрантов. Первая из них направлялась из Юго-Восточной Азии. Около двух с половиной тысяч лет назад азиатские предки полинезийцев на примитивных лодках пересекли северную часть Тихого океана, используя попутные западные ветры и течение Ку-росио. Практически это был маршрут испанского монаха и мореплавателя Андреса де Урданеты, который в отличие от других испанских мореходов, безуспешно пытавшихся добраться от Филиппинских островов в Мексику в тропических широтах, догадался в 1565 году вывести свой корабль к сороковому градусу северной широты и успешно достиг Калифорнии, а затем и мексиканских берегов.

О возможности для примитивных судов пересечения северной части Тихого океана говорят многие факты. После второй мировой войны жители западного побережья Северной Америки иногда находили выброшенные на берег облепленные морскими моллюсками мины японского производства, продрейфовавшие через весь океан. Морские историки рассказывают о многочисленных случаях, когда оказавшиеся во власти стихии японские моряки оказывались у американских берегов.

Спустя столетия предки полинезийцев продолжили свою одиссею. Используя попутные ветры и течения, они от берегов Америки приплыли на Гавайские острова, то есть в Полинезию.

Другая, более ранняя волна переселенцев уже находилась в Полинезии. Хейердал считает, что это были древнеперуанские мореходы. Какой же маршрут избрали они, чтобы плыть в Тихом океане? Это путь «Кон-Тики», или «инкский морской путь», как назвал его Тур Хейердал. С навигационной точки зрения он оптимален: мощное Южное Пассатное течение и ветры способствуют плаванию к островам Полинезии.

Уязвимым местом в концепции морского пути древнеперуанских мореходов, плывших на бальсовых плотах, является остров Пасхи, расположенный вне тропиков в зоне менее устойчивых ветров и течений. Благоприятная навигационная обстановка здесь наблюдается не круглый год: лишь в июле-октябре дуют юго-восточные ветры, переходящие порой в восточные; их скорость в два с половиной-три раза меньше, чем в «ядре» юго-восточного пассата; южная ветвь Перуанского течения проходит миль на триста севернее острова Пасхи.

Такие далеко не оптимальные навигационные условия все же не исключают возможности плавания от берегов Южной Америки. Но трудность в обнаружении острова Пасхи состоит еще и в том, что остров представляет собой единичную цель, то есть вероятность его обнаружения не так-то уж велика.

Убедительным доказательством присутствия древних перуанцев в Океании могли бы быть «следы» их материальной культуры и производственной деятельности. Ланге приводит утверждение сторонников «азиатской» гипотезы: «Оказалось, что в Полинезии совершенно отсутствуют изделия из керамики, весьма и весьма характерные для древнеперуанской культуры». Однако Тур Хейердал в своей последней монографии «Древний человек и океан» (М., 1982) пишет, что черепки керамических сосудов находили на Маркизских островах и даже на островах, сопредельных с Фиджи. Еще более важным аргументом является способ изготовления керамических сосудов. Дело в том, что в Юго-Восточной Азии и в Индонезии применялся гончарный круг, а в Америке керамическую посуду изготовляли без круга — кольцевым налепом стенок валиками. Найденные в Океании остатки керамических сосудов свидетельствуют о том, что они были изготовлены «американским» способом. Тур Хейердал указывает, что европейцы еще застали, в частности на островах Фиджи, целые образцы посуды, выполненные налепным способом.

Сторонники «азиатской» гипотезы говорили и об отсутствии на островах Океании ткачества, характерного для древних перуанцев. В ответ Тур Хейердал пишет: «На тех же Маркизах и вообще в Полинезии, вплоть до Фиджи, европейцы застали одичавшим длинноволокнистый хлопчатник — очевидное свидетельство прошлой культивации [его] народом, который умел и прясть и ткать».

Исследования Тура Хейердала существенно оживили дискуссию о древних миграциях в Океании. Своим плаванием на «Кон-Тики» он смоделировал события древней тихоокеанской истории, а его последующие экспедиции на «Ра» и «Ра II-» в Атлантике и на «Тигрисе» в Индийском океане еще больше возвысили значение подобных экспериментов для исторической науки. Вместе с тем Тур Хейердал расширил в Тихом океане и фронт археологических работ. В конце 1985 — начале 1986 года он вторично провел исследования на острове Пасхи, включив в состав экспедиции специалистов из разных стран.

Как уже говорилось, основное содержание книги «Горизонты Южного моря» посвящено европейским плаваниям и открытиям в Океании. В 1966 году был издан серьезный труд Я.М. Света «История открытия и исследования Австралии и Океании», в котором были систематизированы сведения об открытиях и исследованиях в Тихом океане. Книга Ланге во многом дополняет эту монографию, а в некоторых случаях заставляет по-новому взглянуть на известные исторические события. Подробно описывая маршруты и открытия, сделанные крупнейшими европейскими мореплавателями, Ланге слишком скупо сообщает о русских мореплавателях в Океании, многих из них даже не упоминая. А между тем они в очень небольшой промежуток времени — всего за полвека — сделали весьма существенные географические открытия. Начало им было положено первой русской кругосветной экспедицией на судах «Надежда» и «Нева» под командованием И. Ф. Крузенштерна и Ю. Ф. Лисянского (1803–1806). Первым русским открытием в Океании следует считать открытие острова Лисянского в группе Гавайских островов, сделанное 15 октября 1805 года. Последнее открытие отечественных мореплавателей в водах Океании было сделано в 1853 году. Капитан-лейтенант П. Н. Бессарабский, командовавший транспортом «Двина», открыл островную группу, входящую в состав Маршалловых островов. Он назвал ее островами Константина. Теперь это атолл Лаэ, состоящий из шестнадцати небольших коралловых островков. Безусловно, плавания русских мореплавателей были столь же значительными, как и плавания самых известных испанских, английских, голландских и французских мореходов. Экспедиция Ф. Ф. Беллинсгаузена и М. П. Лазарева на шлюпах «Восток» и «Мирный» (1819–1821) не только обследовала малоизвестную юго-восточную часть Тихого океана, но и проникла южнее маршрута, которым следовал Джеймс Кук. Английский мореплаватель объявил, что зашел на юг так далеко, что достиг предела, поэтому дальнейшие поиски Южного материка бесполезны. Тем не менее экспедиции Ф. Ф. Беллинсгаузена и М. П. Лазарева удалось открыть Южный материк (Антарктиду) и вплотную подойти к нему.

Пожалуй, еще большее значение, чем географические открытия, имели гидрографические исследования и работы русских экспедиций, во время которых были уточнены координаты островов, открытых Сааведрой, Схаутеном, Ле-Мером, Роггевеном, Байроном и другими. Кроме того, участники этих экспедиций достаточно точно нанесли на навигационные карты очертания береговых линий множества земель, ранее открытых в Океании.

Еще в самом начале эпохи русских исследований и открытий в Тихом океане замечательный мореплаватель И.Ф. Крузенштерн составил «Атлас Южного моря», дополнив его двухтомной объяснительной запиской. Атлас И.Ф. Крузенштерна стал событием в морской картографии.

Отличительной чертой русских плаваний в Океании была их научная направленность. В состав многих русских экспедиций входили известные натуралисты, проводившие ценные наблюдения над природой океана. В частности, измерялась температура океанских вод, собирались коллекции водорослей и морских беспозвоночных животных. Высаживаясь на тихоокеанские острова, ученые изучали флору и фауну, вели этнографические и антропологические наблюдения. Капитаны русских судов тоже были не только прекрасными моряками, но и натуралистами. Так, О. Е. Коцебу выдвинул гипотезу образования коралловых рифов и островов. Он же разработал метод определения прозрачности морской воды путем погружения в водную толщу белого диска и наблюдения за его исчезновением. Этнографические наблюдения О. Е. Коцебу в Микронезии считаются классическими. Моряком и ученым, первым президентом Русского географического общества был Ф. П. Литке, командовавший шлюпом «Сенявин» (1826–1829).

Когда мы говорим о русских открытиях и исследованиях в Тихом океане, совершенных в XIX веке, то невольно вспоминаем Николая Николаевича Миклухо-Маклая, сочетавшего в одном лице отважного путешественника, разностороннего ученого, прогрессивного мыслителя-гуманиста и борца за права народов Океании.

Его исследования на почти не затронутой европейской цивилизацией Новой Гвинее нельзя оценить иначе, как подвиг. Высадившись 20 сентября 1871 года на северо-восточном берегу острова, Миклухо-Маклай остался один на один с аборигенами Новой Гвинеи — папуасами. Я.М. Свет писал: «Опираясь на бесценные наблюдения, Миклухо-Маклай совершил величайшее открытие — открыл народ Новой Гвинеи. Его же предшественники наносили на карты лишь контуры огромного острюва, который в сущности оставался до 1871 года «страной в себе», «почти-материком», населенным никому не ведомыми племенами».

В декабре 1872 года за Миклухо-Маклаем зашел клипер «Изумруд», на котором он обошел многие индонезийские, а также Филиппинские острова. В 1876–1877 годах Миклухо-Маклай совершил путешествие в западную Микронезию и северную Меланезию, снова побывал на Новой Гвинее. Спустя год Миклухо-Маклай на шхуне «Сэди Ф. Келлер» побывал на Новой Каледонии, Новых Гебридах, Соломоновых островах, на острювах Адмиралтейства и других острювах Меланезии. В марте 1883 года он в третий раз посетил Новую Гвинею.

Вклад Миклухо-Маклая в антропологию и этнографию Океании огромен, его труды не потеряли своего значения и в наши дни. Но Миклухо-Маклай известен и как активный борец за свободу и права жителей океанийских островов. Он прекрасно понимал, что может принести «европейская цивилизация» народам Океании. Уезжая с Новой Гвинеи, он предупредил папуасов, что, вероятно, другие люди, такие же белые, как он, с такими же волосами и в такой же одежде прибудут на таких же судах, но это будут совершенно другие люди, чем Маклай. Он просил своих папуасских друзей соблюдать меры предосторожности при общении с белыми пришельцами, которые могли оказаться либо работорговцами, либо пиратами. Используя любую возможность, он протестовал против «бессовестной несправедливости», которая царила на островах Океании с ведома европейских властей. Он писал английскому премьеру, посылал протесты Бисмарку, умолял русское правительство и царя заступиться за островитян. Все было напрасно. Попав в сферу колониальных захватов европейских государств, тихоокеанские острова превратились в своеобразный «заповедник» колониализма.

Колонизаторы прочно изолировали жителей Южных морей от остального мира, от общеисторических процессов, старались создать иллюзию «земного рая», чуждого современной цивилизации. Каких только форм колониальной зависимости здесь не устанавливалось: колония, протекторат, кондоминимум, мандат, опека и т. д. Теоретики и практики колониализма изо всех сил старались доказать полезность своей деятельности по отношению к жителям Океании, свою «великую» цивилизаторскую миссию. Они всячески стремились обосновать свое пребывание на островах тем, что якобы не хотят бросать островитян на произвол судьбы, что хотят помочь им достичь самоуправления и независимости.

Первые европейцы, появившиеся на островах, увидели там хоть и примитивную, но своеобразную культуру, возникшую в условиях географической изоляции, крайней бедности природных ресурсов и благодатного климата. Кроме того, как неоднократно подчеркивает Ланге, европейцы были поражены высоким мореходным искусством островитян. Но вторжение чуждой цивилизации привело к вымиранию населения островов, разграблению тех немногих богатств, которыми обладали островитяне, уничтожению их духовной культуры.

Однако на островах Океании росло стремление к освобождению от колониального гнета. В 1962 году было образовано первое независимое государство-Западное Самоа. В последующие годы возникли другие независимые страны: Науру, Фиджи, Тонга, Папуа-Новая Гвинея, Соломоновы острова, Тувалу, Кирибати, Вануату. В настоящее время в независимых океанийских государствах проживает более восьмидесяти пяти процентов населения Океании (без географически входящих в нее Новой Зеландии, Гавайев и провинции Ириан-Джайя). Общая площадь освободившихся от колониализма островов составляет девяносто три процента территории региона. Колониальные владения остались лишь у США (часть островов Микронезии) и у Франции (Новая Каледония и острова Французской Полинезии). Но и на них коренное население ведет активную борьбу за свое освобождение.

Империалистические державы упорно не хотят уходить из Океании. Соглашаясь предоставить островам формальную независимость, они стараются сохранить контроль над своими бывшими владениями, заменив прежнее колониальное господство новой политикой-неоколониализмом. Установлению этой системы способствуют те же факторы, которые в свое время обеспечивали столь долгое существование колониализма в Океании: политическая, экономическая и культурная отсталость островных народов, разобщенность крошечных территорий, их малая населенность. Кроме того, умами океанийской общественности до сих пор владеет внушавшаяся в течение долгого времени мысль о том, что без поддержки колониальных держав островитяне не смогут выжить в условиях сложного современного мира.

Нежелание империалистов покинуть этот регион объясняется как военно-стратегическими, так и экономическими причинами. Они создали на островах целую сеть военно-воздушных и военно-морских баз, организовали полигоны для испытаний новых ракетно-ядерных систем, построили станции космического наблюдения и оповещения, имеющих особо важное значение в случае развязывания «звездных войн». Иностранных предпринимателей этот регион привлекает и как район рыболовства, и как перспективный район для развития международного туризма.

Но несмотря на упорное противодействие империалистических держав, народы тихоокеанских островов встали на путь борьбы с остатками колониализма, с неоколониализмом, с социально-экономической отсталостью своей Родины.

Литература

Бак П. (Те Ранги Хироа). Мореплаватели солнечного восхода. М., 1959. Бейкер Дж. История географических открытий и исследований. М., 1950. Блон Ж. Великий час океанов. М., 1979.

Бугенвиль Л.-А. Кругосветное путешествие на фрегате «Будёз» и транспорте «Этуаль» в 1766, 1767, 1768 и 1769 годах. М., 1961. '

Варшавский А. С. Путешествия Дюмон-Дюрвиля. М., 1977.

Дивин В. А. Русские мореплавания на Тихом океане в XVIII в. М., 1971.

Евреинов В.Н., Пронин Н.Н. За убегающим горизонтом. М., 1964.

Ефимов А. В. Из истории великих русских географических открытий. М., 1971.

Кук Дж. Первое кругосветное плавание капитана Джеймса Кука. Плавание на «Индеворе» в 1768–1771 гг. М., 1960.

Кук Дж. Второе кругосветное плавание капитана Джеймса Кука. Плавание к Южному полюсу и вокруг света в 1772–1775 гг. М., 1964.

Кук Дж. Третье плавание капитана Джеймса Кука. Плавание в Тихом океане в 1776–1780 гг. М., 1971.

Ланге П. Великий скиталец. Жизнь Христофора Колумба. М., 1984.

Магидович И. П., Магидович В. И. Очерки по истории географических открытий, т. 1–5. М„1982 (издание продолжается).

Макарова Р.В. Русские на Тихом океане во второй половине XVIII в. М., 1968.

Малаховский К. В. В поисках Южной Земли (Путешествия испанского мореплавателя Педро Фернандеса де Кироса). М., 1983.

Малаховский К. В. История колониализма в Океании. М., 1979.

, Малаховский К. В. Кругосветный бег «Золотой лани» (О Ф. Дрейке). М., 1980.

Малаховский К. В. Любовь и долг (История жизни капитана М. Флиндерса). М., 1985.

Малаховский К. В. Независимые государства Океании. М., 1984.

Малаховский К. В. Остров, открытый Магелланом (Гуам). М., 1975.

Малаховский К. В. Последняя подопечная (История Микронезии). М., 1977. Малаховский К. В. Соломоновы острова. М., 1978.

Малаховский К. В. Страны южных морей. История, экономика, этнография, география. М., 1980.

Малаховский К. В. Трижды вокруг света (Об Уильяме Дампире). М., 1982 Митчелл М. Эль-Кано. Первый кругосветный мореплаватель. М., 1977. Народы Австралии и Океании. М., 1956.

Пигафетта А. Путешествие Магеллана. М., 1950.

Путешествия и географические открытия в XV–XIX веках. М.-Л., 1965. Путешествия Христофора Колумба. М., 1956.

Пучков П. И. Население Океании. Этногеографический обзор. М., 1967.

Пучков П. И. Формирование населения Меланезии. М., 1968.

Пучков П. И. Этническая ситуация в Океании. М., 1983.

Ражей Р. Открытия, которых никогда не было. М., 1977.

Русская тихоокеанская эпопея. Хабаровск, 1979.

Свет Я. М. В страну Офир (Об испанском мореплавателе Педро Сармьенто де Гамбоа). М., 1967.

Свет Я. М. История открытия и исследования Австралии и Океании. М., 1966.

Хейердал Т. Древний человек и океан. М., 1982.

Хейердал Т. Приключения одной теории. Л., 1969.

Хейердал Т. Экспедиция «Кон-Тики». «Ра». М., 1977.

notes

Примечания

Любимейший персонаж полинезийской мифологии. Мифы о нем заимствованы и некоторыми микронезийскими и меланезийскими народами. (Здесь и далее примечания научных консультантов.)

Численность населения Микронезии до начала европейской колонизации в разных источниках определена по-разному — от 80 до 200 тыс. человек.

Это утверждение автора ошибочно. Хотя микронезийцы в антропологическом отношении неоднородны и их расовый облик существенно варьирует от архипелага к архипелагу, в целом для этой группы океанийского населения характерна меньшая выраженность монголоидных признаков, чем для полинезийцев.

Социальные изменения затронули население различных островов и архипелагов Микронезии в неодинаковой степени. Если на Марианских островах от прежних общественных порядков почти ничего не осталось и они заменены капиталистическими отношениями, то на Каролинских и Маршалловых островах, а также островах Гилберта, общественный уклад в значительной мере сохраняет традиционный характер. Особенно прочно держится традиция на острове Яп.

Этот термин мало подходит для тех территориальных объединений, которые возникали у микронезийцев, находившихся ко времени первых контактов с европейцами на стадии разложения первобытнообщинного строя.

Речь идет о деньгах, имевших хождение на острове Яп.

Треугольный napyс знали еще арабы. От них его заимствовали средиземноморские народы, а первую очередь итальянцы. Норвежские викинги, проникшие в IX веке в Средиземное море, увидели такой парус на итальянских судах и окрестили его латинским. Это слово стало морским термином. Однако микронезийский парус имеет несколько иную форму, чем латинский.

Микронезийцы действительно были весьма искусными судостроителями. И все же утверждение о том. что они по своим знаниям и навыкам в этой области значительно превосходили современных им европейских кораблестроителей, является, конечно, преувеличением.

Согласно другим данным, население Меланезии составляло 2,2–2,3 млн. человек (в том числе собственно Меланезии-300 тыс., Новой Гвинеи- 2 млн.).

Есть другое, менее известное объяснение, согласно которому название региона связано с тем. что с приближающихся кораблей гористые вулканические острова Меланезии казались на фоне моря черными.

Проведенные в последние годы исследования культуры и языков океанийских народов, а также более тщательный анализ старого материала пока за ш существенные недостатки ранее принятого деления, в основу которого была положена в первую очередь расовая принадлежность населения.

Речь идет о разных народах Юго-Восточной Азии.

Автор несколько преувеличивает однородность общественного строя меланезийцев. Во-первых, племенное деление имелось далеко не на всех островах Меланезии. Во-вторых, на некоторых островах (например, на Новой Каледонии) положение вождей было очень высоким, они пользовались почти неограниченной, деспотической властью.

Численность населения Полинезии к моменту появления там европейцев определяется по-разному — от 550 тыс. до 1,1 млн. человек.

В древности остров Кифера (теперь остров Китира к юго-востоку от Пелопоннеса) славился культом эллинской богини красоты — Афродиты.

Аркадия — историческая область в центральной части Пелопоннеса-воспевалась в поэтических произведениях античных и средневековых авторов как сча-спиивач страна, где господствовали патриархальные порядки.

Автор не совсем точен. Божеские почести воздавались не светскому правителю (гоу). которого европейцы именовали королем, а вождю (Туи-тонга), считавшемуся потомком богов.

Полинезийские языки действительно родственны, однако Кук все же преувеличивал их близость. Хорошо понять друг друга могут лишь жители соседних архипелагов.

Теперь широко известно их тамильское название — «катамаран». На таких лодках полинезийцы плавали вплоть до Гавайских островов, Таити и даже Фиджи. Несколько лет назад на острове, отстоящем от Таити на два десятка километров, были найдены остатки поселения и уцелевший катамаран полинезийцев, приблизительно датируемые концом X века.

Тапа (полинез.) — материал, заменявший ткань у некоторых народов Индонезии. Океании, Африки, у индейцев Центральной и Южной Америки. Изготовлялась путем выколачивания деревянными колотушками очищенной и вымоченной в воде коры.

Острова Тонга были заселены несколько раньше — к 1300–1200 годы до новой эры.

Народность, еще со времен неолита населявшая Камчатку. Южный Сахалин, Курильские и Японские острова. Ныне — только Хоккайдо. Язык отчасти напоминает китайский, отчасти манчжурский.

Правление династии Ся датируется 2205–1776 годами до новой эры. династии Шан, или Инь, — 1766–1122 годами до новой эры. Разумеется, датировки эти в достаточной мере приблизительны. Древнекитайское государство сформировалось в период правления династии Шан, в конце XIV века до новой эры.

Предки полинезийцев появились на островах Тонга и Самоа значительно раньше. Острова Тонга были заселены за 1300–1200 лет до новой эры. острова Самоа — за 1000 лет до новой эры.

Археологические исследования последних десятилетий показали, что древние полинезийцы знали гончарное дело, но со временем забыли его.

Выходец из Омана (юго-восточная Аравия). самый выдающийся арабский кормчий того времени, крупный ученый. Он составил большой свод теории и практики морского дела, где были использованы и старые арабские источники, и его собственные наблюдения, и ряд лоций западной части Индийского океана.

Марко называет более «точную» цифру -7448. Об архипелаге Южного моря он узнал не при дворе хана Хубилая, а на Суматре, когда сопровождал ханских невест из Китая в Тебриз. Первыми оценили заслуги Марко Поло испанцы. В 1375 году, руководствуясь его книгой, они составили в Каталонии карту Востока.

Согласно последним данным. Диаш с самого начала дал мысу название Доброй Надежды.

Математический совет (Математическая хунта») был учрежден Жуаном II, a 1483 году для изучения состояния мореходного дела с целью его улучшения. Членом того совета состоял и Мартин Бехайм. давший отрицательное за-к иочснис на проект Колумба, попавший к нему на рассмотрение.

Мелкая золотая, серебряная, позже медная разменная монета, введённая маврами. В 1848 году заменена реалом.

В экспедиции Магеллана принимали участие сорок три португальца.

На картах она неточно называется Огненной Землей.

Крестив раджу острова Себу Хумабона, Магеллан дал ему второе имя Карлос в честь испанского короля Карла I, после чего загорелся идеей создать на трех островах — Самар, Минданао и Себу, католическое королевство во главе с Карлосом Себуанским и помочь подчинить ему весь архипелаг. Чтобы еще больше расположить к себе раджу, Магеллан решил преподнести ему остров Мактан, эффектно завоевав его. Чем это кончилось — известно.

Согласно представлениям Птолемея, в этих горах находились истоки Нила.

Бехайм либо ошибался сам. либо пользовался недоброкачественными источниками. См. примечание на с. 39.

Арабы, а вслед за ними долгое время и европейцы полагали, что дно океана представляет собой некий супермагнит, вытягивающий из кораблей все гвозди, после чего корабли распадаются на части. После знакомства с компасом таким супер магнитом считалось уже не все океанское дно, а отдельные острова.

В определении величины лиги того времени нет устоявшегося мнения. Из разных источников известно, что во времена Великих географических открыпшй существовали две испанские лиги-сухопутная (4,83 км) и морская, или кастильская (5,56 км). Ланге явно имеет в виду вторую, близкую к современной, но несколько преувеличивает её длину.

По библейской легенде, в страну Офир царь Соломон посылал корабли за золотом для украшения Иерусалимского храма.

Капитаной испанцы называли флагманское судно, альмирантой — второе, тоже флагманское, но следовавшее за ним.

Звание квартирмейстера соответствовало званию полковника. Квартирмейстеры возглавляли отряды солдат, входившие в состав экспедиций.

Сейчас эта группа островов носит название — острова Тувалу.

Знаменитый пират, повторивший в 1586–1588 годах на трёх кораблях (вернулся только один) кругосветный маршрут Френсиса Дрейка.

Коллегиальный орган, учрежденный в 1511 году Фердинандом V для координации действий в колониях и лучшего использования их богатств. Ведал всеми вопросами, касавшимися Нового Света (организацией военных экспедиций, назначением и смещением должностных лиц всех рангов), являлся высшей судебной инстанцией для Вест-Индии.

Герман Мелвилл (1819–1891) — американский писатель. Его дилогия «Тай-пи» и «Ому», основанная на личных впечатлениях от посещения Полинезии — ценный источник для историков и этнографов.

Кирос писал в своем дневнике: <Солдат раздражало миролюбие туземцев, они выискивали какой-нибудь повод нарушить мир и начать резню».

Планы Кироса строились на том. что 1600-й год католическая церковь провозгласила «священным и в Риме готовились большие празднества. Об атмосфере, царившей в то время в Италии, свидетельствует такой факт: 17 февраля, за неделю до прибытия Кироса в Испанию, в Риме на площади Цветов был сожжен Джордано Бруно. Он составил для вице-короля Перу первую полную и подробную карту Южной Америки.

Он составил для вице-короля Перу первую полную и подробную карту Южной Америки.

Кирос имел в виду Габсбургов, к которымпринадлежал Филипп III.

После падения в 1492 году последнего оплота мавров на Пиренейском полуострове-эмирата Гранады-был издан указ о высылке из страны тех иудеев и мусульман, которые в течение трех месяцев не переменят веру. Новообращенных стали презрительно называть соответственно маронами и морисками.

Самый южный из группы Западно-Фризских островов, относящихся к территории Нидерландов.

На европейских картах того времени так обозначались неисследованные пространства от Центральной Азии и Китая до северного Причерноморья.

Позже было доказано, что Земля Штатов — это сравнительно небольшой островок. Он принадлежит теперь Аргентине, и название его обычно дается в испанской транскрипции-остров Эстадос.

Голландцы назвали мыс именем родного города — Хорн, но в русской транскрипции стало традиционным написание «Горн».

Он запретил высадку, потому что спасался в это время от погони.

Мегалиты — культовые сооружения из огромных необработанных или полуобработанных каменных глыб, встречающиеся почти во всех районах Земли.

Составителем этой хроники был Джон Байрон. участник экспедиции А н-сона. Речь о них впереди.

Первое описание астролябии можно найти у Птолемея, возможно являвшегося ее изобретателем наряду с Гиппархом. В X веке она была значительно усовершенствована (фактически изобретена заново) ученым-математиком и астрономом Гербертом, долго жившим в Испании и изучавшим там арабскую науку. В 999-1003 годы Герберт был папой римским под именем Сильвестра II.

Изобретателем квадранта был, вероятно, прославленный датский астроном Тихо Браге (1546–1601). Во всяком случае, он соорудил такой прибор между 1566 и 1570 годами в Аугсбурге для богатых меценатов братьев Хайнцель. Само слово «квадрант» означает «четверть круга» — по его форме.

Видимое отклонение наблюдаемого предмета от фиксированной точки вследствие перемещения глаза наблюдателя. Именно из-за параллакса моряки не могли при качке пользоваться любыми угломерными инструментами, а не только градштоком.

Октант (в морском деле -октан) в отличие от квадранта имел градуированную дугу, представлявшую собой не четвертую, а восьмую часть окружности, а секстант (в морском деле-секстан) — шестую. В свят с шим утверждение автора, что «октан назвали секстаномвызывает недоумение. Правильнее было бы сказать, что октан предок секстана. Кроме того, справедливость требует отметить, что идею октанта за 32 года до Хэдли высказывал Ньютон, но она не привлекла тогда внимания. Секстант же одновременно с Хэдли и независимо от него изобрел американец Годфри.

Идея таких таблиц пришла из Древней Греции. где еще в V веке до нашей зры составлялись «парапегмы» с указанием на несколько лет вперед фаз Луны, восхода и заката наиболее почитаемых звезд и даже с предсказаниями погоды.

Его настоящее имя Иоганн Мюллер (1436–1476). Немецкий астроном и математик, основатель одной из первых астрономических обсерваторий в Европе. Автор первых печатных астрономических таблиц, которыми пользовались Васко да Гама, Колумб и другие мореплаватели.

Введенная еще в эпоху античности практика разрешения частным лицам на кораблях под флагом своей страны захватывать и уничтожать суда неприятельских и помогающих им нейтральных стран. Отсутствие такого свидетельства автоматически превращало капера в пирата и ставило его вне закона.

Это, как и следующее наблюдение, записал не Дрейк, а сопровождавший его ученый спутник пастор Фрэнсис Флетчер, оставивший нам записки о плавании Золотой лани».

Их название происходит от индейского слова «букам»-копченое или вяленое мясо, а также коптильня для него. Голландское слово «флибустьер» означает «вольный добытчик». Так стали называть себя французские пираты, селившиеся на Гаити и основавшие в 1630 году колонию на Тортуге.

Здесь у Ланге целый ряд неточностей: Дампир принимал участие в разграблении Санта-Марии-города, расположенного на Панамском перешейке: Кука звали Джоном, и. наконец, по возвращении в Карибское море Дампир три месяца «ловил удачу» в компании тех же буканьеров, своих спутников, затем перешел на корабль англичанина Райта, а потом уехал в Виргинию, где почти год работал на табачной плантации.

Пролив, носящий имя Дампира, отделяет Новую Британию не от Новой Гвинеи, а от острова Умбой, лежащего посредине. Со стороны же Новой Гвинеи остров Умбой отделяется проливом Витязь, названным так в честь русского корвета, доставившего на Новую Гвинею Миклухо-Маклая.

Гуго Гроций (1583–1645) — юрист, социолог и государственный деятель, основоположник науки о международном праве.

Здесь уместно напомнить, что эти острова в 1592 году открыл Джон Девис, командовавший кораблем пиратской экспедиции Кавендиша. В феврале 1764 года Бугенвиль на свои личные средства основал там первое поселение, а затем в течение 65 лет они попеременно принадлежали этим двум странам, построившим на архипелаге свои форты. В 1829 году Фолклендские острова захватила Аргентина и дала им испанское название — Мальвинас, но уже через четыре года их окончательно оккупировала Англия и превратила в «ключ» к Магелланову проливу и главную базу своих зверобоев.

Имеется в виду война за независимость Северной Америки, вспыхнувшая в 1775 году и растянувшаяя на восемь лет.

Уоллис достаточно точно определил координаты и других островов. Он был первым, кто применил на практике метод угловых расстояний между Луной и звездами, поскольку располагал новейшей теорией движения Луны, разработанной петербургским академиком Эйлером, и звездными таблицами Гринвичской обсерватории.

Остров Мас-а-Тьерра на современных картах называется Робинзон-Крузо, остров Мас-Афуэра — Александр-Селкирк.

Это был остров Ваиикоро из архипелага Санта-Крус.

Здесь у Ланге ошибка. Картерет обнаружил, что Новая Британия Дампира состояла не из двух, а из трех островов. Пройдя проливом Сент-Джордж, он «отделил» Новую Британию (южный остров) от ее соседки, названной им Новой Ирландией, а затем обнаружил, что и Новая Ирландия отделена проливом Байрон от еще одного острова, получившего название Новый Ганновер и известного также как Лавонгай.

Надо полагать, что основными причинами были все же боязнь кораблекрушения и месть островитян за бессмысленные убийства. В суматохе отплытия Бугенвиль не забыл, однако, торжественно вступить во владение всеми островами Общества, присоединив их к французской короне.

В 1766 году у юго-западной оконечности Ньюфаундленда.

«Угольщик» — это трехмачтовое парусное судно водоизмещением от 200 до 1000 тонн, по типу вооружения близкое к барку, очень быстроходное.

Так назвал его Кук. Теперь этот пролив между Северным и Южным островами Новой Зеландии носит его имя.

«Выбор» Кука был обусловлен жестоким штормом, отбросившим «Индевор», уже легший на западный курс, к северу, к берегам Австралии.

Его назначили главным смотрителем Гринвичского морского госпиталя.

Желание Кука имело вполне материальную подоплеку: все еще оставалось в силе парламентское решение о выплате 20000 фунтов стерлингов тому, кто найдет Северо-Западный проход.

Автор допускает неточность: указанные три острова — самые северные острова из обнаруженных Куком. Открытие всего архипелага было завершено в 1828 году, когда русское судно под командованием адмирала М. Н. Станюковича (отца знаменитого писателя) обошло остальные острова, лежащие к северу от линии тропика, в том числе атолл Куре — действительно самый северный.

В греческой мифологии Пандора-прекрасная женщина, которую Зевс послал на Землю с ящиком, наполненным бедствиями.

100

Автор почему-то умалчивает о том, что результатом этой экспедиции явился трехтомный труд Крузенштерна с описанием океанографических и метеорологических наблюдений в трех океанах и двухтомный «Атлас Южного моря», что именем Крузенштерна названы пролив в Курильской гряде, остров в архипелаге Туамоту, проход у южных берегов Японии (другое название — Цусимский пролив) и мыс на Аляске, а именем Лисянского-открытый им остров в Гавайском архипелаге, полуостров в Охотском море и гора на Сахалине.

101

В результате этого «эпизода» на карты Океании были нанесены имена Александра, Аракчеева, Беллинсгаузена, Коцебу, Крузенштерна, Кутузова, Лисянского. Литке, Миклухо-Маклая, Михайлова, Понафидина, Римского-Корсакова, Румянцева, Рюрика, Сенявина, Симонова, Суворова, Чичагова и многие другие, названия Бородино, Восток, Россиян. За некоторыми из них скрываются целые архипелаги. Были проведены систематические исследования и описания островов Вото, Гавайских, Каролинских, Маршалловых, Моллера, Новой Гвинеи, Туамоту. Наконец, был открыт целый материк-Антарктида и сделана масса открытий вне Океании-по пути к ней или обратно.

102

В 1879 году музей Годфрой преобразован в этнографический Гамбургский музей народоведения, существующий до сих пор.

103

Шамиссо Альберт фон (1781–1838) — немецкий писатель и ученый-есте-ствоиспытатель, первым указал на родство полинезийских и индонезийских языков. Горячим его последователем стал неоднократно упоминаемый в этой книге Питер Бак, сторонник «азиатской» гипотезы заселения Полинезии.

104

Литературное движение в Германии в 1770-х годах, участниками которого были, в частности, Гёте и Вагнер.

105

Немецкий философ, гуманист, литературовед и просветитель, друг Гёте, идейный вождь «Бури и натиска» (1744–1803). Его философские идеи получит развитие у Л. Фейербаха, а эстетические у И. Канта и И. М. Карамзина.

106

Немецкий путешественник по Северной Америке и Египту, этнограф и романист (1816–1872). Многие его произведения переводились на русский язык на рубеже прошлого и нынешнего веков.

107

По данным 1977 года, на Таити проживало девяносто шесть тысяч человек.